Но ей нет никакого дела до моих мыслей. Томно сощурив глаза, она смотрит на плывущую в сизом дыму эстраду, что-то мурлычет себе под нос и в такт оркестру выбивает пальцами на краю стола какой-то судорожный ритм.

Ей нравится здесь. Нравится, что на нее с нескрываемым вожделением посматривают юнцы, небрежно развалившиеся на стульях за соседним столиком и чувствующие себя неотразимыми в накрахмаленных белых сорочках и хорошо сшитых черных импортных костюмах. Если бы в этом ресторане танцевали — Лена была бы нарасхват.

От выпитого коньяка зрачки у Лены расширились, глаза стали еще чернее, щеки разрумянились.

— Если вам приведется встретить Чижевского, передайте ему, пусть он никогда больше мне даже на глаза не показывается. Трепач!

— Охотно… — отвечаю я, хотя, если говорить откровенно, никакого желания встретиться с Чижевским не испытываю. Он внушает мне антипатию.

Наконец нам приносят два лангета, и некоторое время мы молчим, занятые серьезным делом: жилистое, жесткое мясо упорно не поддается тупым ножам. Потом мы пьем из стаканов жидкий черный кофе.

Лена берет сигарету. Я зажигаю спичку, даю ей прикурить. Наблюдаю, как, откинув назад голову и вытянув трубочкой губы, она пытается пускать колечки дыма.

— Правда, что за границей большинство женщин курит? — спрашивает она.

— Не знаю. Статистическими данными по этому вопросу я не интересовался. У нас в редакции, например, курят одна из машинисток (ей около пятидесяти), молоденькая практикантка из Киевского университета и жена ответственного секретаря. Никто из них, по-моему, никогда за границей не был.

— А мне бы хотелось побывать в Париже. Интересно… И вообще…

— Интересно, — соглашаюсь я, — если уже приходилось побывать в Москве, Ленинграде, на Рижском взморье, в Закавказье, на Черноморском побережье, на Байкале…

Мимо нашего столика проходит компания броско одетых мужчин и женщин.

— Артисты Одесской эстрады, — доверительно сообщает мне Лена, провожая их взглядом. — Третий день выступают в ДК металлургов. Обратили внимание, какая чýдная силоновая блузка на той певице? Блондинке… И где только они достают такие вещи!..

Вскоре мы выходим на улицу. В молочном тумане висят расплывчатые пятна фонарей. Лена, слегка пошатываясь, берет меня под руку.

— А знаешь, — она переходит на ты, — я рада, что мы познакомились.

— Я тоже.

— Правда? — она останавливается, поворачивается лицом ко мне. Грудью я чувствую упругое прикосновение ее груди. Совсем рядом ее яркий и широко накрашенный чувственный рот. Мне кажется, она ждет, что сейчас я положу ей руки на плечи, привлеку к себе, поцелую.

Позади слышен скрип отворяемой двери. Двое мужчин в обнимку вываливаются из вестибюля на улицу. Я достаю папиросу, закуриваю.

— Знаешь, — говорю я, — надо подумать, как бы тебе подыскать интересную работу. С перспективой…

— Ладно, потом… Все вы сначала обещаете золотые горы, — она так и говорит: не златые, а золотые, — а потом в сторону… Сейчас пора домой. Живу я далеко, на поселке… В Кузнечном переулке. Полчаса трамваем телепаться. Провожать не стоит. Мы с теткой в одной комнате. Она давно дрыхнет. — Лена зевает, слегка прикрывая пальцами рот. — Скорей бы в постель. Завтра опять рано подниматься… Машина попалась бы — мог бы отвезти.

Но на такси в такое время здесь рассчитывать не приходится, и мы направляемся к трамвайной остановке.

Около сквера нас догоняет небольшой, заляпанный грязью служебный автобус и неожиданно резко тормозит. В распахнувшуюся дверь выглядывает шофер.

— Домой? Садись, подвезу.

— Сейчас, Петя, — отвечает Лена. Потом обращается ко мне: — Видишь, как повезло. Знакомый шофер. Если хочешь, можем встретиться завтра. Часов в… семь. У большого «Гастронома».

Я киваю головой. Она дотрагивается ладонью до моей руки, подбегает к «ГАЗу» и скрывается в дверях. Я смотрю вслед удаляющимся красным огонькам стоп-сигналов, потом не спеша направляюсь в гостиницу.

