В тишину утра ворвался стрекот приближавшегося мотоцикла. Очарование природы мигом исчезло. Капитан бежал по лесу, уже разбуженному войной. Бойцы погромыхивали оружием, котелками, негромко переговаривались, выполняя несложный обряд солдатских сборов.

У опушки, где стояли его машины, комбат увидел своих танкистов. Подбежал, неся портупею и сапоги, Илюшка Наумов, самозабвенно выполнявший обязанности ординарца. Илюшка принес котелок с водой, и танкисты смотрели, как их командир, фыркая, умывается. Одевшись, капитан оглядел всех.

— Нам приказа не было? — спросил он Анциферова.

— Пока нет, товарищ комбат.

На трудных дальних дорогах от Нижне-Донецка до этого безымянного разъезда капитан Ермаков потерял три машины из шести и пятерых своих товарищей танкистов. Но по-прежнему его подразделение в сводках стрелковых частей, которым оно придавалось, именовалось батальоном и получало задачи, которые были по плечу танковому батальону. Таков суровый, но справедливый закон войны: живые должны сражаться и за себя и за погибших.

— Ну что ж, товарищи, война войной, а поесть надо, — весело проговорил комбат. — Пожуем, что бог послал, и закурим.

— А если наоборот? — в тон командиру спросил Демин.

— «Три наряда вне очереди — полы драить».

Это была сакраментальная фраза. Раненный еще в боях за Украину батальонный старшина Соловьев однажды, крепко рассерженный, закричал так на совершившего проступок красноармейца. Соловьева любили и боялись не одни бойцы и сержанты. Он отучил курить перед завтраком весь батальон. Для подчиненных у него хранились специальные противогазы, в которых старшина заставлял бегать «курцов» до седьмого пота, до удушья, пока они не срывали с себя маски. Сам Соловьев, когда-то отчаянный курильщик, перед самой войной женился на молоденькой и хорошенькой фельдшерице Наде, не терпевшей табачного дыма, и долго потом предлагал «следовать моему примеру» — бросать курить. Его предложение стало предметом постоянных шуток. «Следовать примеру» относилось не только к курению, а и к женитьбе… Это было доброе мирное время, ставшее почти легендой. Мало оставалось в бригаде старых танкистов, помнивших гарнизонную жизнь близ литовского городка, историю оловьевской женитьбы накануне войны, знаменитую контратаку их мехкорпуса вечером 22 июня… Николай Ермаков еще юным лейтенантом участвовал на своей «тридцатьчетверке» в приграничных боях; под Москвой и под Орлом он уже командовал танковой ротой, а перед самым отступлением принял батальон.

Многие видели в его удачливой военной карьере лишь внешнюю сторону — очередные звания, повышения в должности, ордена, уважение начальников… Но то была не более как внешняя сторона, открытая всем, лишь в людях ничтожных вызывающая зависть и вожделенное желание преуспеть, «как он».

Другая, глубинная сторона жизни и личности капитана Николая Ермакова была историей неуклонного и скорого мужания характера в совершенно исключительных условиях военного года. Эта сторона открывалась не всем, а лишь людям, близко знавшим его, воевавшим с ним бок о бок весь этот год или даже несколько дней, потому что на войне, где время так «спрессовано», так насыщено событиями, за один час, за один бой нередко можно узнать о человеке больше, чем за годы мирной жизни.

— А где Дорощук и Тетерин? — спросил комбат, оглядев своих танкистов.

— Они, товарищ капитан, обратно в колхозники подались, — под общий смех проговорил Демин. — Тут недалеко нашли вагончик стана тракторной бригады, а в нем запчасти разные. Они и решили все это закопать и вешку выставить. Дорощук ваш говорит: «Придут люди пахать и найдут все. Зачем добру пропадать?» Сейчас он под вагончиком яму роет, а Сашка Тетерин все в масляные тряпки заворачивает. Запасной солидол почти начисто забрали. Я им говорю: «Тут, может, через день немцы будут хозяйствовать», а они сопят и свое дело делают…

— А что, очень здорово придумали, — сказал капитан. — Честное слово, если бы я догадался, точно так же сделал бы. Может, пойдем им поможем сообща, вместо физзарядки?

Демин с деланным огорчением махнул рукой: теперь уже танкисты смеялись над его недогадливостью.

