Я смягчился, стал рассказывать о дворце, о боксерском зале, о Мишке, тренере и врачебном осмотре.

— Ух ты! — задыхался от восторга Сева. — Всего осмотрел, ослушал и сказал — можно?

— Да-а! — гордо кивнул я.

— Ну, а это… А куда тебя били-то?

— Ну, куда били? — выгибая грудь колесом, солидно ответил я. — Ну-у, куда?.. — повторил, лихорадочно соображая, а куда же действительно могли. — Вот сюда! — и ткнул в плечо.

— Ну, а ты?

— А что я? Ничего. Только чуть-чуть покачнулся. Дверь нашей квартиры вдруг приотворилась, и из нее выглянула мать.

— Ах ты негодный! — крикнула она, точно я находился от нее метрах в ста, и, схватив меня за руку, потащила в комнату. — Да ты что же это со мной дела ешь? Время уже одиннадцатый час, а его все нет и нет! Я переволновалась, не знала, что подумать!

— А разве тебе дядя Владя ничего не говорил?

— Говорил, но все равно. Чего я только не представила! Спрашиваю Севу — молчит. И лишь когда его мама взяла ремень, заговорил! Это на каких таких боксеров ты ездил записываться, а? Ты что, с ума сошел, да? Хочешь, чтоб тебя убили там? И не смей даже думать об этом. Иди сейчас же умывайся и садись ужинать!

Я уныло скинул пальто и побрел на кухню умываться.

— Это чего тебя там строгали-то? — с любопытством спросил сидевший у окна с папироской во рту дядя Владя.

— Да так… — уклончиво ответил я и замер, заслышав шаги матери.

— Нет, вы только представьте себе, что он задумал!.. — прямо с порога начала она, не обращая внимания на мои знаки.

— Учудил, брат, учудил! — прогудел дядя Владя, когда мать рассказала, в чем дело. — Да ты знаешь, как там бьют, нет? Да там и глаза, и зубы, и печенки-селезенки, и все протчие внутренности отбивают! Как выйдешь за эти самые веревки-то, тебя и начнут и начнут волтузить. Ты думаешь, зачем они у них там растянуты? Чтоб бежать было некуда. Да-а! Тебя бьют, а бежать некуда, тебя молотят, а схорониться негде. Пока нос не сломают да все зубы не повышибут, не выпустят оттеда!

Он говорил это так уверенно, что я готов был уже пойти на попятный, да вдруг понял, что все это враки.

Не зная, что я уже побывал в боксерском зале, дядя Владя солидно продолжал:

— Видал, видал я раз, где они там эту, так сказать, науку-то свою проходят. Увечье, сплошное увечье!.. Для вышибленных зубов у них, стало быть, в уголке специальные ящики приспособлены; для стока крови из носу по всей зале аккуратно желобочки проложены, чтоб, значит, пола зря не пачкали. Залезут, стало быть, за эти самые веревки-то, побьются-побьются, а как только кто духом изойдет — с катушек долой, — так его, горемычного, берут таким вот макаром за руки, за ноги и в уголок волокут. Так что к концу там целый штабель набирается. Сам видел, собственными глазами! — прикладывая руку к сердцу, закончил дядя Владя и победно поглядел на меня.

Тут уж я не сдержался, возмущенно шагнул на него. Да что он такое наговорил? Все это вздор, враки!

— Мамочка, не слушай его, пожалуйста, не слушай! — со слезами в голосе крикнул я. — Это все неправда! Это все не так! Пойдем лучше в комнату, и я тебе все-все по-настоящему расскажу!

И я кое-как утащил мать из кухни и, чуть не плача, стал рассказывать, что видел во Дворце спорта на самом деле.

— Мама, а все, что говорил дядя Владя, неправда! Там все не так. Там такие же, как и я, ребята. Есть даже меньше. И я не видел ни у кого из них ни сломанных носов, ни выбитых зубов. И после тренировки никто их никуда не складывает, а все своими ногами идут в душ и моются там. И потом, у них очень хороший тренер, Вадим Вадимыч. Он только не принимает тех, кто курит и плохо учится. Сам дневники проверяет. А перчатки мягкие, и ими ничего нельзя сломать или выбить. Понимаешь — ничего!

— Ну хорошо, хорошо, — глядя в мои полные слез глаза, сдалась мать. — Я завтра же все сама спрошу у нашего физорга. Он физкультурник и все знает. И давай так договоримся: пока я с работы не приду, никуда не езди. Согласен?