На следующий день я с утра закончил свои дела и, решив, что мне совершенно ни к чему задерживаться, взял билет на рейсовый автобус и после обеда уехал в Донецк.

Я далеко не был уверен, что Лена помнит о том, что сказала мне, прощаясь. А если она даже и придет на условленное место и не застанет там меня, вряд ли это ее огорчит. Да и мне это свидание совсем не нужно…

Если говорить откровенно, я вскоре забыл о ней. Мало ли на свете красивых и молодых девушек, случайных и в общем-то никому не нужных встреч.

Но теперь, когда я снова оказался в этом городе, я вспомнил о Лене. Захотелось узнать, как она живет. Любопытство? Может быть… Но главное, пожалуй, это то, что мне подумалось: все-таки плохо, очень плохо, что мы часто равнодушно относимся к людям, остаемся безучастными к их судьбам.

Спросить на автостанции адрес и поехать на поселок не составляло большого труда. Однако путного из этого ничего не получилось.

…Ряды одноэтажных домишек оборвались как-то сразу, и передо мной легла широкая, покрытая асфальтом улица, застроенная новыми многоэтажными домами. Оставляя за собой шлейфы черного дыма, сотрясают дороги могучие «МАЗы» и «ЯАЗы»; они везут плиты и панели из сборного железобетона, трубы для газопровода, кирпич. В солнечном небе плавают стрелы башенных кранов. Крыши уже заселенных домов густо и беспорядочно утыканы антеннами телевизоров. А всего каких-нибудь два года назад здесь начиналась дремотная степь…

Я прохожу мимо нового продовольственного магазина, мимо ателье мод, за витриной которого, отгороженные от всего живого толстым стеклом, тоскуют близнецы-манекены. И вдруг вижу Лену. Она стоит у киоска «Союзпечати», на краю тротуара. На ней то же короткое клетчатое пальто. Косынку она держит в опущенной руке.

— Здравствуй, Лена.

— Здравствуйте. — Голос ее звучит подчеркнуто официально и бесстрастно. Она едва заметно кивает головой. И тотчас же поворачивается к стоящему рядом мужчине. Он постарше меня и, следовательно, вдвое старше Лены. Но выглядит совсем неплохо. Холеное, гладко выбритое лицо, блестящие, без единой седины волосы на висках. На нем дорогой габардиновый макинтош, сдвинутая на затылок мышастая велюровая шляпа, черные узконосые туфли.

Лицо его кажется мне знакомым. А может быть, то мне только кажется.

Я отхожу в сторону, останавливаюсь, закуриваю. Ну, вероятно, снова встретила своего Чижевского — и бог с ней. В конце концов, кто знает: быть может, он тоже желает ей добра.

Из-за угла выворачивает «Волга» с шахматными клеточками на боку, и я слышу, как Лена обращается к мужчине.

— Останови машину, Борис.

Борис? Чижевского, помнится, звали Семен. Да, кстати, он совсем и не похож, насколько мне помнится по фотографии, на этого — этот выше ростом, более подтянут. Значит, кто-то другой…

Мужчина предупредительно распахивает дверцу остановившегося такси, пропускает вперед Лену, поддерживая ее за локоть.

Неожиданно мне приходят на память уже почти забытые слова: «ходят вот такие всякие…» Я припоминаю усталое лицо женщины, и мне вовсе не кажутся непонятными осуждение и неприязнь, которые я увидел в ее глазах…

На моем письменном столе в узкой вазе из цветного чешского стекла несколько белых лилий. Теперь я знаю: эти лилии называются регале. Тогда я этого не знал.

И мне вновь вспоминается мимолетная встреча в безлюдном уголке Крымского побережья.

…Ловко переступая с камня на камень, она быстро добралась до скалы, напоминающей своими причудливыми очертаниями развалины средневековой крепости, обернулась, помахала мне рукой и скрылась в темной расщелине.

Я долго смотрел вслед девушке, потом нехотя стал одеваться. У самых моих ног равнодушно плескалось море. Солнце только что спряталось за отвесный, сразу помрачневший склон горы, у подножья которой, среди хаоса каменных утесов и валунов, приютилась большая безымянная бухта. Стало прохладно и сумрачно..

Мы встретились часа два назад.