Я бежала по пастбищу, унося с собой удивительный восторг, словно только что нашла сокровище, и ветер донес до меня тихий голос:

- Спасибо, Эмили Дон.

Я остановилась и обернулась, щурясь от яркого солнца. Но в ответ на меня глядели только выжженная земля, всеми забытый трактор и одинокий сарай, который давным-давно пора покрасить. 

Глухой. Всего шесть букв, как и во многих других словах. Но именно от этого слова давило в груди, и пекло глаза. Предельно понятное и в то же время совершенно чуждое. Разве может быть мой прекрасный, мой идеальный ребенок глухим?

Помню стулья в кабинете врача, обитые синим кожзамом. Блестящие серебристые инструменты. Искусственные цвета, в которые окрашивали все вокруг лампы дневного света над головой. А еще помню тишину, повисшую сразу после слов доктора и растянувшуюся в целую вечность вопросов, отговорок и сомнений.

Годы спустя мой старший сын Джерден, все такой же прекрасный, идеальный и – да! – Глухой, ошеломленно сидел передо мной в полной тишине. Я его понимала. Потому что сама уже испытала, что такое парализующее недоумение.

- Кейси слышит, - «прошептала» я руками.

По глазам Джердена было видно, как трудно ему осознать смысл моих слов, как тяжело смириться со всем, что они подразумевают.

- Но ведь он родился глухим, как и я, правда?

- Нет, - с трудом сказала я, - он слышит с рождения.

От новостей о том, что трехлетний брат слышит и всегда слышал, маленькие бровки недоуменно сошлись над переносицей.

- А я родился глухим?

- Да.

Глаза моего семилетнего сына наполнились слезами, отчего стали еще синее. У меня разрывалось сердце. Не потому, что он глухой. Это никогда не было для меня источником боли. А потому, что Джерден не знал, что Кейси не такой, как он.

- Но я же тоже научусь слышать? Когда вырасту?

Такие моменты сплошь и рядом в семьях, где у слышащих родителей рождаются глухие дети. Когда вокруг постоянно слышащие взрослые, дети начинают думать, будто все рождаются глухими и обретают слух со временем. У Глухих детей с Глухими родителями таких недоразумений нет. У них сразу формируется четкое представление о себе, благодаря которому они получают необходимую основу для роста и процветания.

Чувствуя, как сжимается от боли сердце, я ответила:

- Нет, солнышко, не научишься. Жизнь устроена по-другому.

Джерден недоверчиво моргнул, и по щечкам потекли слезы. Мои слова довели его до безутешного отчаяния. Меня это убивало. До сих пор убивает.

Но я не собиралась молча сидеть сложа руки. Тишины в жизни Джердена и так предостаточно. Я должна была все объяснить. Рассказать ему, какой он удивительный и замечательный, и это совершенно не зависит от того, слышит его брат или нет. Но в то время у Джердена не было матери, которая легко бы владела вторым языком. Чуть позже я узнаю, что американский жестовый язык совсем не такой легкий, каким кажется на первый взгляд. Нет, общаться на нем я умела. К тому времени в моем арсенале было около двух тысяч слов. Может быть, даже трех. Но то, что я умела показывать, не было языком. Моим жестам не хватало силы и плавности настоящего амслена. В моем варианте это был набор неточных, плохо сформированных жестов, к тому же порядок слов оказывался точь-в-точь как в английском.

Запинаясь и «шамкая», я попыталась рассказать Джердену, какой он. Мне хотелось использовать слова вроде «необычайный» и «редкий», но вместо этого пришлось неуклюже объясняться с помощью ограниченного словарного запаса.

Особенный. Жест для слова «особенный» я знала, поэтому использовала его. Но пытаться объяснить Джердену, какой он удивительный, было все равно что назвать солнце желтым шаром на небе и не упомянуть, какую важную роль оно играет. Как согревает землю и поддерживает жизнь. Джерден понятия не имел, сколько значит для нас с мужем. С самого его рождения наши жизни изменились навсегда.

