В зале прокатился смешок.

— Кто, я спрашиваю?! — вдруг гаркнул капитан. — Не бойтесь, в музыкальную школу не отчислю, на посиделки к немцам поведу. А ну, кто?

Балалаечников нашлось порядочно, особенно из деревенских. Капитан присел в сторонке на стуле, внимательно выслушивал их. Играли разное: частушки, «елецкого», «страдание», «барыню», «коробейники», плясовую под «кадриль», «гопака», «чечетку».

Капитан был доволен, подхваливал:

— Молодцы, джигиты! Орлы! Вот вечеринку закатим немцам!

Один солдатик, остроносенький, с веснушками, раз-задорясь, спросил:

— Може еще и спеть, товарищ капитан? Чтобы, значит, вечеринка была по всей форме…

Капитан посмотрел на него внимательно, отрезал:

— Это не относится к делу. — Но глаза у него блеснули озорством, махнул рукой: — Впрочем, валяй, пой. Сверх программы. — Подмигнул залу: — Пока не видит начальство…

нажимая на «о», закатывая глаза, пропел солдатик, бренча на балалайке.

— Стоп! Ос-сади назад! — сердито остановил его капитан. — Ишь жених нашелся! «Замуж!» — Строго смерил взглядом растерявшегося солдата: — Ничего другого не нашел — «замуж!» Голос хороший, а то затопал бы у меня ногой! Отходи направо, принят!

Капитан покорил Игоря. Чувствовалось, от него так и пышет боевым жаром, удалью настоящего, видавшего виды десантника-парашютиста. Именно такими Игорь и представлял десантников. Но вот беда, сам он не играл на балалайке. Не играл и на гармошке и на гитаре. А капитану, видно, позарез нужны были «музыканты». Он вызвал Стрельцова на сцену, взял в руки балалайку.

— Не держал в руках, говоришь?

— Не держал, товарищ капитан.

— Плохо. Но играть надо. Смотри: что я играю? Смотри сюда, на гриф, на левую руку, куда ты на правую смотришь! Ну! Смотри! Что играю?

— Как «что»? «Светит месяц».

— Так! — сказал капитан. — А теперь сыграй сам. Вот так, видишь? Све-е-етит ме-е-есяц, све-е-е-етит ясный… Бери инструмент, играй!..

Игорь неловко взял балалайку. Капитан затаил дыхание, с нетерпением уставился на него: — Ну! — Начал помогать ему губами, руками, ногами. — Ну, играй! Играй, что же ты! Све-е-е-е-тит ме-е-есяц, све-е-е-етит ясный… Ну, ну!..

И Игорь, подчиняясь какому-то удивительному гипнозу, совершенно точно и четко, к величайшему удивлению для себя, сыграл этот «светит месяц, светит ясный».

— Стоп! Стоп! — закричал капитан, будто испугавшись, что Игорь собьется. — Достаточно, джигит! Будешь музыкантом, принят!..

Когда закончились эти потешные испытания, капитан объявил:

— С сего дня и сего часа будете радистами, понятно? Слухачами! — Обернулся к солдатику, спевшему частушку: — А ты, джигит, «замуж»! — Гаркнул: — Рано замуж! Еще на гулянку ни разу не ходили!..

— А при чем здесь… балалайка? — удивленно спросил солдатик.

Капитан потушил улыбку.

— А на чем еще лучше всего слух проверишь. На музыке, братцы, на музыке. У кого медведь на ухо наступил, из того и слухач что вот… из этой струны тяж. На музыке можно не только слух, человеческую душу проверять. Понятно?..

Так Игорь стал десантником-радистом.

И это тяжелое, трагическое случилось во время второй операции. Первая была разведывательная. Стрельцова с группой десантников выбросили километрах в ста за линией фронта, в тылу у немцев, с целью разведать расположение войск, наличие техники, настроение советских людей в оккупации. Трудностей было много: в морозы, снег, метели группа прошла эти сто километров обратно к фронту, бесшумно и незримо облазила тылы немцев и благополучно вышла к своим. Потеряли всего двух человек.

