Лежал я на берегу Дубенки. Есть такая темная лесная речка. Их у нас в России, таких речек, может, сто тысяч. В каждом лесу, в каждом лугу — своя.

Лежал я, не думал ни о чем. Вечер был спокойный. Тишина была. Вдруг — плеснуло! Будто рыба метровая хвостом по воде ударила. Удивился я: откуда ей взяться здесь?

Смотрю, скачет лягушка. Прыжки саженные, сама чумовая, хлопнулась в траву — и ни звука. Посмотрел на воду и все понял. Плывет у самого берега уж. Осторожно плывет, одна голова наружу. Кувшинка на черной ножке.

Вот и все происшествие. Они на Дубенке редко бывают. Плеснет где-то — и опять тишина.

Я шел по лесу. Было пасмурно. И вдруг между деревьев ярко засветилась поляна. Я растерялся — солнца не было, а поляна солнечная!

Но тут стало все понятно. За поляну я принял озеро. Оно сплошь заросло листиками болотной травы. Листики были желтые, и озеро было золотое.

Обманувшись, я разочаровался, а потом обрадовался.

Солнца нет, а поляна — солнечная!

У Каляны правая нога была тоньше. Он ходил с палкой, хорошо учился и любил сказки.

Возле деревни росла сосна-ведьма. Она была красивая и все ее любили.

Каляна заканчивал шестой класс. Май был зеленый. Девчонки перестали носить платки и выдумывали городские прически, которые сердили учителей. В эти дни Степанова подсунула Каляне записку, где были всякие глупости. Он не любил думать о себе, но когда девчонка написала «про любовь», Каляна стал думать о тонкой ноге каждый день. И он придумал что-то.

В сумерки Каляна стал уходить к ведьме. Она росла за ржаным полем, возле дороги у леса. Прямой ствол ее, поднимаясь метра на три от земли, переходил сразу в два десятка гибких вершин, которые росли вверх, распуская во все стороны сучки с густыми ежами иголок. Хвоя была темная, короткая, не как на других соснах.

Каляна выпросил у лесника мази от комаров и каждую ночь спал возле ведьмы.

В лесу кричали птицы. На белесом небе после недолгого летнего притемнения деревья выступали четко и так спокойно, что верилось, будто все на земле спит. Может быть, это казалось оттого, что не видно было листьев и зелени, а все было единое: и земля, и деревья, и небо. Пахло ржаным полем. Запах был теплый. Даже в те ночи, когда видно было дыхание, от ржи тянуло парным теплом. И дорога пахла теплом. Так ему казалось. Дорога была натруженная. А у него по вечерам от ходьбы ноги пылали. Особенно левая, на которую приходилась вся тяжесть.

Про затею Каляны узнали, и все мальчишки стали ему завидовать, потому что он сказал им:

— Я сплю для закалки.

А Степановой он рассказал сказку. Что, мол, жила прекрасная царевна, а старшая сестра была у нее некрасивая. Младшая доверилась ей и погибла. Заворожили ее, сделали колдуньей. Но она не захотела приносить людям горе и обернулась деревом. Кто знает, может, есть такой способ, чтоб расколдовать царевну. А кто ее расколдует, тому тоже будет счастье.

Наступило лето. Деревенские ходили в леса к Бар-Дубраве, где росла земляника. Каляна туда не ходил, потому что это было далеко. А ночевал он все еще под ведьмой.

И вот однажды он проснулся и увидел возле себя ведьмину лапу. В этой лапе, широкой, как блюдо, на лопушином листе, лежала алая пригоршня земляники. Вокруг никого. Следов никаких. Долго смотрел Каляна на сучья ведьмы. Он искал среди них человеческое лицо! Потом он собрал землянику и принес ее к дому Степановой.

Она ходила босыми ногами по двору, сгоняла с грядок цыплят.

Каляна сказал ей:

— Смотри, какая земляника!

Она испугалась и вся покраснела. Но он сказал ей:

— Ты ешь. Я тебе принес. Может, таких ягод никогда больше не увидишь.

Каляна взял две ягоды и попробовал их, жмурясь от сладости и той тайны, которую носил в себе и которую пока что не мог доверить никому из людей.

