Настоящая повесть не является документальной; прежде всего это художественное произведение, в котором, однако, упомянуты подлинные исторические факты. Автор признаёт, что при реконструкции некоторых исторических событий могут быть допущены определённые неточности.

Также имена и характеры персонажей могут не соответствовать прототипам существовавшим в действительности.

Минуло тринадцать лет со дня заключения Кючук-Кайнарджийского мира, положившего конец очередной русско-турецкой войне, и четыре года от издания манифеста императрицы Екатерины Второй о присоединении крымского полуострова и части Северного Кавказа к Российскому государству.

Но в августе 1787 года Оттоманская Порта развязала новую войну, с целью вернуть себе Крым и все утраченные до этого территории. Театром боевых действий стало Чёрное море и окружающие его земли. Решающее морское сражение состоялось в июле 1790 года в Керченском проливе у мыса Такиль.

Именно его участником и предстоит стать юному выпускнику Морского кадетского корпуса гардемарину Алексею Сергееву-Ронскому.

Свежее майское утро 1789 года для обитателей петербургского дома графа Александра Петровича Сергеева-Ронского началось непривычно рано. Едва стало светать, благородная чета, в сопровождении одного лакея и двух горничных, отправилась с Спасопреображенский собор, где в средоточии и молчании выстояла всю утреннюю службу. После принятия причастия и щедрого пожертвования в пять сотен рублей все вернулись домой и ненадолго разошлись по своим покоям, чтобы вновь собраться за завтраком.

Во время утренней трапезы, на английский манер состоящей из овсяной каши и сильно прожаренного ростбифа, сохранялось тоже нерушимое молчание, что и в храме, нарушаемое лишь звоном серебряной и фарфоровой посуды. Графиня София Фридриховна, будучи женщиной крайне суеверной, ещё накануне запретила всякие разговоры о предстоящем событии.

Событием этим, назначенным на вечер того же дня, обязано было стать торжественное действо по случаю окончания их старшим сыном и наследником Алексеем Морского кадетского корпуса. Поздравлять юных гардемаринов обещала сама императрица, что поднимало значимость события просто на небывалую высоту.

После завтрака наступило время утреннего туалета, во время которого молодому барину помогал учитель хороших манер француз Марис де Жуанвиль, происходивший из мелкого, окончательно разорившегося, шампанского рода и относящийся к неутомимому и неистощимому на выдумки сословию авантюристов и искателей приключений, на которых был так богат XVIII век.

Пятнадцать лет назад, покинув родную Шампань из-за проблем с неоплаченными долгами, он десять лет скитался по Европе, ввязываясь во всякие сомнительные затеи, пока, наконец, не осел в Санкт-Петербурге, так и манившим к себе проходимцев подобного рода. И именно Санкт-Петербург дал ему широчайшее поле для употребления всех накопленных знаний и применения всех врождённых талантов. Начав с банального учителя французского языка, он был и мундшенком, и церемониймейстером, и учителем танцев, и, наконец, знающим всё обо всём учителем хороших манер, спрос на которых был весьма высок в светских кругах столицы. Для юного Алексея, видавший виды месье Марис, был и учителем, и слугой, и добрым советчиком, и, наконец, просто хорошим другом, способным всегда прийти на помощь и выручить из любой ситуации. София Фридриховна изначально была против подобной кандидатуры на должность «учителя хороших манер», считая, что подобный проходимец только испортит их мальчика, но за месье Мариса заступился сам Александр Петрович, сказав, что прислужник Федот, произведённый в лакеи из крепостных мужиков, которого предлагала приставить к сыну графиня, испортит Алексея ещё больше. К тому же, как верно полагал граф, де Жуанвиль сможет наверняка научить его сына тому, что принято называть «изнанкой жизни», разбираться в которой необходимо учиться любому молодому человеку.

