— Русский генерал Иовлев, которого вы обещали привести сюда, в мой штаб. — Модель разъяснял спокойно, но Петрих уже понимал, что должно было последовать за этими полными сарказма словами.

— Где штабные документы Вадинского центра? Знамена, которыми вы хотели устлать пол этой комнаты? Богатые трофеи?

Петрих ел глазами начальство.

— Где все это? В вашем портфеле?

— Позвольте заметить…

Но командующий не позволил генералу ничего заметить.

— Воздушная разведка точно установила, что на блокированную территорию не садился ни один русский самолет. Она же определила численность партизан не в четыре, а в две с половиной тысячи человек. Вам докладывали эти данные, генерал? — Модель, не дожидаясь ответа, протянул руку: — Ваш ответ?

— Господин командующий, он мною еще не подготовлен. Это только первоначальные наброски, некоторые цифры… — Петрих положил на стол несколько листков.

— У вас было время составить его. Вы занимались этими партизанами ровно месяц. Ведь ваша группа, если не ошибаюсь, начала бои 12 января?

— Так точно.

— За это время роман можно написать, а не отчет, — буркнул Модель, уткнувшись в положенный перед ним документ.

По мере того как он вчитывался в него, лицо его багровело, на лбу толстым синим червем вздулась вена.

— «Трофеи…» Что это? — наконец спросил командующий таким тоном, что Петрих побледнел. — «…23 автоматические винтовки, 28 неисправных автоматов, 13 пистолетов…» Это трофеи взводного фельдфебеля, а не командира усиленной дивизии, действовавшей во взаимодействии со всеми родами войск!

Модель хотел было отбросить листок, но его взгляд задержался на последней фразе: «Нами также захвачено 26 саней».

— У вас были танки и бомбардировщики. У них лошади и сани. И вы на эту операцию потратили целый месяц! Потратили безуспешно…

— Однако, господин генерал, — Петрих в конце концов собрался с духом, — партизаны изгнаны из Вадинских лесов…

— А где этот ефрейтор? — вспомнил Модель.

— Шменкель? — эсэсовец остановился только на секунду. — Считайте его мертвым. Из этого ада не вышел никто.

Командующий дорожил временем. Он не пожелал больше разговаривать с Петрихом.

— Операция не достигла цели, — коротко заключил он. — Об итогах подробно доложите начальнику штаба.

Сел, дав понять, что аудиенция окончена…

Для народных мстителей из тех отрядов, что не перешли линию фронта, тяжелое время не кончилось. Обжитые землянки и блиндажи, оставленные на базе, казались дворцами по сравнению с временными жилищами из веток, в которых приходилось жить теперь, на февральской стуже. Не хватало и продовольствия. Поэтому, когда разведчики доложили, что каратели ушли из Вадинского массива, туда стали возвращаться отряды.

Изломанный, растерзанный лес. Взорванные землянки, обгоревшие блиндажи. То там, то здесь обезображенные трупы партизан: каратели срывали злобу на мертвых.

Кругом ни звука. И вдруг откуда-то из отдаления непонятный, но ясно различимый шум. Направившиеся туда разведчики увидели шалаш из еловых сучьев, прислонившийся к толстой, в обхват, сосне. Заглянули под ветки. Там двое — заиндевелые бороды, усы, ресницы, белые бескровные губы. Один из них открыл глаза.

— Да ведь это Ваня Шменкель из отряда Васильева, — обрадованно воскликнул один из разведчиков, — Иван Иванович!

— Это мы, — чуть слышно выдавил Фриц и улыбнулся.

Пулемет был с ним…

…Да, такое бывает на войне. Посиневшие от холода, обросшие щетиной немецкие солдаты, нос к носу столкнувшиеся с партизанами, замерли от ужаса, явственно услышав лязг отводимых назад затворов. Медленно пятясь, сверля друг друга глазами, не снимая пальцев со спусковых крючков, расходились в разные стороны встретившиеся.

После нескольких дней скитаний по лесам Фриц и Михаил решили вернуться на прежнюю базу. Чувствуя, что силы их оставляют, Фриц с товарищем, немного не дойдя до своих землянок, сделали шалаш, в котором их и нашли.