Есть на Дубенке место. С обоих берегов наклонились над водой ольховые кусты. Там, где тень погуще, почти у самого берега, возле паукастых корневищ, кружится водяная лунка. Она беззвучная, гладкая, без единой морщинки. Может быть, потому, что кружится слишком давно. Здесь луга, и пахнет горькими стебельками одуванчиков. Я пришел сюда полежать в траве. Но место оказалось занятым. Под ольховым кустом лежал мальчишка и, не отрываясь, смотрел на воду.

— Что там? — спросил я.

— Старая щука.

— Где?!

— Здесь, — мальчишка показал на лунку. — У нее брюхо к земле приросло. Очень старая.

— Не вижу, — сказал я.

— Тут она. Пасть разинула и стоит. Как верша. Что попадет, то ее.

— Мы долго лежали в траве и смотрели на воду.

— Я один раз видел ее, — сказал мальчишка. — Погода была ясная, и я видел.

Мы опять лежали, смотрели и молчали. Мы думали о разном и о щуке тоже. Каждому из нас хотелось побыть в одиночестве. Про все такое лучше думать в одиночестве. Мальчишка несколько раз скосил на меня сердитые глаза, но я упрямый. Тогда он поднялся и, не прощаясь, ушел в лес. Я выждал, пока смолкнут кусты, разделся и полез в воду.

Вода теплая, вечерняя.

Здесь было не глубоко. Едва доходило по грудь. Я нырнул. Дно было песчаное, чистое. Я перевернулся на спину и увидел над собой пролитое на воду солнце. Оно собиралось со всех сторон в лунке, и лунка сияла, как лампочка.

Потом я перенес одежду на другой берег. Лежал в траве, смотрел на закат и думал о том, какой я простофиля. Поверил в щуку, у которой брюхо от старости приросло к земле.

Меня потревожили всплески.

Возле ольховых кустов, в воде, там, где кружилась лунка, стоял мальчишка. Меня он не заметил и долго нырял и накрывал лунку ладонями.

Потом он стоял на берегу, выжимал трусы и думал о чем-то, поглядывая на воду.

Впрочем, щука, может быть, и стояла здесь. Ее поймали до нас. Такую огромную, старую щуку.

Звери живут в зоопарке. В лесу зверей нет. В лесу только следы. Эти следы нигде не начинаются. Они приходят из белого зимнего леса, кружат у дачных заборов и уходят обратно под своды придавленных снегом елок.

В даче три палаты. Одна большая и две маленькие. Грин занял место в большой, у стены. Его соседом оказался Петя, рослый, ленивый мальчишка. По дороге в зимний лагерь Петя все время острил, но его неповоротливые шутки никого не смешили. Только Сашка Шиков, выслушав очередную речь, заглядывал ему в лицо и спрашивал:

— Петя, ты сострил, да? Ты говори, когда остришь.

Старшим в палате назначили Шикова. Грин уже онал, что Сашка восьмиклассник, что он играет в футбол за юношеское «Динамо» и лично знаком со всеми знаменитыми футболистами. Грину Шиков показался недалеким. Но когда заговорили о том, кто какой язык изучает в школе, Сашка сказал, что в школе его никак не научат немецкому, а на дом к ним ходит учительница английского языка, и он уже сносно треплется. Сказал он это без рисовки, так же, как говорил о прошлогоднем матче «Спартак» — «Нефтяник». Грин на всякую ложь был чуток, но заподозрить в неестественности Шикова не смог.

В дороге ближе всего Грин сошелся с Андрюшей Флитом. Белый воротничок, румянец, голос вежливый. «Этот хотя и отличник, но наверняка умница», — решил Грин.

Они разговорились. Отец у Андрюши был известным критиком, мать писала детские книжки. Одну из них, очень веселую, Грин читал.

Андрюша ездил в лагерь каждый год, и Грин стал расспрашивать его о ребятах. Тот знал почти всех, но рассказывал больше о родителях, чем о мальчишках. О том, кто знаменит, а кто не очень, у кого какие книжки и кто куда избран.