«Это я», — подумал Уги, взял кость с пятеркой и водрузил ее в центр стола.

Затем свою чашку поднял толстяк. К удивлению присутствующих среди его костей гордо торчали целых две пятерки.

«Это выжившие сержант и повар», — мечник их также положил в центр.

Островитянин изобразил изумление. Настала очередь Мышиного Глаза.

— Все равно пяти не будет, — зло процедил тот, открывая кости. Одна из них показывала пять.

«Немой как всегда вовремя», — выдохнул Уги.

Он поднял свою чашку последним. Шум стих, и присутствующие с интересом уставились на две кости мечника — одна показывала сиротскую двойку, другая победную единицу-джокер.

«Джокер-Микка. Теперь все в сборе», — Уги закрыл глаза и снова увидел собственную харчевню с дородной женушкой, со стайкой детей-погодков и долговязым поваром на кухне.

— Не радуйся слишком. Удача — девка ненадежная, — прошипел Мышиный Глаз, поднимаясь из-за стола.

— Как знать, — пожал плечами Уги, собирая выигрыш. — Что ж, пора спать. Завтра меня в Омане ждет новая жизнь.

Шагая под шум волн к палатке, где спали его товарищи, он не верил своей удаче. За месячное жалование в два томанера и полсотни медяков он рисковал жизнью целых два года, а тут такое везение. Сто три серебряных монеты приятно позвякивали в поясной сумке, и вместе с ними там лежало его будущее. Всю дорогу от шатра он улыбался, словно деревенский юродивый, не в силах убрать с лица эту глупую и одновременно такую счастливую улыбку.

На шум шагов позади не успел обернуться. Сильнейший удар кастетом в висок мгновенно свалил с ног, лишив сознания.

Луна еще не взошла, и в кромешной тьме маячил лишь размытый силуэт нападавшего. Человек опустился на колени, обшарил карманы кожаных штанов. Не найдя ничего, принялся за пояс, и нащупав в сумке увесистую горсть серебра, удовлетворенно выдохнул.

— Как ты говорил: «всяко бывает», вроде так? Воистину, деревенские парни годны лишь для тяжкого труда.

То был голос Мышиного Глаза. Отакиец повернулся к стоящему сзади и что-то сказал на островском. Тот ответил утвердительно и, крепко обхватив за плечи упавшего, перекинул на плечо. Мышиный Глаз подобрал фламберг.

— На галерах он не пригодится. Надеюсь, за такого молодого и крепкого хорошо заплатят. Да уж, всяко бывает.

Когда он пришел в себя, первое что увидел — густой утренний туман. Ноздри обожгла необычная смесь запахов соленого моря, недавно просмоленной древесины, чеснока из ближайшей таверны и гниющих водорослей, вросших в причальную стенку. Свист и гомон слился воедино и превратился в шум волн и рев толпы на многолюдной пристани. Новая торговая галера покидала Оманский порт.

Он очнулся на палубе, прикованный цепью к длинной двухметровой банке среди пятерых обожженных морским солнцем высохших человеческих тел. Перед ним огромное тяжелое весло, и беспощадное солнце над головой.

— Не спать, канальи! — услышал он рев надсмотрщика и визгливый свист кнута.

Бой барабана на корме задал гребцам ритм, и весло тяжело подалось вперед. Яростный скрежет зубов, хриплый стон уключин холодили кровь. Рядом с Уги обнажённый, весь в татуировках длиннокосый кочевник затянул мрачную, полную боли и отчаяния песню. Сливаясь с криками чаек, она полетела над палубой, и сто закованных в железо гребцов протяжно подхватили её.

Поутру Микку Гаори разбудил барабанный бой. Он потянул занемевшую шею и огляделся. В палатке кроме громко сопящего в углу Дрюдора было пусто. Встав с укрытого волчьими шкурами низкого деревянного лежака, он надел сапоги и вышел в утренний туман.

Массивное островское судно, врезавшись высоким изогнутым носом в песок, величественно возвышалось над берегом, а вокруг, заглушая шум прибоя, осиным роем гудела людская толпа.

Войдя по голенища в воду, парень плеснул в лицо и кожу обжёг утренний холод. Постояв ещё немного, прогоняя остатки сна и жадно вдыхая бодрящую свежесть, он не спеша вернулся к палатке.