Во второй раз Игоря выбросили в тылу у немцев в мае сорок третьего года с заданием связаться с партизанами, обеспечить их связью с частями Красной Армии во время наступления. В группе было всего два человека. Вместе с Игорем оказался еще Антон Гуляев — тот самый остроносенький солдатик, который во время незабываемого экзамена на балалайке спел частушку. С тех пор его так и называли нередко — Захотела девка замуж. «Кому сегодня на кухню?» «Да вот Захотела девка замуж сходит — он любит ходить в наряды». Антон был добросовестным и безответным солдатом.

Неудачи начались с первых же минут. Выбросились в средине ночи в какой-то низине, где после дождей или еще с весны было почти за голенища воды. Куда ни пытались идти Игорь с Антоном, везде одно и то же — вода, зыбь под ногами. Пахло, между прочим, приятно: чем-то росисто свежим, горьковатым, медовым, от чего хотелось чихать.

— Что за чертовщина, Антоша! — сердился Игорь. — Как на луну свалились, что-то и на землю не похоже.

Когда рассвело, все стало понятно — они бродили по широкому низинному лугу, заросшему бредняком, который в эту пору обильно цвел желтыми, белыми, светло-зелеными с подпалиной барашками. Под ногами тоже расстилалось сплошным ковром ярко-желтое весеннее цветение — куриная слепота. Игорь и Антон глянули друг на друга и расхохотались: их лица были словно спелые персики, в желтой пыльце, и Игорь впервые заметил, какие красивые, пушистые ресницы были у Антона.

— Ишь ты, и в самом деле как девка, — буркнул он.

Найти деревню, где назначена явка, не составляло труда, но связной партизан — старый колхозный конюх — был схвачен немцами. Игорь, ходивший на явку, чуть не попался, еле унес ноги от погони, и два друга остались в незнакомом лесу одни, точно слепые. Решили самостоятельно искать партизан. Злые, голодные, мокрые бродили по закрайкам лесов трое суток. Рацию тащили по очереди. Несколько раз связывались с Большой землей, но в ответ получали те же указания, какие были даны перед отлетом: найти партизан.

Наконец решили зайти в одну лесную деревушку. Пробрались низиной к крайнему домику, стоявшему особнячком, на бугре, притаились на задворках — ничего не слышно. А из трубы тянул дымок, пахло жилым. Игорь попробовал дверь на крылечке — открыта, по не вошел в избу, стукнул пальцем в боковое окно.

На стук тотчас же, как будто и ждала того, выбежала хозяйка, молодая, лет тридцати женщина, в кофте, не застегнутой на груди, с густыми черными волосами и крупными раскосыми глазами. Она отпрянула назад, в страхе прошептала, застегивая кофту:

— Ой, миленький! Откуль ты? Мокрый-то!..

Опустив автомат, Игорь спросил:

— Немцы в деревне есть?

— Нету, родненький, их тут не бывает вовсе.

— Нету?

— Нету, родненький. Да что ж я! — спохватилась она. — Заходи в избу, сердешный, обсушись, обогрейся, — услужливо заговорила женщина, все еще борясь со страхом, не зная, за кого принимать Игоря.

Игорь махнул рукой, они с Антоном вошли в избу.

Хозяйка оказалась на редкость приветливой, хлебосольной. Приговаривая свое «родненькие» и «сердешненькие», она в один миг выставила на стол еду, каким-то образом успела даже испечь оладий, подала их с кислым молоком.

Особенно приветливой она была с Игорем, еду ставила ближе к нему, наклоняясь, раза два налегла ему на плечо упругой грудью, обдав его запахом здорового и сильного тела. Это даже заметил Антон и подмигнул Игорю, кивнув на хозяйку: «Огонь!», а Игорь, желая быть настоящим, видавшим виды мужчиной, снисходительно и на глазах у Антона похлопал ее по плечу…

У хозяйки была шестилетняя дочь Катюша, тоже чернявая, с крупными и тоже раскосыми глазами, в которых светились восторг и доверчивость. В желтеньком пышном платьице, босоногая, она была похожа на весеннюю луговую купавницу, прыгала на одной ножке по избе, а когда говорили Антон и Игорь, не мигая, смотрела им в рот, положив пальчик на свою пухлую губку.

— А партизаны у вас бывают, вы, случайно, не знаете к ним дорогу? — спросил Игорь, глянув на хозяйку.

Она опять испугалась, остолбенела, раскосые глаза ее настороженно забегали, но тут же спохватилась, зарумянившись пуще прежнего.