Она не взяла у него подарок. Не захотела. А при чем здесь Жоркина фотография? Не знаю. Ясно одно: какая-то нить соединяет эту девушку, Петюка и Жорку.

«Не спеши, — говорю я себе. — Есть еще время разобраться во всем. Ты приехал сюда не на день и не на два».

За весь долгий путь до чайной Петюк не проронил ни слова. Уже совсем темно, горы утонули в ночи.

В чайной горит тусклый свет. Круглая, как колонна, черная печка дышит теплом. Шоферы деловито уничтожают гуляш. Полночный ужин.

После долгой поездки в безлюдных горах особенно приятно сидеть в этой заполненной народом избе. У чайной, на умятом колесами пятачке, как лошади, сбились в кучу автомашины. Пахнет дымом, жильем.

У нашего стола усаживаются приятели Петюка. На людях мой приятель сразу же превращается в разбитного, говорливого парня, каким, должно быть, его привыкли видеть.

Губастый шофер в ковбойке, которого называют Пономарем, восторженно ловит каждое слово Петюка. У парня могучая бычья шея и как бы лишенная затылка голова. Короткий чубчик накрывает покатый лоб.

— Маша! — кричит Петюк буфетчице. — Поди-ка, скажу чего!

Парень без затылка обводит глазами компанию: «Во, сейчас даст Петюк!»

Улыбаясь, к столу подходит буфетчица.

— Сваты заезжали, Маша?

— Какие сваты?

— Да я посылал к тебе. Сватаюсь за тебя.

— Скажешь тоже! — отмахивается Маша и треплет Петюка за вихор. — У меня трое ребят с тебя ростом.

Губастый Пономарь заливается смехом. «Ну, что я вам говорил? — написано у него на лице. — Уж Петюк скажет, так скажет!»

— Ну ладно, тогда чего-нибудь горького доставь нам, — шепотом добавляет Петюк.

— Не положено на тракте.

— Так мы ж на отдых располагаемся. Выходные.

— Бойкий ты очень.

— Нам с тобой еще медовый месяц справлять, надо ж горечью разбавить.

— Ох, Петюк, — сдается Маша. — У тебя всегда медовый месяц.

Укоризненно покачав головой, она выходит из чайной.

— Тебе никогда отказа нет! — Пономарь по-дружески хлопает Петюка так, что тот чуть не слетает со стула. — А ты садись ближе, малый, — предлагает он мне. — Обвыкай.

Входят и выходят из чайной шоферы. Один из водителей заснул прямо на стуле. Старенькая уборщица трясет его:

— В заезжую избу иди, на постелю!

Шофер в полусне отмахивается от нее, как от мухи. Ведь день он, как мог, держался в кабине грузовика, но здесь, в чайной, тепло и покой в одну минуту сломили его.

— Инспектор идет, — пугает старушка.

Нас пятеро за столом: Петюк, губастый Пономарь, наголо бритый шофер — его зовут «Гирей», — и еще один приятель Петюка, веснушчатый, белобровый, похожий на гномика, выскочившего из каких-то саянских расщелин.

— Был случай, прислали для испытаний новую тормозную жидкость, — рассказывает Петюк, продолжая забавлять аудиторию. — Спирту шестьдесят процентов. А мы ехали по зимнику в Кушир. Чуть живые добрались. Как замело! Ни взад, ни вперед. Скукотища. Давай тормозную жидкость пробовать. Но боязно начинать. Все же не «Столичная»!

— Ге-ге-ге! — смеется простодушный Пономарь. — Скажешь — «Столичная»!

— Поймали петуха, заставили напиться. Он покуралесил, однако, потом встал. Значит, ничего. Но боязно. Поросенку тюрьку сделали и покормили. Тоже жив остался. Ну ладно, думаем, надо и на человеке испробовать.

«Паясничаешь ты, — думаю я, глядя на Петюка. Лицо его бледно и бесстрастно. — Ведь у самого кошки на душе скребут».

— Кому первому? Желающих не находится. Зовем одного местного старичка, бывшего моряка царского флота. Весь тушью разрисованный, имеет медаль за храбрость. «Так и так, — говорим, — дедок, есть испанский ликер». Тот говорит: «Все перепробовал, а до испанского ликера не дошел. Давай!» Выпил и запел. Ну, тогда и мы стали прикладываться. И что же? Полный порядок на борту. Большое дело — проверка…

Пономарь хохочет на всю чайную, подбадривая Петюка — этот сильный и уверенный в себе парень относится к моему напарнику не без почтительности. Очевидно, ему, неповоротливому увальню, льстит дружба с блистательным Петюком, «первым парнем» на тракте.