С обмороженными руками и ногами, опухший от голода, ослабевший до крайности, Шменкель был в том состоянии, когда теплящийся в теле огонек жизни готов был вот-вот погаснуть…

Неделя отдыха и лечения у обнаруживших его партизан сделали свое дело. Фриц окреп, пришел в себя и снова стал в строй.

А оправившийся после блокады его партизанский отряд нанес врагу еще ряд внезапных ударов, и уже 16 марта 1943 года под городом Белый Калининской области Фриц Шменкель вместе со всеми своими друзьями — партизанами обнимал воинов в серых шинелях с красными звездами на шапках.

Прошло еще немного времени. И вот 9 июня 1943 года Шменкеля вызвали в штаб партизанского движения. В небольшом, увешанном картами кабинете Фрица встретил Кирилл Никифорович Осипов, статный подполковник с еле приметной сединой на висках, со звездой Героя на кителе.

— Прошу, — жестом он пригласил к столу вошедшего, крепко пожал ему руку и снова перечел лежавший перед ним отпечатанный на пишущей машинке документ «Боевая характеристика на дезертировавшего из германской армии и сдавшегося в плен, ныне партизана Смоленской области товарища Шменкеля Фрица Паулевича»:

«…По отзывам командования бригады, отряда и рядовых партизан, товарищ Шменкель, участвуя во всех боевых операциях и отдельных схватках с немцами, показал себя исключительно смелым, отважным и самоотверженным бойцом. Всегда был на самых ответственных участках, первым выдвигался вперед и заражал своим мужеством и героизмом остальных партизан… В боях исключительно хладнокровен, бесстрашен, смел и отважен до безрассудства».

Перевел глаза на подпись: «Начальник Западного штаба партизанского движения, член Военного Совета Западного фронта Д. М. Попов», поднялся и торжественным голосом произнес:

— Фриц Паулевич Шменкель! За образцовое выполнение заданий командования и проявленные при этом отвагу и мужество вы награждены орденом Красного Знамени. Позвольте от имени Президиума Верховного Совета СССР вручить вам эту высокую награду.

Герой Советского Союза привинтил к гимнастерке Шменкеля, не к той, партизанской — участнице всех походов, пропахнувшей потом и выгоревшей на солнце, а уже к новой, недавно полученной на вещевом складе, боевой орден с высеченными на алом стяге дорогими и памятными словами «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». На оборотной стороне его был выгравирован номер — 63 843.

— Служу Советскому Союзу! — взволнованно ответил Фриц и уже совсем не по-уставному добавил: — И делу освобождения моей родины! А в конце беседы на вопрос «Какие у вас есть просьбы или пожелания?» кратко ответил:

— Прошу скорее меня отправить туда, где я нужнее, — в тыл к фашистам.

…Через несколько дней боевые товарищи провожали Фрица из партизанского лагеря в Салтыковке. Уже подошла машина. До отъезда остались считанные минуты.

Рядом друзья. Тяжело вздыхает скромный Михаил Букатин. Грустит всегда веселый Аркадий Глазунов. Печально смотрит серьезный Петр Филиппов. Кусает губы Виктор Коровин. Плачет Толик, отважный, повзрослевший не по годам шестнадцатилетний воин — партизан Анатолий Крохин… Сколько вместе пережито!

Да вот нет с ними командира отряда Васильева, нет друга Фрица — Петра Рыбакова, нет и других боевых товарищей, погибших в тяжелых боях с карателями.

— Давай по последней, — говорит Горских, доставая флягу.

Наклонены маленькие алюминиевые стаканчики. Командир обращается к уезжающему:

— Воевали на Калининской земле, на Смоленщине, а расстаемся под Москвой. За новую географию. За встречу в Берлине!

Водитель машины сигналит — нужно торопиться. Шменкель подхватывает слова друга:

— …В нашем Берлине! Без Гитлера, без фашистов!

На глазах слезы, которые Фриц даже не пытается смахнуть. Последние объятья. Последние слова прощанья…