— Времени не хватает…

— То есть как это не хватает? Да ты его, наверно, просто не умеешь ценить. Да, да! — Вадим Вадимыч оглядел всех нас. — Можно все, решительно все успевать делать, со всем справляться, если только этого очень захотеть!

«Но как? Каким образом?..» — боясь, как бы он не прочитал мои мысли, подумал я.

— Да, если только очень этого захотеть! — строго повторил Вадим Вадимыч. — Мы частенько не задумываемся над тем, куда и как у нас уходит время: остановился на улице поболтать с приятелем; поглазел, как чинят грузовик; погонял по двору мяч; просидел за телевизором, хотя ничего интересного и не показали, а время не ждет. Оно идет и идет! И ведь что самое страшное, только в одном направлении — вперед, никогда — назад! А вот ты попробуй-ка строго учитывать его: составь для себя распорядок дня, в котором день распредели до самой последней минутки, и твердо придерживайся этого распорядка, и через неделю увидишь, что у тебя не только не хватает, а еще уйма свободного времени остается! «Да-а, — хмуро думал я, — хорошо говорить!..»

— Вот так, — закончил Вадим Вадимыч. — А сейчас одевайся и уходи. И не смей показываться до тех пор, пока в дневнике не останется ни одной тройки!

Поняв, что просьбы бесполезны, Борис, понурившись и косолапя, повернулся и пошел вон из зала, невнятно сказав под конец:

— До свидания, Вадим Вадимыч…

Я проводил своего учителя глазами. «Подождите-подождите, а кто мне теперь все показывать-то будет?»

Вадим Вадимыч, словно прочитав мои мысли, успокаивающе кивнул:

— Не беспокойся, не беспокойся, я тебя к себе возьму… — И громко скомандовал: — Напра-во!

И мы все двинулись друг за другом по залу, начиная разогрев…

Когда тренировка окончилась и все побежали в душевую, я спросил Мишку, будет ли он составлять для себя распорядок дня.

— Вообще-то попробую, — хмуро ответил он, понизив голос. — Я вот только одного никак не пойму. Как же эти два… Верблюд-то с Еремой ухитряются! Вчера их встретил: в кино шли. Говорят: «Мы каждый день сюда ходим: знакомый киномеханик работает». А в дневниках ни одной тройки!

Придя домой, я первым же делом составил распорядок дня. Даже ужинать стал после, хотя очень хотелось есть. Повесил его над своим диваном, быстро заполнил тренировочный дневник и опять убрал его подальше. А когда пришел, как всегда, поболтать Сева — ему-то что: в четвертом классе не то, что в шестом! — я указал ему на висящий на стене листок.

— Видишь, что написано: «ужин», «устные уроки», «мытье посуды» и «письменные уроки»… Так что сам понимаешь — не могу!

И он, вздохнув, ушел.

На следующий день мне и самому очень захотелось пойти к Севе, потолковать о том о сем, сыграть в шашки или телевизор посмотреть, но не тут-то было. Оказывается, я еще должен выполнить черчение, повторить геометрию и литературу; кроме того, пол подмести и картошку почистить (мать придет из института поздно).

День теперь у меня начинался с того, что я в одних трусах делал зарядку при открытой форточке, сильно озадачивая дядю Владю. И раз от разу зарядка у меня получалась все лучше и лучше, а уставал я все меньше. И что самое непонятное — я все реже думал о Митьке, из-за которого, собственно, и весь сыр-бор загорелся. Все, что я узнавал и постигал в боксерском зале, было так интересно, что я почти забыл о нем.

После зарядки я храбро окатывался по пояс холодной водой, с аппетитом завтракал — ел все с хлебом! — и преспокойно успевал к первому уроку. Эх, посмотрел бы отец!

В квартире все просто диву давались. Что такое с парнем случилось? Раньше мочил под краном один только нос, не хватало времени выпить стакан чаю, как следует одеться: вечно мчался в школу с незашнурованными ботинками, а тут…

Севе я честно признался, что сначала было нелегко. Так хотелось лишнюю минутку в постели понежиться, а тут вскакивай и делай под открытой форточкой зарядку в одних трусах и майке, а потом и холоднющей водой умывайся. Но ничего не поделаешь: это укрепляет и закаляет организм и дает много добавочных сил.

