Когда танк, продравшись сквозь лес, заспешил к шоссе, по нему уже не стреляли. Разгромленный полигон молчал. А «тридцатьчетверка» выбралась уже на дорогу и, лязгая по бетону траками, резво помчалась на восток. Скоро шум ее мотора стих вдали.
Тогда на полигоне опомнились. Подняла зачем-то стрельбу охрана. Забегали санитары с носилками. Из бункера подземного наблюдательного пункта вышел фон Кессель, сопровождаемый растерянной, напуганной свитой. Начальник охраны полигона вытянулся перед бледным, потерявшим самообладание генералом.
— Доставить мне этого коммунистического фанатика, — кричал генерал, — и живым, черт побери, непременно живым! Далеко он не уйдет — у него скоро должно кончиться горючее. Я хочу понять, откуда у этого русского такое дьявольское мужество и такая военная выучка.
Охранники с криками попрыгали в подъехавшие грузовики и помчались к шоссе вслед ушедшему танку.
Солнце давно перевалило зенит и уже начало закатываться к западу, а генерал все ждал, нервно расхаживая взад и вперед. Притихшая свита держалась поодаль.
Фон Кессель играл и лгал даже сейчас, в минуту безрассудного гнева. Он знал, что не сможет понять этого русского, как не смог понять русских вообще, что пленный нужен ему не для беседы… На самом деле генерала приводили в исступление и собственный просчет и невозможность уже что-то изменить в этой обстановке. В трагической смертной игре победил человек, которого все почему-то зовут таким странным, вызывающим именем — Русский Капитан… Генералу остается только насилием, наперед безнаказанным убийством русского утвердить свою победу над ним. Да полно, победу ли?
Чем больше проходило времени, тем яснее представлял себе Кессель катастрофичность всего происшедшего. Что расскажет он в Берхтесгадене? Что пленный русский офицер оказался умнее и дальновиднее его, старого осла?.. Можно было бы сослаться на извечное азиатское коварство, но этот коммунист, этот мальчишка не давал слова быть послушным ягненком для заклания. Никогда не знаешь, что сделает русский в следующую минуту, как поведет себя в труднейшей ситуации, из которой, как казалось генералу, был один выход — принять его условия.
Какие побуждения руководили этим «неистовым русским» в его невероятном, едва ли не фантастическом подвиге?
Генерал подумал о своих сыновьях. Оба они служат в танковых войсках СС на востоке, они смелые парни, у обоих кресты за храбрость, но отважились бы они или другие немецкие танкисты на подобный подвиг? Этот капитан, в мужестве и боевом мастерстве которого генерал сумел убедиться, имел гораздо больше шансов на спасение, чем казалось при разговоре с ним. Он мог почти без риска пройти заданные ему 16 километров. Тем не менее он сам выбрал себе свою судьбу — завидную судьбу воина.
Честность перед самим собой заставила генерала признаться, что он не может назвать подобных людей в стане противников России. То, как дрался на полигоне Русский Капитан, само напрашивается на поговорку: «Бить так бить!» На этот подвиг мог отважиться только русский…
В 1939 году, во время кампании в Польше, будучи командиром танковой дивизии, он показывал Гитлеру позиции разгромленной польской артиллерии. «Это сделали, наверное, наши пикирующие бомбардировщики?» — спросил его Гитлер. «Нет, мой фюрер, — хвастливо ответил тогда он, — это работа наших танков. Бить так бить!» Гитлер довольно рассмеялся.
Мог ли он, генерал, старый опытный военный, предположить, что появятся люди, которые своим мужеством и мастерством затмят его хваленых танкистов, и эти люди будут не воины рейха, а солдаты Советской России?! С одним, только с одним из них он, на свое несчастье, столкнулся и — потерпел такое поражение.
Если когда-нибудь выйдут в свет воспоминания, об этом печальном грюнефельдском эпизоде упоминать нельзя будет ни в коем случае. Это позор для прусского генерала, германского солдата.
Но где же этот неистовый Русский Капитан? Далеко же он успел уйти!