Маша приносит две бутылки с лимонадными наклейками. Заскорузлым пальцем Пономарь легко сковыривает пробку.

— Ну, я полагаю, перед сном…

Я отставляю стакан. В дороге не пить — это немудреное правило не следует нарушать даже в Саянах, вдали от инспекции.

Пономарь, добродушно рокоча своим баском, уговаривает:

— Да брось, парень. С Петюком едешь. С ним — как за каменной стеной.

— Не хочет, пусть не пьет, — неожиданно поддерживает меня Петюк. — Уважаю, если с характером.

Компания, чокаясь, торопливо принимается за ужин. Все оживляются, говорят невпопад. Петюк по-прежнему главенствует за столом, как записной тамада.

— Слушай, Петюк, ты знаешь Полунчика? — Пономарь показывает на веснушчатого «гномика», который тут же подтягивается, глядя на моего наставника, как солдат на командира.

— Само собой, знаю Полунчика.

— Надо помочь хлопцу. Что он киснет в диспетчерской? Права ему вернули. Ты не можешь поговорить, чтобы дали Полунчику новую машину?

— Можно, — соглашается Петюк. — Попробуем… Мне еще вот этому корешу, — он толкает меня под бок, — надо помочь с машиной.

— Правильно, надо по товарищески, — замечает Пономарь.

«А они неплохие ребята, — думаю я, и мысли ворочаются в сонной дреме, как рыбы на песке. — Грубоватые, но прямые, без хитростей. Один лишь Петюк с выкрутасами… Но и он понимает, что такое товарищество…»

Лампочка над головой покачивается, словно на пароходе, попавшем в зыбь, стены чайной начинают кружиться. Глаза слипаются.

— Это у него с непривычки, — доносятся слова Петюка. — Целый день дремлет. Убаюкал его Козинский тракт. Иди в кабину, Михалев, поспи часок-другой…

…Кабина еще хранит тепло. Транзистор, оставленный Петюком на сиденье, наигрывает что-то сам себе. Время от времени по тракту проезжают машины, наполняя кабину ярким и мертвенным светом. Сон снова овладевает мной.

— Михалев, ты где?

Включаю свет. Петюк прикрывает глаза и идет нетвердой походкой. Кожанка его кажется серебряной в лучах фар. Я открываю дверцу, и Петюк дышит на меня водочным перегаром.

— Поехали! — он легким толчком отодвигает меня от руля и цепляется за дверцу, чтобы не упасть.

— Ты же хотел ехать утром, Петюк!

— Передумал. Надо поспеть раньше других. Петюк не может задерживаться…

— Протрезвись сначала.

— И так доеду.

Он делает попытку влезть в кабину. Неужели он в таком состоянии поведет машину по горам?

— Ты не поедешь, Петюк.

— Как это? — ДО Петюка доходит смысл моих слов. — Это ты мне?

— Тебе, — я стараюсь говорить как можно спокойнее. — Завтра поймешь, что я прав.

Петюк взрывается.

— Ты что, автоинспектор? — кричит он. — Вылезай вовсе! А я поеду. Ишь ты…

Он добавляет несколько энергичных слов. Мне не хочется ссориться с ним. Мы проделали три сотни километров по этой дороге, и какое-то чувство товарищества связало нас. Но если я сейчас уступлю, то буду уступать и потом. Я здесь на тракте вместо Жорки Березовского. А он не любил уступать.

— Не вылезу.

Петюк в нерешительности. Он не ожидал отпора от новичка.

— Ладно, — говорит он и, обойдя машину, усаживается с правой стороны. — Поезжай.

— Я?

— А кто ж, Пушкин?

Петюк нашел способ заставить меня сдаться. Перевалы, гололед, обрывы — все это там, в темноте, неизведанное, подстерегающее… Я не знаю тракта.

— Ну, отдаешь баранку?

Я нажимаю на стартер. Вместе со злым ревом ста лошадиных сил в меня вселяется холодная ярость.

Ну, хорошо, пусть так.

Полтора года не держал баранки грузовика. Потихоньку, шаря в темноте, ощупываю ногой педали сцепления и тормозов, переключатель света… Разгоняю тягач.

Дорога пока идет ровная. Легонько притормаживаю, прибавляю и сбрасываю газ, чтобы почувствовать машину.