У граждан воюющих психологических империй было и еще нечто общее — общие болезни. В этом плане психологический материк тоже напоминает средневековую Европу, где воевавшие друг с другом армии гибли от одних и тех же вирусов чумы или оспы. Главная болезнь академических психологов, впрочем, не столь разрушительна для их организмов и вообще относится к числу не вирусных, а психических заболеваний. Ее научное название — «комплекс непохожести на точные науки» (КНТН). Психологи уже в течение полтораста лет испытывают душевные муки от того, что у них все не так, как в этих науках: нет ни общих законов, ни общеразделяемых теорий, ни вообще сколь-либо устойчивого знания. У академической психологии много и других комплексов, но все они в общем и целом производны от КНТН.

Психологи, конечно, пытаются бороться с этим комплексом, и, призванные лечить других, пытаются лечить и самих себя, а основным средством их самолечения выступает форсированная математизация. Именно отсюда проистекают повсеместное распространение обряда подсчета корреляций и другие проявления культа математики. И, разумеется, логика в повсеместном применении такого способа самолечения есть, — примерно та же логика, которая привела одного из наших прежних вождей к идее тотальной кукурузизации нашей страны. Сопоставим два силлогизма.

Силлогоизм I.

1-я посылка: некая заокеанская страна живет хорошо.

2-посылка: там повсюду растет кукуруза.

3-я посылка: наша страна живет плохо.

4-я посылка: у нас не растет кукуруза.

Вывод: мы живем плохо, поскольку у нас не растет кукуруза, и для того, чтобы жить хорошо, нам надо ее повсюду посадить.

Силлогизм II.

1-я посылка: точные науки достаточно благополучны.

2-я посылка: в этих науках применяются математические методы.

3-я посылка: психология — неблагополучная наука.

4-я посылка: в ней не применяются математические методы.

Вывод: психология — неблагополучная наука, поскольку в ней не применяются математические методы, и для того, чтобы сделать ее благополучной, надо их повсеместно применять.

Трудно не уловить сходства двух приведенных схем «кукурузного мышления». Порочность их состоит не только в принятии за причину некого внешнего и не слишком существенного обстоятельства, но и в ошибочных онтологических предпосылках. Так, например, в современной России физики и химики живут куда хуже психологов, и никакая математика им не помогает, — за исключением тех случаев, когда они переходят работать в банки, переставая быть физиками и химиками. Так что комплекс дисциплинарной неполноценности должен был бы возникать у физиков и химиков, а не у психологов. Но почему-то он возникает именно у них, не только заставляя их испытывать душевные муки, но и вынуждая совершать неправильные действия.

Каждому известно, что носить чужую одежду дискомфортно, а таскать непосильную ношу — тем более. Поэтому соблюдение позитивистских ритуалов дается психологии очень тяжело, вызывая у нее состояние, которое один наш психолог (кстати, автор этой книги) назвал «позитивистским перенапряжением». Главный результат этого перенапряжения — растущее разочарование психологов как в этих ритуалах, так и в рационализме вообще, т. к. в сознании и в бессознательном многих из них позитивизм и рационализм это близнецы-братья.

Им теперь хочется, говоря современным языком, «отвязаться» от позитивистских стандартов, что делается с помощью различных видов психологического хулиганства. Таких, как психология души, христианская психология и т. п., от одного названия которых психологам традиционной, т. е. позитивистской ориентации, становится дурно.

С сочувствием к последним надо признать, что позитивистские традиции в психологии были небесполезны, отучив ее от абстрактного философствования и позволив ей выработать гордое самоощущение самостоятельной науки. Кроме того, позитивизм и главное детище, рожденное им на психологической территории, — бихевиоризм — имели немало побочных позитивных результатов. Так, Дж. Торндайк накормил в своих лабораториях массу голодных кошек, а Б. Скиннер научил голубей клевать нужное место на карте, направляя, таким образом, боевые ракеты к намеченным целям. Он же, вдохновленный экспериментами на крысах, изобрел манеж для маленьких детей.

В оправдание позитивистам следует отметить и то, что «позитивистское перенапряжение» психологии всегда смягчалось «теневой методологией». Последняя была такой же неизбежной реакцией на недостижимость высоких позитивистских стандартов, какой теневая экономика была на официальную советскую экономику, а всеобщее взяточничество и воровство — на недостижимость светлых идеалов коммунизма. Гипотезы не направляли исследования, а формулировались post factum — когда исследования уже были проведены, из полученных данных отбирались только те, которые устраивали исследователя, существовало правило «если факты противоречат теории, тем хуже для фактов» и т. д. Все это значительно облегчало психологам жизнь, создавая для них отдушину от позитивистской методологии, несколько облегчало позитивистскую ношу, но все же не избавляло от необходимости ее тащить, что порождало заметные патологии психологического организма.

И все же главные болезни психологии — не органические, а психические, что напрямую связано с законом, сформулированным в начале этой книги: психически здоровые люди обычно не становятся психологами. Одним из главных проявлений недостатка психического здоровья у психологов служит их повышенная возбудимость и гиперчувствительность к мелочам, склонность испытывать сильные переживания по поводу пустяков, на которые представители других профессий вообще не обращают внимания. Так, например, они очень болезненно переживают всевозможные «параллелизмы» — психофизический, психосоциальный, психофизиологический, нечто подобное которым существует во всех науках, даже в наиболее благополучных. Физики, скажем, в зависимости от настроения видят в свете то волну, то поток частиц. Биологи появление рода человеческого объясняют то естественным отбором, то вмешательством инопланетян, то Божьим замыслом. Историки то заполняют, то создают белые пятна и не могут разобраться с тем, был ли хан Батый татаро-монголом или Александром Невским. Но при этом все они живут вполне спокойно, в согласии с самими собой и со своей наукой. У типового физика не возникает раздвоения личности от того, что свет это — и волна, и частица. Типовой биолог не мучается от того, что естественный отбор не объясним на клеточном уровне, а происходящее в клетке— естественным отбором. Иное дело — психологи, которые сосуществование в своей науке различных, несводимых друг к другу уровней объяснения, воспринимают как трагедию. И каждое новое их поколение настойчиво бьется над тем, чтобы свести все эти уровни к какому-нибудь одному.

Делается это путем «поедания» всех прочих уровней каким-либо одним, а данный вид обжорства в психологической науке называется грубым словом «редукционизм». Например, психологи с физиологическими аппетитами, с ранней юности полюбившие резать лягушек и мучать крыс, пытаются выдать всю психику за хитросплетения нейронов, а все прочее в ней объявляют вздором и выдумками бездельников. Их главные недруги — психологи гуманистических вкусов — напротив, предают анафеме нейроны, отлучая их от своей науки и именуя унизительным словом «субстрат». А психологи социальной ориентации считают, что человек — это ничто иное, как законсервированное в маленькой консервной банке общество, видя в нем некую квинтэссенцию общественных отношений. Подобные традиции не только мешают объять психическое во всей его полноте и многоуровневости, но и портят отношения между различными категориями психологов. Им бы давно следовало осознать, что психологический пирог всегда будет слоеным, склеенным из разных уровней объяснения, именно слоеность придает ему его неповторимый вкус, и есть этот пирог надо сообща, не отнимая куски друг у друга. Они же, как голодные дикари, пытаются есть так, чтобы непременно отобрать кусок у соседа.