Заведующий магазином «Рыболовство и охота» с готовностью сообщает, что с Грязновым знаком, даже^ вместе охотились. Он уже начинает рассказывать одну охотничью историю, которая обещает быть интересной. Но меня занимает пока другое. Василий Васильевич сочувствует, но ничего о картоне и бумаге сказать не может. На очных ставках он говорит Субботиной и Клубневу: «Я бумагой не торгую, у меня

удочки, а если вы принимали левый товар, то сами и отвечайте, меня в это дело не впутывайте». Клубнев и его преемница выходят из себя, а Василия Васильевича это вроде даже забавляет: «Ничего себе, — говорит он, — в хорошую историю вы влипли…»

Я отпускаю Горшунова и беседую с Клубневым и Субботиной. Не помнят ли они какой-нибудь детали? Не было ли кого из посторонних, когда Горшунов брал бумагу? «Постойте, — говорит Субботина, — ведь Горшунов от меня бумагу не уносил. Когда рулон привезли, он в тот же день пришел с каким-то гражданином, тот взял рулон в мешок и понес… Что за гражданин? Очевидно, покупатель. Я его не разглядела».

Кажется, обо всем, о чем можно было спросить, я уже спросил. Но где же бумага, которую, как считает Сладков, я должен найти? Кто он, этот покупатель, которого не разглядела Субботина? Куда он делся? Допустим, что этот покупатель — я. Но мне самому не потребовалось бы столько бумаги. Говорят, по весу пуда три было. Это для учреждения. Вот купил, принес, поставил в угол рулоны. А что с ними делать? Отрывать по куску? Неудобно и отход большой. Надо бы отнести нарезать. Тогда зачем же было нести в учреждение? Не проще ли сразу из магазина в типографию, где режут бумагу. Значит, надо зайти в типографию. Иду. Там просматриваю заказы на резку за 23 июня. Вот стадион «Спартак» сдал 40 килограммов бумаги. Вряд ли им столько дали в централизованном порядке — для районного стадиона многовато. Скорее всего, купили случайно. Не та ли бумага?

Стадион — через квартал. В конторе никого нет. По полю ходит молодой человек — белой краской обводит центровой круг, разулся даже, чтобы не замарать ботинки.

— Кто здесь из администрации?

— Администрация — я! — говорит босоногий. Он— завхоз. Нет, не зря этот парень мне понравился с первого взгляда. Он знает все. Бумагу? Он сам носил ее в типографию. Сам ее и покупал в магазине «Рыболовство и охота». Получается, что я попал в точку. Дедуктивный метод: бумага—типография — стадион!

С трудом дожидаюсь, пока представитель администрации зашнурует ботинки, и почти бегу с ним в прокуратуру.

И вот теперь, сев за стол и уточняя показания, чувствую что-то вроде разочарования. Оказывается, деньги за бумагу стадион перечислил в магазин через банк. Значит, ни к чему здесь оказался прославленный дедуктивный метод, вдохновенные догадки, беготня в типографию и на стадион. Все могло быть гораздо проще. Продажа бумаги зафиксирована в расчетном счете магазина, который надежно хранится в банке. Как я об этом не догадался? И не нужна очная ставка. Только увидев завхоза, Горшунов говорит: «Виноват. Ваша взяла…» Он сокрушен, но не теряет чувства юмора: «Вам бы сразу в документы поглядеть…» Горшунов знает, что теперь-то я уж непременно истребую копию расчетного листа, и ш> этому сам рассказывает' о том, как он с Грязновым сбыли через магазин тонну бумаги и картона. Покупатели— стадион «Спартак», артель «Рекорд» и гор-промкомбинат — могли платить только через банк. А Горшунову все равно. Если на счет поступили лишние деньги, значит выручку можно не сдать, а пропить в компании с Грязновым.

Дальше все идет без затруднений: изымаю документы, допрашиваю снабженцев из артели и из горпромкомбината — ив вопросах о бумаге и картоне полная ясность.

Теперь можно приниматься за следующие эпизоды. В плане у меня записано: «лабораторное трюмо». Это то самое трюмо, которое год назад было списано в расход как испорченное. Оно числилось за складом, но, как эталонный образец, хранилось в лаборатории. Однажды, придя на работу, заведующая лабораторией заметила, что трюмо исчезло, и забеспокоилась. Но когда в охране сказали, что трюмо накануне вечером увез Грязнов, она решила, что больше ей этим вопросом заниматься не следует.