— А он настоящий физкультурник?

— Настоящий. Значок на пиджаке носит.

— Тогда согласен! — ответил я, крепко веря в этого незнакомого мне человека. Физкультурник не то, что дядя Владя. Уж он не будет чепуху молоть!

— И еще папе напиши, с ним посоветуемся, — предложила мать.

— Пожалуйста! — ответил я.

Ну папа-то вообще! Он сам на стадионе занимался, пока институт не закончил и не стал работать.

— Даже вот что: давай вместе! — И мы уселись за стол и стали писать отцу письма.

Я писал, что хочу стать сильным и ловким и поэтому решил поступить в боксерскую секцию. Это самый мужской вид спорта — ни одной девчонки там нет! Что писала мать, не знаю. Уж наверно, охаивала бокс. Но это неважно: пока ответ придет, я стану настоящим боксером.

На следующий день я едва дождался матери и впился глазами в ее озабоченное лицо. Не разрешит! Что-то нехорошее сказали!

— Ну, мам?

— Не знаю, — со вздохом ответила она, медленно снимая пальто. — Видела я как-то этот ваш бокс в кино, страшным он мне показался…

— Да нет же, мам, нет! — почувствовав, как в душе начинает расти надежда, нетерпеливо перебил я. — Ты не об этом, а лучше о том, что… ну как тебе ответили на фабрике, расскажи! Только честно, не обманывай.

— Ну что ответили? — как бы разговаривая сама с собой, снова вздохнула она. — Ответили, что я ничего не понимаю и что это совсем не то, что я думаю.

— Правильно, не понимаешь! — весь дрожа от радости и уже чувствуя горячую благодарность к незнакомому мне физоргу, воскликнул я. — Конечно же, совсем не то! Зря ты только отцу написала… Ну, дальше, дальше!

— Ну что ж дальше? Потом он сказал, что для мужчины… для будущего мужчины это очень и очень полезно… — все так же задумчиво продолжала мать. — Что это дает много сил, выносливости и воспитывает храбрость и твердость характера. — Она слепо посмотрела на меня. — Что ж, походи, позанимайся немного, посмотрим, может, и впрямь это будет для тебя хорошо. Ведь, откровенно-то говоря, у тебя всего этого как раз и не хватает.

Я хотел было обидеться: как это так — не хватает? Но смекнул, что, пожалуй, не стоит. А мать продолжала:

— Да, кстати, поменьше без дела по двору болтаться будешь. — Она повесила пальто, испуганно обернулась. — Только смотри, как следует гляди, пожалуйста, чтоб тебе там как-нибудь нос не своротили!

— Да что ты, мам! — стараясь не показывать радости, воскликнул я, подбежал к шкафу и выбрал себе поновей трусы и майку, которые с этого дня будут считаться только тренировочными и лежать в особом месте. — Да этого же никогда не бывает!

— Не бывает, не бывает, а я слыхала…

В эту самую минуту дверь вдруг отворилась и в комнату с шумом ворвался Сева.

— Ой, опять забыл постучаться! — заметив мать, растерянно остановился он, а потом увидел, что его никто не ругает, спросил, жалобно глядя на меня круглыми глазами: — Уже едешь, да? Возьми и меня с собой.

«Ни за что!» — отводя от него взгляд, подумал я и с надеждой посмотрел на мать, которая, словно поняв меня, торопливо сказала:

— Ни в коем случае! Ни в коем случае! Ты сначала пойди и спросись у своей мамы. Вот если она разрешит, тогда еще…

— Да разрешит! — уверенно воскликнул Сева и умчался.

Я покосился на разложенные на обеденном столе тетради и учебники — не все успел выучить! — бросил взгляд на часы.

— Ну что ж, мам, тогда я поеду, а? — сказал я, хотя до начала тренировки было добрых три часа.

— А уроки все сделал?

— Чего? — Я всегда переспрашивал, когда не знал, что ответить сразу. — Да вообще-то немножечко осталось. Но я… я, честное пионерское, приеду и обязательно доделаю, ладно?

— Ну хорошо, — согласилась она.

В дверь громко постучали. И в комнату вместе с Севой, у которого было нахмуренное лицо и красные глаза, вошла его мать. Ее во дворе звали не по имени, а по фамилии: «Денежкина». Такая толстая, маленькая и ужасно крикливая тетя. Она строго спросила меня, где то место, куда мы собираемся пойти.