Сева хмуро слушал-слушал и под конец пробурчал (добавочные-то силы и ему были нужны):

— Ладно, и я буду… — И каждый день после этого стал прибегать ко мне и подробно рассказывать, как делал зарядку и как здорово умывался.

Но через неделю выяснилось, что все это враки. Его сестренка, плакса Лидка, проболталась, что он никак не мог с постели подняться пораньше. А уж до холодной воды только двумя пальчиками дотрагивался.

— Зачем же ты меня обманывал? — в тот же день презрительно спросил я его.

Он опустил голову.

— Знаешь, что хочешь буду делать, только не это. Ну вот на, хоть иголкой уколи, — и протянул мне указательный палец.

— Да ладно уж, — смягчившись, оттолкнул я его. — Тогда хоть сырой ладонью по шее проводи, что ль.

Чтобы еще лучше закалиться и окрепнуть, я взялся за домашнюю работу, от которой раньше старался как-нибудь увильнуть: ходил в овощной магазин за картошкой, пилил и колол дрова для печки. Когда были перепилены и переколоты свои, за дяди Владины взялся.

— А ведь это ты, пожалуй, правильно, — наблюдая, как я запросто расправляюсь даже с сукастыми поленьями, одобрял он. (Сева все-таки не выдержал, проболтался сестренке, та — матери, а уж мать — всем другим, ради чего это я так стараюсь.) — Поднакопишь малость силенок и так этого дурака отволтузишь, что он тише воды, ниже травы ходить будет!

А Митька, как нарочно, буйствовал: колотил всех подряд; оборвал во дворе бельевую веревку и уронил на грязную землю мокрое белье; опять избил Севу, который заявил Митьке, что скоро ему настанет конец, что мы ему таких покажем, как только все приемы выучим. Тогда Митька погрозился поймать и меня. Я даже обиделся на Севу:

— Зачем же трепаться раньше времени?

Я раскрыл дневник на том самом месте, где у меня подряд стояли три пятерки и одна четверка, и оставил его на столе, зная, что уж мать обязательно заглянет.

С того вечера, как я повесил на стену распорядок дня, все у меня, как и предсказывал Вадим Вадимыч, изменилось. В самом деле, уже через несколько дней я успевал выучить уроки, почитать интересную книгу, и все равно еще оставалось время, чтобы посмотреть телевизор, погулять или поболтать с Севой.

В комнату вошла мать. Я сделал вид, что учу физику, хотя давно уже все выучил, а сам осторожно следил за ней. Вот она подошла к столу, увидела дневник. «Сейчас, сейчас обрадуется!» — самодовольно ухмыляясь, думал я.

— Молодец… молодец… — листая дневник, бормотала она про себя. — Оч-чень хорошо! — Мать подняла голову и сказала, не скрывая удивления: — Молодец, Геннадий! А ведь я, откровенно говоря, очень беспокоилась, что эти твои тренировки будут мешать тебе, и даже себе сказала: как только замечу плохие отметки — запрещу.

— Да за кого ты меня принимаешь-то! — обиженно пробурчал я.

— Да, да, прости, пожалуйста. Мне очень приятно, что я ошиблась. Так отцу теперь и напишу, что, несмотря на то что через день уезжает на весь вечер, учиться стал не хуже, а лучше… Да, трусы я твои погладила. Видел?

— Видел, спасибо. — Я отложил книгу в сторону — больше притворяться было незачем — и стал собираться на тренировку.

Когда я приехал во дворец, ко мне подошел тот самый парень, который качнул в меня грушу при «приемных экзаменах», и сказал:

— А ты, пацан, не дрейфь. Борька скоро придет. Мы с ним в одном дворе живем. Понял? Так он мне говорил, что немного осталось. — И сразу же предложил: — Хочешь, я вместо него пока с тобой буду заниматься?

Я ответил, что хочу. И тогда он сразу иным, уже начальническим тоном приказал:

— В зал выходи! — А когда я вышел, еще строже: — В стойку становись!.. Шаг вперед! Шаг назад!.. Левый прямой — р-раз! Еще — р-раз! Страховку не забывай. Страховку!

В зал неслышно вошел Вадим Вадимыч.

— Молодец, Комаров, что догадался Борю заменить! — похвалил он моего учителя. — Как следует все проверь. Думаю, сегодня новичкам уже можно будет разрешить надеть перчатки и выйти на ринг.