Читавший книгу Т. Куна легко поймет и то, почему всегда побеждают именно молодые. Здесь, конечно, можно сослаться и на общий закон бытия: все новое неизбежно рано или поздно побеждает старое. Но в данном случае важнее другое. Кун цитирует М. Планка, который, отдавая должное всем перечисленным факторам — вытеснению ретроградов из издательств, Ученых советов, редколлегий и т. п., подчеркивает, что все же решающую роль играет их физическое вымирание. То есть молодежь всегда побеждает потому, что неизбежно наступает момент, когда ей уже не с кем бороться, либо оппоненты пребывают в настолько глубоком маразме, что уже не опасны. Планку можно верить, поскольку все это он знал не понаслышке, а из собственного революционного опыта. Однако в описанную им на примере физики схему нужно внести корректировку, связанную со спецификой гуманитарных наук, таких, как психология. Если в естественных науках старая парадигма отмирает потому, что, с одной стороны, вымирают ее сторонники, с другой стороны, — ее теснит альтернативная парадигма, поддерживаемая молодыми, то в гуманитарных науках отмирание парадигмы может происходить вследствие лишь первого фактора в отсутствие какой-либо альтернативной парадигмы. Подобное происходит в тех случаях, когда некий психолог-теоретик, занимающий высокое начальственное положение, умирает или теряет власть. Его парадигму попросту забывают, а не отвергают ради более совершенной соперницы.

Примерно то же происходит с научными теориями, не вырастающими до размера парадигм. Как рождаются научные теории, мы в общих чертах описали выше. Теперь рассмотрим этот процесс несколько подробнее. Директором научно-исследовательского института обычно избирается самый бесцветный из работающих в нем докторов наук, не имеющий ни своей теории, ни особых амбиций и поэтому воспринимаемый окружающими как абсолютно безобидный. В течение нескольких лет своего пребывания в директорском кресле он действительно соответствует этому имиджу, ничем не руководит и ни во что не вмешивается. Но наступает момент, когда он осознает, что уже достаточно стар, скоро ему в отставку, а он еще ничего выдающегося не сделал. Вот тут-то в нем обычно и просыпается теоретико-творческий зуд, и он входит в последнюю стадию эволюции любого руководителя в науке — стадию создания собственной теории. Собственно, это эквивалент заявления об уходе на пенсию, поскольку, взявшись за разработку теории, руководитель тем самым фактически заявляет, что ни на что другое он уже не способен.

Данная стадия разбивается на две фазы — фазу создания теории (ФСТ) и фазу ее навязывания подчиненным (ФНТ). Первая фаза длится не долго, поскольку в гуманитарных науках, в том числе и в психологии, в качестве теории сойдет все что угодно, и не надо особенно ломать мозги над ее разработкой. А самый простой путь — взять какое-либо свое личное психологическое качество, и вывести из него всеобщий закон. Поэтому, например, деятельный начальник разрабатывает теорию деятельности, общительный — теорию общения и т. д.

Вторая фаза растягивается на более длительный срок. Ее, в свою очередь, можно разбить на две подфазы — подфазу внутреннего и подфазу внешнего навязывания теории. Подфаза внутреннего навязывания теории охватывает ее навязывание своим непосредственным починенным. Как правило, это не составляет труда, поскольку они, как и подобает подчиненным, большого сопротивления не оказывают. В распоряжении любого начальствующего теоретика имеются разные способы повышения теоретической грамотности подчиненных: премии, выговоры, повышение в должности и т. п. Но в них обычно нет нужды, поскольку ученые — люди понятливые, и внутреннее навязывание теории происходит, в основном, за счет их внутренней же работы. Один из самых верных показателей этой понятливости — исчезновение из библиотеки любого НИИ книг ученого, о котором ходят слухи, что он вскоре станет директором: сотрудники сразу же начинают проявлять обостренный интерес к его научным идеям, и к моменту его вступления в должность большинство из них уже эти идеи разделяет.