Сидящий у входа Долговязый с наслаждением запихивал в рот большой кусок вяленой рыбы.

— Утро доброе, — поздоровался Микка.

— Угу, — промычал кашевар.

— Пора уходить.

Он не собирался злоупотреблять противоестественным и настораживающим гостеприимством людей, с которыми уже полтора года воевал его король. И уж тем паче не хотел связываться ни с человеком, именующим себя Мышиный Глаз, ни с кем-либо ещё из свиты наместника Монтия. Поскорей бы отправиться в Оман на поиски кузины.

— Где твой приятель? — спросил жующего кашевара.

Тот пожал плечами. С набитым ртом ему он не то чтобы не мог говорить, едва дышал.

— Надо найти, — сказал Микка, и не дожидаясь возражений принялся снаряжать Черного.

Долговязый поперхнулся и чуть не выплюнул пережеванную рыбу. Где теперь искать этого селюка? Не лучше ли спросить отакийца-полукровку, с кем тот ушёл вчера вечером? Спрятав под рубаху остатки рыбы, кашевар вытер жирные руки о подол, и нехотя побрёл вдоль берега в поисках либо самого мечника, либо на худой конец таинственного человека по прозвищу Мышиный Глаз.

Вглядываясь в суетящихся людей, он видел лишь их широкополые шляпы, выгоревшие на солнце цветастые халаты и бритые потные затылки. Коренастой большерукой фигуры мечника среди них не было. Собравшись позвать по имени и уже подставив ко рту сложенные рупором ладони, он в последний момент не решился.

Не замечая геранийца, островитяне занимались погрузочно-разгрузочной рутиной. С палубы на берег выкатывали громоздкие бочки с соленой рыбой, вытаскивали ящики с провизией, меха с пресной водой. Обратно же грузили тяжелые сундуки, увесистые туго набитые холщовые баулы. Перекрикивания грузчиков сливались с размеренным плеском. На песке дымились костры. От коралловых наростов очищали днище, чтобы затем просмолить. Тут же варили еду. Пахло рыбной похлебкой и кипящей смолой.

Подойдя ближе, Долговязый залюбовался массивной резной Девой Воды, украшающей нос парусника. Он и раньше слышал о деревянных сооружениях, перевозящих по Сухому морю людей и грузы, но видеть до сегодняшнего дня не доводилось. Вспомнились рассказы старого пьянчуги об удивительных морских приключениях. В харчевне, на окраине Красного Города под названием Трёхногая Лиса, где Долговязый ребёнком прислуживал на кухне, громыхая по столу кулаком, пьяный моряк, обзывая собутыльников «береговыми крысами», громогласно выкрикивал удивительное и непонятное: «Канальи!» И вот опять кашевар услышал это слово. Его то и дело бурчал, сидящий у трапа, высокий седой островитянин. Нервно пожёвывая конец длинной курительной трубки, он злобно поглядывал на грузчиков своим единственным глазом.

Моряки убрали полосатый парус, и голая мачта перстом торчала над палубой, растворяясь в молочном тумане. На краю реи умостился черный большеголовый ворон, верный спутник пиратов. Из широко открытого клюва торчал алый язык. Немигающими ярко-черными бусинами глаз птица таращилась на кашевара. Неожиданно хрипло крикнув, сорвалась вниз, и исчезла в рассветном мареве.

Вдруг Долговязый заметил в тумане широкополую шляпу Мышиного Глаза.

— Эгей!

Полукровка не обернулся. Да и как тут что-либо расслышишь в гомоне, ругани, грохоте и деловой суматохе? Мелькнув на палубе, спина отакийца скрылась в погрузочно-разгрузочной суете. Долговязый ускорил шаг, задев плечом грузного островитянина. Тот, чуть не опрокинув бочку, выругался по-своему.

Долговязый ступил на трап. Судорожно вцепился в канаты, пытаясь удержать равновесие. Под ногами предательски завизжали доски. Не спеша, он все-же сумел подняться на судно. Огляделся — на палубе никого. Из трюма несло соленой рыбой и скипидаром. Всё так же суетились люди: громоздили ящики и сундуки, крепили мешки и баулы, отрывисто по-деловому обменивались односложными рваными фразами.

На корме за судовой надстройкой мелькнула знакомая фигура отакийца.

— Эгей! — крикнул кашевар, но Мышиный Глаз, словно призрак, снова растворился в утренней дымке.