Немногим больше мне удалось узнать и от Марии Семеновны, вахтера, дежурившей в тот вечер в проходной. Грязнов приехал на фабрику очень поздно в какой-то незнакомой автомашине, которую вел сам. Он поднялся наверх, вынес оттуда трюмо и увез его в той же машине. Куда? Этого никто не знал. Хорошо бы спросить самого Грязнова. Но как это сделать — человек лежит в больнице и к тому же ничего не слышит. Может быть, все-таки решиться пойти в больницу и предложить Грязнову дать показания по вопросам, которые я для него напишу? Но вспоминаю, что от Грязнова, когда он и хорошо слышал, невозможно было чего-либо добиться, и поэтому решаю отложить допрос до лучших времен. Но как же напасть на след «лабораторного трюмо»?

К вечеру, когда фабрика опустела, захожу в проходную. Мария Семеновна угощает меня чаем. А я снова и снова напоминаю ей о том вечере. Не было ли кого еще на фабрике? Нет, был выходной день. К тому же Грязнов приехал уже около 8 часов вечера. Не заходил ли кто-нибудь в это время в проходную? Да нет, никто не заходил. Может быть, только Валерка— сынок — забегал. Надоедает сидеть одному дома. Он, наверное, и сейчас вот-вот появится из школы. Валерка легок на помине. Войдя в проходную и увидев незнакомого «дядю», он вежливо снимает шапку, здоровается, затем тихонько садится на краешек скамьи. Но живые черные глаза уже в который раз ощупали меня с головы до ног. Прыгают не знающие покоя руки. Нет, это не из тех мальчиков, которые могут долго так смирненько сидеть. Он уже вертится, его распирает от желания выложить маме все школьные новости, оправдаться за запись в дневнике, узнать, зачем здесь дядя…

Пересаживаюсь поближе к Валерке и начинаю с ним мужской разговор о рыбалке. Но его, оказывается, больше интересует охота на крупного зверя. Обсуждаем преимущества и недостатки винчестеров, штуцеров, охотничьих карабинов и «централок». И незаметно разговор перебрасывается на автомашины. Этот удивительный мальчик оказывается крупнейшим знатоком автомобильных марок. Через наш городок по шоссе каждый день в обе стороны проходят десятки туристских машин. Все эти «симки», «фольксвагены», «мерседесы», «шевроле», «рено», «татры» известны ему. А на какой машине ездит Грязнов? Он знает, что Сладков возит Грязнова на старой «эмке», а мотор на ней газовский, с грузовика. А умеет водить машину сам Грязнов? По мнению Валерки, Грязнов водит машину неважно. И дядя Ваня Сладков не любит, когда директор садится за баранку. А на других машинах Грязнов не ездит?

Один раз приезжал на коричневом «вандерере», когда зеркало брал…

На «вандерере», а может на «хорьхе»? Обиженно вздуваются губы. Что он маленький, что ли? Не отличить «вандерера» от «хорьха» — это каждый четвероклассник знает. И детально растолковывает мне, что такое «вандерер» и что такое «хорьх».

Попрощавшись с Валеркой и Марией Семеновной, иду в автоинспекцию. А на следующий день утром уже беседую с фельдшером Моховым — владельцем коричневого «вандерера». Мохов вспоминает и непринужденно рассказывает, что в тот раз затеяли преферанс с субботы. Играли, пили, снова играли, немного поспали, а с утра — снова за карты. К вечеру Грязнов проигрался, но уговорил сыграть раз в «банчок». Кроме него, этой игры никто не знал. Но дело оказалось нехитрым. Играли азартно. Доктор Ляпкин выиграл. Грязнову платить было нечем. Надо бы кончать. Однако Грязнов против. Он объявил, что ставит на кон трюмо. Отговаривали его, да не так уж усердно. И снова Грязнов проиграл. Хотел ставить второе трюмо, но тут уж все наотрез отказались. Пусть привезет первое. Грязнов тогда попросил у хозяина автомашину и вскоре действительно привез трюмо в дубовой раме. Потом это зеркало забрал Ляпкин в счет выигрыша.

Рассчитывая встретиться с этим счастливым игроком, я еду в больницу. Вот палата, где лежит Грязнов. Двери открыты. В коридоре слышно, как кто-то рассказывает анекдот. В смешных местах ему подхихикивает Грязнов. Вот так глухой!.. Увидев меня в дверях, Грязнов как смеялся, так с открытым ртом и повалился на подушку.