«Тридцатьчетверка» с громом мчалась по шоссе, и капитан Ермаков давил и сталкивал в сторону все, что попадалось под гусеницы танка: грузовики, пушки, легковые машины, цистерны. Но вскоре дорога, до того буквально запруженная транспортом, опустела, — должно быть, с полигона сообщили о бегстве русского.
За ним гонятся — Николай это знал. Он решил, что будет давить на шоссе все живое, будет идти и идти на восток до тех пор, пока в баках останется хоть капля газойля.
Что-то движется по дороге навстречу «тридцатьчетверке». Это одноконная тележка, на которой сидят старик и старуха. Эти люди явно не бауэры, не из кулачья, решает Николай, разглядывая в открытый люк повозку. На ней несколько каких-то тощих мешков, а старики одеты далеко не франтами… Лошадь начинает беситься, рвет в сторону, еще чего доброго сама занесет немцев под гусеницы.
Вот и дави все живое на вражеской немецкой земле, сын, внук и правнук народных учителей из Владимирской губернии… Надо останавливать машину!
Телега пролетает мимо. У стариков вытянувшиеся, помертвевшие лица, выпученные глаза. Снова рвется вперед «тридцатьчетверка», оглушая грозным ревом окрестные деревни и городки.
(Долго потом говорила и верила вся округа, что на дорогах порой появляется громадный, величиной с дом, русский танк. Словно легендарный корабль «Летучий голландец» с капитаном Ван-Строатеном на борту, танк носится по Германии, сметая со своего пути все, что имеет отношение к войне: пушки, бронемашины, грузовики с войсками.
Танк ведет русский, тоже капитан, который наделен чудесной способностью даже в темноте отличать цивильные повозки и машины от военных; еще ни один старик, женщина, ребенок не пострадали от него. Грозный Русский Капитан и его танк исчезнут в тот самый день, когда кончится эта проклятая жестокая война…)
Николай Ермаков ведет машину на полной скорости. Скоро кончится горючее, а по сторонам все тянутся поля, поля, и только далеко впереди недоступной синей полоской манит, зовет к себе лес.
Поворот дороги, впереди мост, а перед мостом дети. Немецкие дети, белоголовые, как Юрка. Мотор ревет, по они ничего не замечают, ничего не слышат, наверное, заигрались. Их отцы огнем и мечом шли по России, по дети за отцов не отвечают ни в России, ни в Германии — это уже чистая правда, без всяких задних мыслей… Снова придется останавливаться, не глуша мотора.
Танк резко тормозит, и Николай бежит к растерянным, перепуганным ребятишкам. Они пускаются наутек. Так вот почему они оказались на дороге! Один мальчуган, худенький, с тонкими ручками, лежит на боку. Должно быть, подвернул ногу, перебегая шоссе. Николай берет мальчишку на руки и несет с дороги. Тонкая ручка с прозрачной кожей невольно обвивает его шею, а в глазах ребенка — ни слезинки, один страх перед чужим, странно одетым человеком.
Дальнейшее происходит так стремительно, что Николай не успевает понять, откуда взялись гитлеровцы. За гулом танкового двигателя не слышно было шума моторов их грузовиков. Солдаты уже у танка, несколько человек бегут к нему навстречу. Забыв опустить мальчишку на землю, Николай смотрит на эту набегающую, кричащую орду. У него вырывают из рук мальчика. С жалобным писком тот катится по земле.
— Не смейте бить ребенка, гады! — кричит Николай Ермаков.
Он не вырывается, не борется — бесполезно. Свою главную задачу, свой долг он выполнил. Те пушки, что находились на полигоне, никогда уже не будут стрелять по наступающей Красной Армии.
Длинные предвечерние тени пролегли по земле, когда на полигон влетели грузовики. Капитан шел в кольце автоматчиков, подтянутый, суровый, внешне спокойный.
Начальник охраны подбежал к генералу:
— Русский доставлен, экселенц.
Но фон Кессель досадливо отмахнулся от рапорта. Он впился взглядом в подходившего танкиста. Теперь генерал гораздо внимательнее, чем несколько часов назад, разглядывал бесстрашного Русского Капитана. Смотрел долго, сжав тонкие синие губы.