Микка огляделся. Ночи как небывало. Он стоял по горло в озере, вокруг утреннее сильное солнце переливалось в зеркале воды, а далеко на берегу лежал его меч.

— Го-го! — с берега, дружелюбно улыбаясь, кричал человек в длинном восточном халате с арбалетом в руках.

Капитан Микка Гаори обескуражено качнул головой и побрел к берегу.

— Го, это ты, немой бродяга? — спросонья прогремел сержант, вскочив на ноги, забыв о ране.

— Го-го, — улыбался арбалетчик, подсаживаясь к остывшему костру.

— Да, у тебя девять жизней.

Уги продрал глаза и не поверил им. Перед ним стоял немой Го — лучший арбалетчик от Дикой Стороны до самых Гелей.

«А с другой стороны ничего странного, — подумал мечник, растирая замерзшие за ночь ступни. — Уж если кому и везет в этой скотской жизни, так как раз этому немому душегубу. Только не мне».

За немым плелся притихший Микка.

Из кустов появился Долговязый. Закатанный подол его рубахи был полон черными, блестящими от утренней росы ягодами. Посчитав вчерашний эксперимент провидением свыше, он проснулся с утренней зарей, чтобы собрать плоды и накормить остальных. Увидев Го, ахнул:

— Еще одним ртом больше.

От удивления отпустил подол, и крупные ягоды бисером рассыпались по траве.

— Ртом без языка, зато голова с ушами, а в руках арбалет, — прорычал Дрюдор, косясь на кашевара.

И пока тот собирал рассыпанные плоды, Уги прошептал на ухо:

— Был у нас кузнец в деревне. Сказал, не подумав, вынимая подкову из печи: «Когда махну головой, бей по ней». Подмастерье ударил, вот и нет кузнеца. Потому думай, что говоришь.

Долговязый опасливо глянул на стрелка. В широких красных шароварах и остроносых сапогах совсем ещё молодой арбалетчик нисколько не походил на коварного убийцу, но в полку о нем ходили разные слухи. Никто точно не знал его настоящего имени, называли просто Го, поскольку лишь это слово мог выговорить южанин. Поговаривали, языка он лишился в далеких восточных землях, где бытовала поговорка: «молчание — золото». И ещё говорили, что теперь всем своим убитым врагам он отрезает языки. Синим от ягод языком Долговязый тронул во рту редкие зубы, прикоснулся к нёбу, к внутренним сторонам впалых щёк и сглотнул подступивший к горлу комок страха.

— Нас всё прибывает, — довольно сказал Дрюдор.

Качая головой, Уги осмотрел чёрные от грязи ноги, изуродованную левую руку. Хмыкнул:

— Отвоевался я. Да и солдат без жалования, что тот конь без хвоста. Одно недоразумение.

— Хочешь снова ходить за сохой?

— Могу в моряки податься. На Сухое море. Или на ярмарке быкам лбы ломать, — он показал огромный правый кулак. — Могу всё, но лишь за плату.

Невысокий коренастый Уги любил деньги, но, обладая недюжинной силой, всегда бездарно и задёшево растрачивал её. Ещё, будучи двадцатилетним лоботрясом, он уже валил годовалого бычка голыми руками, тем самым выигрывая медяки и срывая восторженные взгляды деревенских красавиц. Но ни то ни другое впрок не шло. Удаль рвалась из широкой груди вулканической лавой, но как превратить её в деньги, парень не знал. Желание применить себя в более перспективном деле, нежели юношеские забавы, привело к тому, что два года назад, пропивая с приятелями в сельской лавке очередной выигрыш, он сдуру подписал рекрутский контракт. Тогда война только начиналась, и королю Хору нужны были крепкие сельские парни. Но три месяца назад деньги для крепких парней у короля закончились, и последние оказались казне в тягость. Вспыхнули солдатские бунты, процветало мародерство и дезертирство, и перед Уги встал вопрос, возвращаться к сохе и к отцовскому хозяйству, где таких, как он еще девять братьев и три сестры, или податься в солдаты удачи. Два года войны сделали своё чёрное дело. Много таких как он голодных солдат скиталось по стране в поисках лучшей доли — опаленных в боях и походах, падких на обещания и не особо требовательных к судьбе. Были бы деньги, а карманы для них найдутся. Встреча с сержантом определила выбор. Но первый поход в качестве наёмника, увы, оказался бесславным, и парень решил — теперь он сам по себе.

— Ну, думай, — недовольно процедил Дрюдор. — А у тебя, кашевар, какие планы?

Долговязый пожал плечами.

— Понятно. — Сержант обернулся к барону: — Вы, стало быть, обратно в Туа́ртон?

— По всей видимости.

