На солнечной террасе моего дома в Сент — Луисе в американском штате Миссури летом 1982 года я начал писать мою первую книгу. За 39 долларов в соседнем супермаркете я купил механическую печатную машинку и начал в привычной манере — двумя пальцами — переносить на бумагу свои воспоминания о пережитом в ГДР. Речь шла о моем переходе в ФРГ в 1979 году и моей работе для Федеральной разведывательной службы в качестве агента в восточногерманском Министерстве государственной безопасности. Но так как БНД была очень озабочена тем, чтобы из моих мемуаров противник не мог сделать никаких выводов о методах ее работы, мою рукопись пришлось существенно переделать и в некоторых местах умышленно «напустить туману». В результате в 1986 году вышла книга «В центре шпионажа», наделавшая много шуму и выдержавшая несколько переизданий.

Сегодня, более тридцати лет спустя после этих драматических событий и через двадцать лет после окончания Холодной войны эти старые меры предосторожности потеряли свою актуальность. Я живу в Будапеште, работаю самостоятельным предпринимателем и могу назвать вещи своими именами, как я сам хочу. И, прежде всего, я могу теперь рассказать о том, о чем прежде говорить было невозможно: о том, что я пережил во время моего сотрудничества с другой стороной: с БНД, а позднее с ЦРУ, которое сделало для меня новые личные данные, ибо Штази охотилась за мной по всей Европе. Эрих Мильке привел в действие весь свой гигантский аппарат, чтобы обнаружить предателя и по возможности вернуть в ГДР, где меня, скорее всего, ожидал бы смертный приговор. Даже в 1981 году один мой коллега (Вернер Теске) был расстрелян за куда меньшие грехи.

Если в Сент — Луисе мне все пришлось писать по памяти, так как мюнхенские коллеги из БНД не дали мне даже взглянуть на вывезенные мною же на Запад из ГДР досье и документы, не говоря уже об информации о подоплеке их собственных действий, то в нынешнее время все оказалось намного лучше. Благодаря архивам немецкого Федерального уполномоченного по вопросам документации службы государственной безопасности бывшей ГДР, а также расследованиям сотрудников Музея Штази в Берлине мне удалось получить доступ к примерно 1800 страницам документов, которые основательно подтверждают значительную часть моей карьеры разведчика и двойного агента.

Из этих досье мне стали очевидны две вещи. Контрразведка МГБ шла буквально за мной по пятам. Если бы 18 января 1979 года мне не удалось через вокзал Фридрихштрассе сбежать в Западный Берлин, меня бы арестовали не позднее 20 января. Тогда я совсем не осознавал степени опасности.

И другой ставший мне очевидным момент: мой побег в истории МГБ стал своего рода рубежом. Как рассказывал мне позже один бывший коллега из Главного управления разведки, то есть, моего прежнего места службы, товарищи там постоянно говорили о добрых старых временах (до Штиллера) и нервозном новом времени (после Штиллера). Во всем аппарате поселился дух глубокой озабоченности: никто не знал, кому теперь можно доверять. Ведь моя карьера была образцовым примером, как из книги: выходец из рабочей семьи из Саксонии — Анхальт, выросший при социализме, средняя школа, изучение физики, член Социалистической единой партии Германии, сначала неофициальный сотрудник (агент) госбезопасности, потом кадровый «чекист», хорошие оценки, перспективный кадр, секретарь партячейки СЕПГ. И если такой проверенный товарищ ни с того, ни с сего предлагает свои услуги классовому врагу и прихватывает с собой на Запад столько материала, что позволяет разоблачить десятки агентов за рубежом, тогда неожиданно возникает вопрос: кто может оказаться следующим? И за первым вопросом мгновенно следуют другие: в чем причина? Можно ли как‑то предвидеть такие события? Есть ли соучастники или возможные последователи? Микроб взаимного подозрения и постоянной слежки распространился по всему аппарату, и этот аппарат в последующее время был в большой степени занят самим собой.

В этой книге мне сначала хотелось бы рассказать о моем побеге и его мотивах, отобразив параллельно преследование меня и моей тогдашней помощницы, организованное госбезопасностью. При этом читателю станет понятней суть функционирования МГБ, его гигантские, почти безграничные усилия при поиске врагов и предателей. (Одновременно будут исправлены некоторые ошибки и неточности из прежних публикаций.) За этим последует описание охоты за «Шакалом» или «Пиратом», как меня тогда называли, и моей соратницы «Борсте» («Щетины»). Я расскажу о своем сотрудничестве с Федеральной разведывательной службой, о времени, проведенном в Мюнхене и об озабоченности БНД тем, что меня там могут найти и похитить. Наконец, меня отправили в Америку на три месяца, превратившиеся затем в три года. При этом у меня была возможность немного познакомиться с деятельностью ЦРУ, которая показалась мне значительно более профессиональной во многих аспектах в сравнении со слишком осторожными действиями пуллахских чиновников.