Гораздо сложнее проходит подстадия внешнего навязывания теории — ее распространение за пределами управляемого теоретиком учреждения. Главная трудность здесь связана с одним из основных и, по-видимому, непреодолимых недостатков в организации современной науки: ученые, работающие за пределами некоторого научного учреждения — не подчиненные его руководителя и не обязаны разделять его научные взгляды. Конечно, отношения руководства и подчинения в науке достаточно многоплановы и не сводимы к простои схеме «начальник — подчиненный». Любой солидный ученый входит в состав руководящих органов и влиятельных организаций и за пределами своего института, в результате чего круг зависимых от него людей куда шире круга его непосредственных подчиненных. К ним нужно добавить публикующихся в журналах, где он состоит членом редколлегий, защищающих диссертации в Ученых советах, членом которых он является, и т. д. Этот круг еще более расширяется вследствие того, что зависимые от него люди, в свою очередь, имеют зависимых от них людей, распространяя на них интеллектуальное влияние своего начальника. Так что реальная «зона авторитетности» (ЗА) любого начальника, контролируемая им территория выходит далеко за пределы его родного НИИ.

Но все же далеко не все его коллеги находятся на этой территории. Обитающих вне ее можно разделить на две группы: на тех, кто живет на территории, контролируемый другим начальником-теоретиком, и на «диких» ученых, не примкнувших ни к одному из враждующих феодалов (напомним, что гуманитарные науки, в отличие от естественных, пока находятся на стадии феодальной раздробленности). Тут проявляется главное сходство двух родственных процессов — противоборства теорий и борьбы парадигм. Любая борьба содержит в себе не только деструктивный, но и конструктивный компонент, будучи борьбой не только против (чего-то или кого-то), но и за. За что борются ученые-теоретики и, соответственно, рожденные ими теории? Во-первых, за новых рекрутов — тех самых «дикарей», которые проживают вне их феодальных вотчин, т. е. зоны их влияния. Во-вторых, как и все феодалы, за расположение королей — тех начальников, которые занимают еще более высокое положение, чем начальники-теоретики, и контролируют распределение не только должностей, но и денег. Эта борьба ведется тем же оружием, что и война между научными парадигмами: вытеснением неприятеля с ключевых должностей, из Ученых советов, из редакционных коллегий и т. п. А собственно научные аргументы играют символическую роль знамени, на котором начертаны слова, непонятные основной части воюющей армии. Решающее же значение имеет захват той позиции, с которой была разработана вражеская теория — должности директора соответствующего учреждения. Если она захвачена, а ее прежний обладатель уничтожен как должностное лицо, победа над его теорией — лишь дело времени. Конечно, знатоки истории нашей отечественной психологии могут возразить, что теория деятельности не умерла в тот момент, когда на факультете психологии МГУ воцарился новый декан — сторонник другой теории. Но она ушла в полуподполье, а ее сторонники — в партизаны. Партизаны же могут долго протянуть лишь тогда, когда им на помощь рвется регулярная армия и к тому же регулярно сбрасывают провизию и боеприпасы. Если всего этого нет, основная часть побежденного населения, в том числе и партизаны, со временем примыкает к победителю.

Описанная — неофициальная — жизнь науки, конечно же, очень далека от тех правил, которыми должен руководствоваться принципиальный и непреклонный Homo Scientus, и очень не похожа на мифы о науке, на которых построены учебники. Как же тогда ученым удается поддерживать в умах обывателей столь благообразный образ науки, выдавая себя за обитателей Башни из слоновой кости, которым чужды все человеческие пороки? Как сказал бы известный детектив: «Элементарно, Ватсон», — делая одно, а изображая совсем другое. М. Малкей и Дж. Гилберт описали в своей книге с красноречивым названием «Открывая ящик Пандоры» два поведенческих «репертуара» ученых, которые они используют, гибко переключаясь с одного на другой в зависимости от ситуации. Один «репертуар», названный открывшими ящик Пандоры «эмпиристским», прибережен учеными для официальных ситуаций: для книг, научных статей, официальных выступлений, своих автобиографий, где они изображают свои действия подчиненными исключительно служению науке и ее главной цели — открытию истины. Второй, т. н. «условный репертуар», они раскрывают в неформальных ситуациях: в доверительных беседах с друзьями и родственниками, перед которыми им нечего скрывать. Здесь те же самые действия ученых предстают обусловленными всевозможными интригами, личными интересами и т. п. В результате почти все поступки людей науки приобретают двойной смысл, получающийся из сложения их официального и неофициального смысла, а сами они под камуфляжем первого всегда стремятся найти второй. Как именно это делается при чтении тех же научных текстов, из которых, в соответствии с нормами науки, удалено все личное, иллюстрируют те же Гилберт и Малкей.