Что я мог возразить Николаю Петровичу? Сказать ему, что весь мой интерес к разведке был следствием скуки, результатом общего вынужденного безделья окопной войны, стремлением потратить куда-нибудь избыток своей не находящей применения энергии? Карты меня мало привлекали, я не чувствовал, как многие мои товарищи, священного трепета, когда держал их в  своих руках. Развлечения в окрестных местечках и городках, до которых так охочи были многие скучающие офицеры, не совпадали с моими понятиями об элементарной этике. Чтение в конце концов тоже начало приедаться. Невольно вставал вопрос, куда себя девать? Оставалось одно — разведка: интересно, романтика, можно испытать, на что ты способен. Но не мог же я во всем этом сознаться Николаю Петровичу?

Высокий худой солдат с пшеничными русскими усами на длинноносом продолговатом лице внес большую сковороду с ворчащей и брызгающей яичницей. Аромат увядающей травы и цветов быстро вытеснился земным запахом аппетитного блюда.

— Ну вот и гвоздь нашего завтрака, — довольно проговорил Муромцев, наполняя яичницей тарелку и ставя ее передо мной. — Воздадим должное если не искусству, то стараниям Понедельникова, — кивнул он на солдата, принесшего яичницу и уже выходившего из сарая. — Обратите на него внимание: молчалив, аккуратен, как хорошая хозяйка. Для меня же он не только солдат, нижний чин, а верный и преданный друг: в бою под Крево вытащил меня из сущего ада, ему я обязан своей жизнью. А после этого снова пошел на поле боя, вынес еще шесть раненых и, наконец, сам был тяжело ранен в правую ногу выше колена и в плечо с переломом ключицы. Однако сумел перевязать себя и добраться до фельдшера. Понедельников — Георгиевский кавалер, но к строю уже непригоден. Могу вас уверить, что в самую гущу боя он шел не ради подвига, а потому что «жалел солдат», как он это объясняет. Это чудесное свойство русской души, — с большой серьезностью закончил Николай Петрович.

Проведя с Муромцевым больше часа в живой, непринужденной беседе, я почерпнул очень много. Во-первых, я убедился, что правы были офицеры, отзывавшиеся о Муромцеве как об очень умном, знающем и высокообразованном человеке. Кратко, ясно и остроумно очертил он мне мои будущие обязанности и работу разведчиков в целом. Я понял, что разведка — это далеко не те примитивные действия, которые и я неоднократно организовывал и проводил, а нечто высшее, что разведка — это искусство, требующее любви к нему и, если можно так выразиться, вдохновения, а главное — непрерывной, напряженной, продуманной и тщательно организованной работы.

— Многие думают, что успехи нашей команды — это счастье Муромцева, — раздумчиво говорил Николай Петрович. — Это далеко не так. Возьмите для примера дело на Ведьме, притоке Щары. Во всем корпусе не было пленных уже с месяц, а мы взяли унтер-офицера и солдата. Говорят, везет Муромцеву. Не спорю — и удача есть. Но работали мы над этим делом не покладая рук. Иван Андреевич и Анисимов, командир первого взвода, три ночи и три дня — это при теперешней-то жаре! — пролежали под проволоками немцев. А сколько вариантов мы разобрали! Сколько тренировок провели! Оба берега Ведьмы прямо-таки руками обшарили. Команда работала каждую ночь. Нет! Удача удачей, а работа остается работой. Или другой пример. Разве легкое дело подобрать людей и подготовить их? — задушевно продолжал штабс-ротмистр. — Ведь вы сами знаете, что каждый человек имеет собственные, присущие только ему черты характера. Один горяч и быстр, другой спокоен и медлителен. У одного прекрасное зрение, но медвежья поступь, другой ходит неслышно, как кошка, но излишне осторожен. Всех надо изучить, правильно использовать их качества, сгладить недостатки и сделать действительными разведчиками. Вы посмотрите команду теперь: молодец к молодцу, отборные люди. Большинство из них не просто солдаты и унтер-офицеры, а мастера своего дела, виртуозы. Да сами узнаете и согласитесь со мной. А ведь для того чтобы они стали такими, покойный Иван Андреевич, Федоров — фельдфебель, все взводные командиры и отделенные работали и работают над ними, можно сказать, денно и нощно, умело и терпеливо.

Слушая Муромцева, рассказывающего о своих разведчиках, я думал: «Не только ваш помощник, фельдфебель и унтер-офицеры много сил и умения вложили в подготовку команды, но, как видно, и вы сами, господин ротмистр». Особенная черта Николая Петровича бросилась мне в глаза: чувствовалось, что он любит своих разведчиков, говорит он о них, как правило, тепло и мягко.

