Человек, случайно назначенный начальником цеха забытого богом консервного завода.

Действительно, это произошло неожиданно. На второй день работы меня вызвал Каплер и начал интересоваться биографией.

Я рассказывал: кончил техникум, в армии был танкистом, последний год плавал на судах Сахалинского управления рыбного флота. Третьим механиком ходил в Бристоль. Вернулся из отпуска — все команды скомплектованы и на путине. А по профилю своего диплома мне бы надо было быть на заводе. Вот и отправили сначала в Южно-Курильск и потом сразу к вам.

— А до Сахалина? — спросил Каплер. — У вас пестрая трудовая книжка. В чем дело?

Я подумал, чту ему ответить.

— Не сходился характером, — сказал я.

— С кем?

— С начальством.

Каплер хитро на меня посмотрел.

— А может, просто романтика приключений?

— Нет, — сказал я, — охота к перемене мест. Однообразные пейзажи меня утомляют.

И тогда он, значит, и выложил приказ. Я сказал, что ни к чему. А он сказал, что и. о. начальника мастер Лаврова все время скандалит с работницами, и что нет людей, и что, в общем, это не от хорошей жизни, но он в меня верит, и чтобы в случае чего я приходил прямо к нему — посоветует, поможет. Опять же, сказал он, у нас парторганизация. Поддержим. В таком разрезе.

Самое забавное заключалось в том, что в моем цехе была Оля.

Она работала в смене мастера Лавровой.

По конвейеру идет уже разделанная сайра. Рыбу надо укладывать в банки. Если выловили крупную, то в банке умещается десять — двенадцать кусков. Если идет мелочь, то тогда пятнадцать — семнадцать. Это, конечно, не выгодно, так как мелкая рыба занимает больше времени.

От работниц требуется ловкость рук, привычка. Однообразие и скорость. Словом, конвейер. Вряд ли это та самая романтика, к которой Оля стремилась. Но зато уж действительно никаких посторонних мыслей.

Я подходил к Оле обычно очень веселый и задавал один и тот же вопрос:

— Что нового на фронте борьбы за добавки?

Эта фраза неизменно вызывала смех у Олиных соседок.

Я завоевал славу юмориста. Но Оле было не до веселья. С нормой выработки она не справлялась. Не хватало автоматизма движений.

— Ничего, — говорил я ей, — бери пример с красных косынок. Развивай дома кисти рук.

Так, значит, я ее успокаивал, помогал и руководил. И потом шел дальше. В моем цехе все больше появлялось красных косынок. Их надевали работницы, которые перевыполняли план.

Татарка Мануилова вообще добивалась ста восьмидесяти процентов. Не работница, а зверь. Я иногда стоял за ее спиной, присматривался. Нет, ничего особенного, никакой хитрости в ее работе не было. Просто чуть-чуть быстрее, чуть-чуть экономнее. Автоматизм, доведенный до грани фантастики. К таким результатам могла привести только долгая привычка. А Мануилова не первый год на консервных заводах.

Цех работал в три смены. В каждой смене по пятьдесят девушек. Сменами руководили мастера, и я не вмешивался в их взаимоотношения с работницами и скоро понял, что так и нужно. Все трое мастеров, пожилые женщины, лучше понимали девушек, лучше ладили с ними и, чувствуя свою самостоятельность, старались не подводить ни цех, ни себя, ни меня.

Я никогда не прогуливался по цеху с важным видом, не изображал из себя начальника, делал только то, что необходимо, и появлялся на заводе в любое время суток. Но тогда, когда это было надо.

И для работниц я был как бы последней инстанцией, и ко мне шли в крайних случаях, когда не могли договориться с мастерами.

Я не встревал в разные мелкие склоки между работницами, которые, увы, при таком количестве женщин были неизбежны. И поэтому угроза мастера: «Вот доложу о вас Солдатову» — почти всегда действовала.

Я вспоминал армию. Мы по-разному относились к своим взводным и ротным, и если нас наказывали или к нам придирались, то это, как нам казалось, исходило от старшины Сидорова или лейтенанта Кучерявого, а командир батальона, фигура для нас таинственная и несколько загадочная (опять же из-за редкого непосредственного общения), пользовался у солдат большим авторитетом и даже любовью.

Вплотную приходилось заниматься с бригадой слесарей, так как важно было обеспечить бесперебойную работу всех установок и конвейера, а поломки были частыми.

Но с ребятами я всю жизнь находил общий язык, и тут не было никакой сложности, а что касается механика Пелова (дяди Феди, как его все звали), то к нему я скоро привык.

Дядя Федя впадал в дикую панику даже от мелкого пустяка, когда соскакивала лента конвейера. Подозреваю, что это даже ему нравилось, то есть не сами неполадки, а возможность создать шум.

Он медленно протискивался сквозь толпу растерянных девушек и начинал:

— Я давно говорил, я предупреждал Солдатова, вот посмотрите, люди, какое нам оборудование поставляют. Конечно, лучшие машины за границу посылают, политика, а нам — брак, думают, мы, простые советские, и так скушаем.

Он был готов помитинговать и позвать мастера, меня, главного инженера, Каплера, и боюсь, не постеснялся бы пригласить и начальника управления и даже председателя совнархоза, если бы они находились поблизости.

— Это безобразие, — говорил он, — надо писать в центральную печать.

Тогда я тихо брал его за плечо и обещал, что как только исправим, то обязательно напишем коллективное послание в «Правду», лично главному редактору. И он сразу успокаивался и начинал работать, а кое-что он понимал, пожалуй, лучше, чем слесаря и чем я (опять же сказывался многолетний опыт).

Иногда в цехе происходили анекдотические случаи, в общем для меня неожиданные.

Работница Кротких долго просилась в другую смену. Свое желание она мотивировала весьма туманно и запутанно. Мастер ее не отпускала, и тогда Кротких устроила что-то вроде итальянской забастовки. Пришлось ее вызвать. Я долго пытался выяснить, чем вызвано ее желание. Объяснение, что, дескать, ей трудно в ночную смену, не годилось. У нас был скользящий график.

После получасовых хождений вокруг да около Кротких вдруг расплакалась. Оказалось, что у нее личные счеты с девушкой, что обычно стоит напротив ее у конвейера. Девушка на танцах отбила у Кротких моряка. «Смотрю на нее и думаю, как бы ей морду расцарапать. Какая уж тут производительность труда?»

Мне нечем было крыть. Пришлось перевести.

Или.

Мы долго говорили на сменных пятиминутках: «Девушки, мойте руки». Нас слушали внимательно, но я не замечал, чтоб у умывальника выстраивались очереди.

Однажды прихожу я в цех и вижу:

Я несколько обалдел. В первое мгновение подумал, что, может, действительно. Потом спросил у мастеров. Наша, говорят, идея. Кто же поверит, говорю я, с точностью до одного микроба? Мистика.

Лаврова на меня посмотрела с сожалением, как на малого ребенка. Не волнуйтесь, говорит, подействует.

И верно.

Вот некоторые подробности моей работы. Остальные в отчетах, показателях и ведомостях.

Я хотел купить туалетного мыла и зашел в магазин. Обычно здесь были только женщины, которые выбирали у прилавка кофточки, подвязки и прочие более интимные части туалета. Но сегодня здесь сомкнутыми рядами стояли мужчины. Меня еще поразило, что все они были словно на одно лицо — небритые, возбужденные. В магазине висел плотный запах одеколона, как в дешевой парикмахерской, где считается шиком опрокинуть на клиента ушат «Тройного».