Микка посмотрел в сторону озера. Бледные щёки и бегающие глаза выдавали крайнее волнение. Помолчав немного, глянул на присутствующих и могильным тоном произнес:

— Кажется, на рассвете ваш арбалетчик спас мне жизнь.

Все, кроме Го, замерли.

— Кочевники? — гаркнул сержант, хватаясь за секиру.

— Нет-нет! Тут на озере… — запнулся, не зная как продолжить. — Ночью на озере я встретил прекрасную девушку.

Все недоуменно выкатили глаза.

— Она так замечательно пела, что я невольно поддался чарам, и уж было последовал за ней…

— Куда за ней? — Дрюдор не мог взять в толк, о чем говорит юноша.

— В озеро. Я не шучу, в самые его глубины. Скорей всего я так и утонул бы, влекомый страстью.

Воцарилась гробовая тишина, изредка нарушаемая щебетом птиц.

— Это озерная Дева Воды, — тоном знатока, наконец, нарушил молчание Уги: — Сельские девки частенько тонут, то ли от зуда в причинном месте, то ли от больной головы своей. У нас на реке одна такая утопленница жила. Злющая, страсть. Говорили, что пела красиво. Злится на свою долю, вот и отыгрывается на молодых дурачках.

Сержант неодобрительно фыркнул.

— Простите, — спохватился Уги, — это я такой от боли в руке. Говорю всякое.

— Нет, ты прав. Я настоящий дурак, поддался женским чарам. Если бы не Го, вместо нежных ласк кормил бы сейчас рыб.

«И тю-тю сапоги», — мысленно вздохнул мечник и, глядя как немой ласково поглаживает свой арбалет, вслух сказал:

— Вот настоящая нежность.

Тем временем Го, не обращая ни ка кого внимания, непринужденно закидывал в рот собранные Долговязым ягоды. Его губы стали фиолетовыми от густого сока, и время от времени он вытирал их тыльной стороной ладони.

— Хороша была девка-то? — подал голос Долговязый.

Все посмотрели с удивлением. Тот пожал плечами:

— А чего? Говорят они — наложницы Инквизитора. Жуть, какие красивые.

Микка покраснел, словно торчащие, налитые желанием розовые соски девичьих грудей снова замаячили перед его взором.

— Не болтай, чего не знаешь, — рыкнул Дрюдор и, повернувшись к юноше, подкручивая кончики усов, добавил: — Забудь её парень, твоя невеста — война.

Тот понимающе кивнул, и вполголоса, будто спрашивая самого себя, произнёс:

— Но откуда она узнала моё имя?

Сержант не расслышал. Сжимая рану, изрыгая проклятья он, опёршись на длинную рукоять секиры, тяжело поднялся на ноги:

— Что ж, пойдем. Надеюсь, не окочурюсь по дороге.

Солнце почти скрылось за грязно-рыжим степным горизонтом, когда разношерстная пятёрка вышла к дороге. Вдали в вечерних сумерках маячил хутор. Банды кочевников, довольствуясь грабежами восточных окрестностей Дикой Стороны, так далеко на запад не забредали. Но время смутное, и всякое может поджидать путника в глухом придорожном селении.

— Глянь, — привычно скомандовал Дрюдор, и немой скрылся в чахлом кустарнике.

Уги с сержантом слезли с коня и обессилено упали в дорожную пыль. Глянув в начале пути на босые ноги мечника и дырявое плечо его командира, Микка Гаори предложил обоим ехать верхом. Сам же весь день прошагал так бодро, что остальные еле поспевали, и к вечеру совершенно не выглядел уставшим — лишь молодая энергия окрасила щеки малиновым цветом. Расседлав и пустив коня в выжженное солнцем дикую степь искать оставшиеся островки съестной поросли, он принялся чистить дорогое отакийское седло — бесценный подарок, вещь, которой безгранично гордился.

Впервые Микка Гаори оказался в седле, когда ему исполнилось шесть. Дядя Ига крепко привязал его ноги к стременам, и со словами: «Береги голову, пацан!» хлестнул пегую лошадь по худому облезлому крупу. Маленький Микка зажмурил глаза и вцепился в поводья так, что те стали продолжением его рук. Старая кобыла, нехотя цокнув копытом, укоризненно покосилась на дядю и лениво заковыляла по заднему двору. Но Микке казалось, что он, разрезая пространство и время, несется быстрее молнии на диком, покрытом пеной огненном жеребце — самом исчадии ада. Тем временем животное, просеменив мелким шагом три неполных круга, остановилось перед Игой, требовательно тряхнув гривой в ожидании сахара за проделанный тяжкий труд. Мальчик разлепил веки и, осознав, что всё еще жив, радостно прокричал: «Дядя, теперь я всадник!» С тех пор Микка Гаори большую часть жизни проводил в седле.