Кончился затянувшийся завтрак. Провожая меня, Муромцев вышел на улицу и, прощаясь, сказал как бы между прочим: 

— Вы, быть может, сегодня и переберетесь?

Я взглянул на него с некоторым удивлением: куда переберусь? Я еще не успел и подумать о новой квартире, а батальон-то наш стоял в другой деревне, верстах в четырех от штаба полка.

— Я присмотрел вам сарай не хуже моего и почти рядом со мной, — продолжал Николай Петрович, — да вот он! Зайдем посмотрим.

Сарай действительно оказался отличный. В нем стояли два стола солдатской работы, пол был посыпан свежим песком, по которому набросана трава с полевыми цветами. Сознаюсь: я был тронут.

Я шел к себе в батальон, раздумывая о происшествиях дня и всего больше о Муромцеве: мне очень пришелся по сердцу мой новый начальник, работать с ним, казалось мне, будет легко.

Со следующего дня я включился во все занятия команды, стал присматриваться ко всему для меня новому. В сотне я сам постоянно занимался с солдатами. Большей частью это было изучение оружия и приемов пользования им, действия штыком, перебежки, строевая подготовка и внутренняя служба. Стреляли мы редко и всегда на коротких стрельбищах. Много занятий проводилось в составе взвода и отделения. Главной фигурой в обучении был унтер-офицер. Многие из них в своем масштабе были неплохими методистами, занятия проводили уверенно, интересно и поучительно. Мы, молодые офицеры, окончившие трех-четырехмесячный курс в военном училище или школе прапорщиков, особенно если раньше не служили в армии, были в сравнении с ними младенцами и учились у них искусству обучать. Я полагал, что в команде разведчиков содержание занятий будет похоже на то, к чему привык в сотне, и ошибся. Здесь обучение в составе взвода почти не проводилось, а упор делался на тщательную выучку отдельного солдата и небольшой группы применительно к тем задачам, которые предстояло решать команде разведчиков.

Здесь впервые я увидел настоящую маскировку: местность была очень удачно замаскирована, естественно выглядели пни, кучи коряг, скрываясь за которыми, вел наблюдение разведчик. Иногда солдат по ходу занятий и сам превращался в куст. Несколько раз я был  немало смущен, наталкиваясь или наступая на замаскировавшихся разведчиков.

Отдельные солдаты и группы тренировались в передвижении в рост, на четвереньках и ползком, добиваясь полной беззвучности движения. А двигаться приходилось по полю, болотцу, опушке леса, кустарнику. Некоторые разведчики действительно достигли в этом деле большого искусства и бесшумно скользили, как змеи. Я ничего не слышал, когда умелый солдат шел гибким шагом или полз. Он скрывался в кустарнике, и ни одна ветка не шелохнулась за ним.

Особое внимание уделялось умению проникать сквозь проволочные заграждения. Обычно проволочные поля немцев были глубиной в тридцать и более кольев, конечно на ответственных участках. По имевшимся сведениям, немцы, опасаясь нашего прорыва, построили под Барановичами проволочные поля глубиной в сто с лишним кольев. Во всяком случае, проволочные заграждения были нашими злейшими врагами, преодоление их представляло собой трудное дело, требовавшее умения, хладнокровия и времени. Задача тренировок состояла в том, чтобы преодолеть проволочные заграждения заданной глубины в наименьшее время независимо от числа разрезов. По сделанному проходу группа разведчиков должна была быстро пройти или проползти вперед и возвратиться с пленным.

Упражнения в захвате пленного также привлекли мое внимание. Эту задачу обычно выполняли три разведчика: двое обходили с флангов пункт, где располагался неприятельский наблюдательный пост, а третий подкрадывался к нему с тыла. Фланговые разведчики прикрывали захватывающего и преграждали наблюдателю путь к бегству, если захват сразу не удавался. По знаку командира отделения разведчики бесшумно продвигались вперед, и через несколько минут один из них, прыгнув как кошка на чучело, схватывал его за горло и опрокидывал на землю. Фланговые разведчики немедленно приходили на помощь: чучело мгновенно оказывалось с забитым кляпом ртом и связанными руками. После изучения нескольких других вариантов проводилось нечто вроде зачетного занятия, в котором неприятельского наблюдателя изображал один из солдат, правда с небольшой охотой.