Первое испытание — отборочный сбор под пиком Ленина в 1980 году. Сделав в июле три восхождения на семитысячники Памира, я вместе со своими друзьями-ленинградцами прибыл в урочище Ачик-Таш. Впервые познакомился с ребятами из разных городов и республик, представляющих цвет нашего альпинизма.

В соревнованиях по скалолазанию мы выступали в связке с Володей Шопиным и оказались в призёрах. Спасибо нашим карельским скалам и традиционно сильной ленинградской школе скалолазания. А вот за успех по преодолению склона от высоты 3600 до 4200 следует благодарить многолетние лыжные тренировки. До сих пор горжусь, что моё время на склоне — 31 минута 30 секунд — осталось лучшим.

Однако соревнования по физподготовке и альпинистской технике являлись отнюдь не решающими в отборе кандидатов. Альпинизм настолько многоплановый вид спорта, что в очки и секунды его не втиснешь. Огромное значение имеет опыт высотных восхождений, участие в чемпионатах, умение быть полезным в коллективе.

Часто при формировании команды сильного спортсмена не берут потому, что он не вписывается в коллектив. Поэтому в альпинизме так ценится “схоженность”. Это понятие введено даже в правила горовосхождений. И как раз с этим пунктом на сборе были наибольшие трудности: многие из нас не только не имели опыта совместных восхождений, но даже не были знакомы ранее.

В двойной состав, который был сформирован для последующих тренировок и отборов, попали четыре ленинградца, в том числе мы с Володей Шопиным.

Потом была серия сборов в горах и на равнине. Мы отрабатывали гималайскую тактику восхождений и приглядывались друг к другу. Я привык к мысли, что шансы мои попасть в заветную группу невелики, но продолжал работать добросовестно, выкладываться до конца, как научился это делать за долгие тринадцать лет занятий альпинизмом.

Наконец наступил момент последнего, решающего испытания. В июле 1981 года мы должны были подняться по сложному маршруту на пик Коммунизма (7495). Команда работала группами по восемь человек. Каждой группой руководил “играющий тренер”. Это москвичи Эдуард Мысловский и Валентин Иванов, алмаатинец Ерванд Ильинский, включённые в состав экспедиции без отборов, за большие личные достижения в альпинизме.

К сожалению, маршрут, выбранный для последней проверки, оказался слишком лёгким для такой мощной команды. Чувствовалось, что руководители экспедиции остались в неведении относительно действительных сил участников и склоняются положиться на свою интуицию и на учёт авторитета того или иного кандидата среди альпинистов.

Мою судьбу решил случай. Уже после окончания восхождения мы пошли снимать с маршрута палатки, верёвки и прочее снаряжение. Впервые к нашей восьмёрке подключился старший тренер А. Г. Овчинников. Всё имущество высотных лагерей мы запаковали в огромный тюк, который неплохо скользил по снежно-ледовой части маршрута, страхуемый четырьмя участниками. Однако, когда мы подошли к скальному участку гребня, возник вопрос: либо сделать несколько ходок вверх-вниз с рюкзаками, либо попробовать спустить весь тюк по крутому снежному кулуару сразу на четыреста метров, придерживая за верёвку. Из-за огромной трудоёмкости первого варианта сошлись на втором. Но не успели мы спустить груз на сорок метров и подвязать вторую верёвку, как он застрял в одном из сужений кулуара. Вверх такую тяжесть уже не поднять. Оставалось подойти к нему и сопровождать до низа. Я вызвался спуститься. Серёжа Ефимов покачал головой и сказал коротко: “Смертник”.

Вариант действительно был опасный: идущая сверху верёвка могла сбросить на сопровождающего камень любого размера.

Не знаю, как мне удалось убедить старшего тренеpa в том, что при достаточной аккуратности риск можно свести к минимуму.