— Они уже, наверное, заканчивают. Дорвались до любимой работенки — на ходу подметки рвут…

— Слыхали, товарищ капитан, пехота болтает, будто танки немецкие прорвались, на Узловую идут, — промолвил один из танкистов.

И тогда все заговорили наперебой:

— Говорят, не меньше сотни.

— И пехота на грузовиках.

Надо было бы ответить шуткой, хотя картина, по-видимому, соответствовала действительности, но тут подбежал связной:

— Товарищ капитан, вас комдив к себе требует.

Невысокий полковник в пенсне стоял среди группы командиров. Увидев танкиста, он быстро повернулся к нему.

— Капитан Ермаков по вашему приказанию явился.

Солдатский телеграф сообщал правду, хотя и несколько преувеличивал силы врага. Танковая группа в составе примерно семидесяти танков в сопровождении пехоты на грузовиках и бронетранспортерах под прикрытием авиации прорвалась вчера днем через наши боевые порядки. Она идет, по всей видимости, мимо разъезда, на Узловую. Опасность трудно преувеличить. Полковник повел рукой: никто не увидел в леске ничего, кроме деревьев, но все знали — от Узловой прямая дорога к нефтяным, промыслам, на них целятся немцы. Они могут быть здесь с минуты на минуту. Их надо задержать любой ценой.

— Я занял оборону перед разъездом, — закончил полковник, пытливо глядя на танкиста. — Вы мне не подчинены, у вас своя боевая задача, но обстановка меняется порой раньше, чем поспевает приказ. Я не считаю себя вправе отменять распоряжения вашего начальника. Решите сами, можете ли вы сейчас выполнять боевую задачу вместе со мной.

Капитан оценил деликатную сдержанность этого полуприказа-полупросьбы. На него с надеждой смотрели десятки глаз. Полковник снял пенсне и, щурясь, протирал их. Его близорукие глаза без стекол выглядели усталыми и беспомощными.

— Я в вашем распоряжении, товарищ полковник.

Люди зашевелились, повеселели. Полковник одобрительно кивнул.

— Александр Иванович, — повернулся он к стоявшему рядом командиру, — дайте карту.

— Я предлагаю, товарищ комдив, — проговорил капитан, — оставить мои танки в засаде. Здесь горловина, отличная отсечная позиция. Вправо через насыпь они не полезут, а мы их атакуем с фланга. Вряд ли они рассчитывают на такую дерзость. Удар может оказаться неожиданным и очень эффектным.

— Неплохо! — проговорил полковник. — Пойдете под прикрытием батареи сорокапятимиллиметровых пушек — я их оставлю здесь. Атакуйте совместно со стрелковой ротой. Больше я ничего дать не могу. Детали согласуйте с начальником штаба. Желаю успеха, капитан.

Больше всего Николай Ермаков желал сейчас, чтобы на месте командира пехотинцев оказался рыжий лейтенант Жуликов с его солдатами. Он только вздохнул, когда к нему подошли двое командиров.

Первый четко, по-кадровому представился:

— Командир стрелковой роты лейтенант Тулин.

Второй, с темным скуластым лицом, медленно проговорил, поднеся большую ладонь к фуражке:

— Командир батареи лейтенант Рахматуллин.

Оба были высоченные здоровяки. Капитан рассмеялся:

— Вас специально так подобрали?

Лейтенанты оказались бывалыми и дельными людьми. Артиллеристы быстренько установили свои совсем игрушечные, с тонкими стволами пушечки, пехотинцы начали лихорадочно окапываться. Грозно взревели моторы. Танки ломились через лесок, поближе к опушке, смотревшей на дорогу.

Огромное пыльное облако катилось по степи к разъезду. Гул множества моторов, словно эхо, отзывался в небе, где плыли стаи бомбардировщиков.

— Сейчас кому-то достанется, — сказал капитан, поглядывая на небо. — Нас они вряд ли увидят, но по разъезду и бронепоезду дадут крепко.

Он сидел с обоими лейтенантами в мелком окопчике у опушки. В бинокль были уже отчетливо видны летящие по дороге мотоциклисты, легкие танки. Позади в облаках пыли угадывались тяжелые машины, а за ними грузовики с пехотой… Немцы протаранят оборону, даже не слезая с машин. Что смогут сделать три наших танка? Если только пропустить колонну и ударить по грузовикам… Прежде чем они повернут танки, можно устроить пехоте такой сабантуй, что небу жарко станет.