Погода была прекрасной. С Балтики дул лёгкий освежающий бриз, наполняя улицы столицы чарующим морским ароматом. За окнами, выходящими на Вознесенский проспект, слышался людской говор и постоянный стук лошадиных копыт от проезжающих мимо карет и повозок.

Усевшись у открытого окна, в пол оборота к большому венецианскому зеркалу, Алексей уединился в своей спальне с месье Марисом, чтобы следующий час должным образом посветить туалету. Как никто зная толк в этом деле, француз учил его как и в какой последовательности надевать платье, как укладывать волосы и затем выбеливать их пудрой, сколько пудры стоит наносить на лицо, куда лучше поместить мушку, и, конечно же, как и какой аромат духов следует выбрать. Каждый утренний туалет Алексея превращался в урок стиля и хорошего тона, за которым искушённый учитель не уставал преподносить что-то новое и постоянно заставлять своего подопечного повторять старое. Но зато Алексей мог быть спокоен за то, как он выглядит и ведёт себя в почтенном обществе. Но кроме прочего месье Марис учил его играть в преферанс, игрой в который он сам только и жил одно время, и разбираться в хороших винах, к коим сам был весьма не равнодушен.

Начав с нательной сорочки, они продолжили плотно облегающими мужскими чулками. Затем, доходящими до колен, узкими штанами кюлотами, с боков застёгнутыми на пуговицы, и коротким безрукавным жилетом. Самой сложной и долгой частью «одевания» была укладка волос и обеление их пудрой, после которой, доходящие длиной до плеч волосы, приобретшие надлежащий белоснежный цвет, стягивались на затылке шнурком и затыкались в мешочек, украшенный чёрной розеткой. После укладки и побелки волос несколько тонких слоёв пудры были нанесены на лицо. Потом на правую щёку посажена крохотная чёрная мушка. В качестве галстука надевался квадратный чёрный платок, сложенный по диагонали и концами завязанный на затылке, а спереди украшенный большой булавкой. В самом конце месье Марис помог Алексею надеть роскошный тёмно-синий фрак.

В то время, пока француз обильно натирал пудрой его голову, Алексей решил заговорить со своим другом и наставником.

— Месье Марис, а каково же всё таки ваше настоящее имя? Готов поклясться чем угодно, что «де Жуанвиль» не настоящее имя, — как бы промежду прочим, жмурясь от попадающей в глаза пудры, спросил Алексей, старательно проговорив каждое слово по французски.

— Ах, мой дорогой друг. Вы проницательны не по годам и как всегда абсолютно правы. Но, увы, я вряд ли смогу его вспомнить. Я забыл его сразу же, как только пересёк границу Шампани и Лотарингии, и ничто не свете не заставит меня вспомнить его. Меня не заставит сделать это даже испанский сапог. Я был де Тервиллем, де Бриссаком, де Клиссоном, малышом Пьером и даже отпрыском тайной, мало кому известной, линии династии Робертинов. Пока ненастный балтийский ветер, в одну холодную дождливую ночь, не занёс меня в Санкт-Петербург, ко двору нашей любимой и обожаемой Софии-Фредерики-Августы, — витиевато, продолжая напудривать волосы своего господина, ответил учитель хороших манер.

— Если я не ошибаюсь, это сталось после того, как вам пришлось срочно бежать из Стокгольма, поскольку там вам грозила виселица, — тут же, прямо и беззастенчиво, спросил Алексей.

— Мой друг, кто вам мог сказать такую ужасную глупость? — немного деланно возмутился француз. — Стокгольм слишком холоден и чванлив, и только! У этих скандинавов снобизма, порой, больше, чем у лондонцев и парижан вместе взятых. К тому же, я всегда недолюбливал этих еретиков-протестантов, считающих, что каждый из них может напрямую общаться с господом Богом, не прибегая к помощи священников и их святых причастий. Да и король Густав Третий отнюдь не так добр и щедр, как наша государыня-императрица. Впрочем, одного шведа я всё таки обожаю, — также путано и витиевато ответил учитель хороших манер.