После жизни в трех разведках последовал еще один период, оказавшийся столь же напряженным и интересным: моя деятельность в качестве банкира и инвестора. Я одно время работал для двух крупных банков, которые между тем из‑за их авантюрных финансовых спекуляций попали в серьезные передряги: «Голдман Сакс» и «Леман Бразерс». Я заработал миллионы — и потерял тоже миллионы. Мне не стоит объяснять, откуда взялся глобальный финансовый кризис. Я заранее предвидел его и сделал соответствующие выводы.

Вкратце, я расскажу здесь о динамичной жизни, в которую неоднократно вплетались пересекающиеся линии исторической судьбы.

Все начиналась классическим образом, как и у большинства молодых людей в ГДР. После поступления в школу в Вессмаре, район Мерзебург, в 1954 году, я стал активным пионером, а в начале шестидесятых годов еще и бойким членом Союза свободной немецкой молодежи. После ужасной войны, последствия которой еще повсюду были заметны в виде развалин и наполовину взорванных бомбоубежищ, и после преступлений фашистов, о которых много говорили в школе, не только наши родители, учителя и соседи искренне верили, что пришло время построить новый и более справедливый мир. ГДР многими рассматривалась как путь к лучшему будущему.

С другой стороны я уже очень рано распознал в себе четко выраженную коммерческую жилку, которая время от времени приводила к небольшим конфликтам. Я постоянно занимался какими‑то обменами или перепродажами, что в школе, конечно, не одобрялось. Сначала это был обмен «товар на товар» — до самого конца существования ГДР такие «бартерные сделки» широко использовались и самим государством, а потом и разнообразные сделки «товар — деньги — товар». Хорошей добычей, к примеру, был денежный залог за пустые пивные бутылки, которые можно было собрать после обязательных первомайских демонстраций и последующих дружеских попоек трудящихся на так называемых «народных гуляниях». За сданную бутылку платили 30 пфеннигов, плановой экономике пустая тара требовалась немедленно, чтобы снова запустить ее в экономический оборот. Мой друг Йоахим и я спрашивали лежащих на майской траве людей, не оставят ли они нам пустые бутылки от алкоголя, и обычно слышали в ответ неразборчивое бормотание, что мы трактовали как согласие. Если бы это зависело от меня, то «День солидарности трудящихся» праздновался бы хоть каждую неделю.

В нашем районном центре Мерзебурге к западу от Лейпцига дислоцировался авиаполк непобедимой и легендарной Советской армии. А в соседнем городке Лойне, где, кстати, находился гигантский комплекс химической промышленности «Вальтер Ульбрихт», самое большое промышленное предприятие ГДР с 30 тысячами рабочих, рядом с домом, где мы тогда жили, располагалась довольно известная пекарня с паровым обогревом. Туда каждое утро, как раз ко времени, когда я отправлялся в школу, приезжал грузовик «ГАЗ» защитного цвета. Два советских солдата выносили корзины со свежевыпеченным хлебом и грузили их на платформу грузовика под брезентом. Я как можно чаще старался оказаться там к этому моменту и начинал свою раннюю торговлю. За две бутылки пива по 48 пфеннигов плюс 30 пфеннигов залога (для детишек в ГДР не представляло трудности купить в магазине пару бутылок пива для папы) я получал взамен пригоршню «мишек», этих вкусных наполненных похожей на шоколад смесью вафелек, завернутых в блестящую синюю бумажку с изображенным на ней медведем («мишкой»). Каждый «мишка» был настоящим сокровищем, ведь мои одноклассники с удовольствием отдавали за штуку 20 пфеннигов из своих карманных денег. Каждая такая сделка приносила прибыль как минимум в 100 %. (Наверное, именно тут крылись корни моего будущего разочарования в «марксистском» централизованном плановом хозяйстве.) Когда я подрос, место «мишек» в обмене на пиво заняли пачки сигарет марки «Прибой». В каждой пачке было по 25 сигарет с настоящим табаком, а не с махоркой, которую курили обычные солдаты. (Эту смесь крепкого крестьянского табака с соломой и опилками не без причины называли «сталинской сечкой».) Моими торговыми партнерами, впрочем, были не обычные солдаты, которым не разрешалось покидать казармы в одиночку, а старшины и сержанты, а также повара, которым всегда удавалось чем‑то поживиться в казарме. Из осторожности я никогда не продавал сигареты на школьном дворе, я передавал их моему шурину и другим заинтересованным взрослым, готовым хорошо заплатить за эти крепкие сигареты. Моя выгода уже всегда значительно превышала 100 %.