Появление Джердена на свет по ощущениям можно было сравнить с тремя петлями подряд на американских горках под песни «The Jimi Hendrix Experience». Он был поразительным, словно каким-то ненастоящим, и на каждом шагу у нас от него кружилась голова. Родился он сияющим и ярким, как только что отчеканенный пенни. С рыжими волосиками и морковными пальчиками. И часами не давал мне покоя. Но постепенно это буйство красок сдалось под натиском пшеничных оттенков, зацелованных солнцем и излучающих такую же бешеную энергию. Добавьте сюда ярко-голубые глаза, ослепительную улыбку – и вуаля! Перед вами самый настоящий золотой мальчик.

В Джердене встает над горизонтом солнце и купает землю в удивительных оттенках утренней зари. Он даже двигался изящно с самого первого дня. Хватало одного взгляда, чтобы влюбиться в него и запомнить на всю жизнь.

А еще, едва научившись ползать, он обожал кататься на пылесосе.

Вспоминая об этом сейчас, я думаю, что уже тогда надо было обо всем догадаться. Вот только я не догадалась. Хотя кое-что подозревала, как ни крути. Первой подсказкой стала статья с вопросами и ответами из журнала для родителей. Одна из матерей спрашивала у ведущей рубрики советов, почему не может войти в комнату к сыну с полотенцем на голове, не напугав его. Ей ответили, что, как только сыну исполнится месяц от роду, он научится узнавать голос матери и перестанет бояться полотенца. С Джерденом все было совсем не так. С полотенцем на голове я не могла зайти к нему в комнату, пока ему не исполнилось восемь месяцев – именно тогда он стал узнавать мое лицо под «чалмой».

Вторую подсказку я получила, когда мыла в кухне посуду и нечаянно уронила стопку мисок и кастрюль. В двух метрах спал Джерден. И даже не шелохнулся.

Шаг за шагом, намек за намеком. Мы с мужем начали понимать, что наш сын не слышит. Его не будили ни телевизор, ни дверной звонок, ни пролетающие над домом самолеты. Я могла звать его до посинения, но он не реагировал. Как же я могла ни о чем не догадываться?

В американской культуре сложилась неудачная традиция полагать, что глухота и глупость идут рука об руку. Разве могут быть умными Глухие дети? Они ведь даже разговаривать не умеют. А значит, обязаны быть глупыми. Это настолько далеко от правды, что и представить сложно. Глухие дети невероятно умны, сообразительны и, как все живые существа, прекрасно адаптируются.

Само собой, открытие выбило нас из колеи. То мы были уверены, что Джерден не слышит, то убеждали себя, что это не так.

Когда муж возвращался с работы домой, Джерден смотрел на дверь и ждал, когда папа войдет в дом. Следовательно, сын слышал, как подъезжала машина. Когда я подходила к нему сзади, он всегда поворачивался ко мне. Значит, слышал мои шаги. Когда дочка соседей разбила у нас в кухне стакан, он обернулся. То есть слышал звон разбитого стекла. И всегда реагировал на лай собак, сигналы машин и смех детей, бегающих по газонам от разбрызгивателей.

Наверное, это в какой-то степени объясняет, почему я спокойно пылесосила, пока ребенок сидел на пылесосе. И все-таки подозрения росли, пока однажды, когда Джердену было почти полтора года, мы не пошли к аудиологу. Она, дипломированный специалист, профессионал, понятия не имела, слышит он или нет. Позже именно в этом я находила себе оправдания.

Аудиолог предложила нам сходить  к ухогорлоносу. Так мы и сделали. У него в кабинете были стулья, обитые синим кожзамом, серебристые инструменты и лампы дневного света, от которых все выглядело зловещим. Целая команда помощников врача проверяла Джердена в звуконепроницаемой кабине. То же самое делала аудиолог. Но даже после этого никто не мог сказать наверняка, есть ли у него проблемы со слухом. Чуть позже это я тоже добавила в короткий список своих оправданий. Чтобы выяснить правду, понадобилась мощная анестезия и аппарат из научно-фантастического фильма. Снимая электроды с головки Джердена, доктор все мне рассказал. У моего сына глубокое нарушение слуха. Он глухой.