Меня спустили на дополнительной верёвке, и я пристегнулся к тюку. С большим усилием выдернул его из горловины и в следующую секунду пролетел с ним в обнимку несколько метров до полки. Мелькнула мысль: не порвалась бы верёвка от рывка и не посыпались бы камни. Об ушибах во время полёта не думал. До следующего сужения я благополучно доехал, сидя на тюке, а потом опять встряска. Тут я понял, что в конце концов он либо придавит меня, либо сломает ногу. Попросил выдать мне побольше верёвки и столкнул его со стенки, оставаясь на месте. Скоро мы с тюком научились понимать друг друга и благополучно добрались до длинного, крутого снежного склона, выводящего на ледник. С трудом докричался, чтобы отпустили страхующую верёвку. Я не мог отказать себе в удовольствии прокатиться верхом на моём безмолвном напарнике сотню метров и лихо перепрыгнуть через бергшрунд (Трещина между склоном и ледником).

Когда мы покидали лагерь 4600 под пиком Коммунизма, Анатолий Георгиевич подошёл ко мне и сказал сухо:

— Желаю успеха в предстоящем восхождении на чемпионате СССР и хотел бы видеть вас в составе экспедиции.

От неожиданности и волнения у меня перехватило дыхание, и я только глупо улыбался, забыв опустить руку после рукопожатия.

— Спасибо... Я был бы счастлив...— наконец выдавил я.— Но ведь неизвестно, что решит тренерский совет.

— Не знаю. Я выражаю своё мнение,— сказал он, уже уходя.

Но я знал, что Анатолий Георгиевич слов на ветер не бросает, и весь день ходил как именинник. Потом в душу опять стали закрадываться сомнения, и я ждал октября, никому не говоря о нашем разговоре.

В октябре президиум Федерации назвал наконец двенадцать человек основного состава, и я стал думать уже не о том, что попаду или нет в команду, а состоится или сорвётся экспедиция. С этими мыслями я ехал в аэропорт.

Автобус в Шереметьево-2 отправлялся с Качалова, 27. Здесь была выделена небольшая комната в полуподвальном помещении. Эту комнату можно назвать малым, или оперативным, штабом экспедиции, в отличие от большого, который возглавлял председатель оргкомитета экспедиции, заместитель председателя Спорткомитета СССР А. И. Колесов и который решал крупные стратегические вопросы.

В “малом” штабе постоянно можно было застать одного из старейших наших альпинистов — заслуженного мастера спорта М. И. Ануфрикова, который был в курсе всех дел по подготовке снаряжения и питания, по оформлению документов, организации сборов и т. д. Часто сюда забегал Е. И. Тамм, приходили участники, вызванные в командировку для решения срочных дел перед отъездом. Последние дни были до отказа забиты неотложными заботами, телефон на столе Михаила Ивановича перегревался от постоянных звонков, а мы метались по городу, закрывая последние позиции в длинном списке необходимого снаряжения.

Месяц тому назад закончился сбор в Крылатском, где мы кроме лыжных тренировок занимались упаковкой грузов. Но оставались ещё кое-какие недоделки. В Крылатском на велотреке нам выделили помещение под трибунами. Складом его не назовёшь — тесно, неуютно, необорудованно. Едва мы перевеали туда всё снаряжение, стало ясно, что проверять, сортировать, упаковывать его совершенно негде. Поэтому каждый вид снаряжения приходилось вытаскивать в коридоры велотрека, рассматривать, отбраковывать и упаковывать снова. Каждый баул — а их было больше трёхсот,— бочки, ящики маркировались в соответствии с тем местом на склоне Эвереста, где их предстояло использовать. Часть грузов отправлялась только до Катманду. Другая партия должна была остаться в базовом лагере. Остальное снаряжение — для высотных лагерей.

Для сортировки грузов были назначены из участников экспедиции специальные группы по каждому виду снаряжения. Алмаатинцы занимались крючьями, отбраковывали неудачные, на их взгляд, конструкции, проверяли качество изготовления, выбирали наиболее ходовые. Украинцы разрезали километровые бухты верёвки на концы по сорок пять метров, кто-то занимался пуховым снаряжением, кошками. Здесь же ставили палатки и разводили примуса, тщательно прячась от местных пожарных. Работа кипела. Коридоры были заняты, к большому неудовольствию хозяев велотрека — велосипедистов и механиков. Каждая упаковка должна была весить не больше тридцати килограммов.