Эта ящерица навела меня на прекрасную мысль. В нашем распоряжении остров. Нам уже не удастся побывать в Вест-Индии. Наша научная программа засохла на корню. Зато у нас под ногами совершенно неисследованный клочок суши. Здесь, на острове, должен существовать свой собственный мир живых существ, бегающих, ползающих, лазящих, составляющий единое целое в экологическом отношении. Мы должны узнать об этом острове все, что возможно. Исследовать остров, окруженный со всех сторон океаном, совершенно изолированный от мира, — ведь это так заманчиво! Острова тем и интересны для исследователей, что жизнь на них изолирована и сконцентрирована.

Большие пурпурные крабы бегали среди травы и, подобно ящерицам, прятались, завидев меня. Каково их место в этом островном мире? А эти улитки, гроздьями висящие на стеблях травы! Что им здесь понадобилось? Зачем они на траве?

Весь остров предоставлен нам: и земля, и вода, и небо, и бледно-зеленые лагуны. Вот движется в воде неясный силуэт гигантской морской черепахи — наверное, она возвращается с утренней кладки яиц. И берег — живая пульсирующая полоска, не принадлежащая ни земле, ни морю, а по очереди тому и другому. Все это наши владения.

Как бы желая показать мне тщеславность моего стремления узнать обо всем, что есть на острове, из купы кактусов выпорхнул колибри[7] и повис перед самым лицом. Он гудел и жужжал, как рассерженная пчела. И хотя крылья пташки мелькали, слившись в расплывчатое пятно, можно было различить мельчайшую подробность ее оперения. Я хотел определить, к какому виду может он относиться, судя по расцветке горла, затылка и полоски перьев вокруг шеи, но так ни к чему и не пришел. Я не знал даже, к какому роду его отнести. Легко повернувшись, птичка упорхнула обратно в кактусы, как бы спрашивая: «Ну, что, собираешься все узнать? Да?»

Я стал присматриваться к растительности. Это была тропическая растительность, правда, не столь буйная и пышная, как на соседнем Гаити или Санто-Доминго, а скорее утонченного типа, так называемого ксерофитного:[8] острые иглы, ярко окрашенная кора, мясистые листья, колючие шипы кактусов. Шипы! Они были душой этого растительного мира и безмолвно повествовали о скудном существовании, о палящем солнце и жгучих ветрах, об иссушенной зноем почве. Растительность пустыни… Я инстинктивно ощупал свою флягу — есть ли в ней вода? Кроны пальм на гребнях холмов отчетливо вырисовывались на фоне неба. В здешней растительности ощущалось что-то дикое, гнетущее и вместе с тем привлекательное. Может быть, причиной тому шипы и колючки, а возможно, песок и голый камень, проглядывавшие там и тут между стволами деревьев. Были здесь и цветы, даже на кактусах, — желтые и красные. Приятный пейзаж, тропический, но не кричащий, не из тех, что быстро приедаются.

В глаза бросалась одна особенность. Все растения на гребне дюны и поблизости от нее низко пригибались к земле. Это свидетельствовало о беспрерывных пассатах, дующих с моря и подчиняющих своей воле листья и ветви. День за днем дует ветер, и, защищаясь, растения поворачиваются к нему спиной, прячутся под укрытие скал. Вот первый пример взаимосвязей жизни островного мира, несколько звеньев цепочки, накрепко соединенных друг с другом: ветер возвел песчаные дюны — дюны дали растениям приют и минеральные соли для питания, а растения искривились и согнулись под напором все того же ветра.

Я зашагал дальше. Вскоре гребень дюны стал понижаться, перешел в равнину, а потом — в болото. Болото уступило место узкому, как лента, озеру. На дальнем берегу озера кормились фламинго — те самые, которых мы видели вчера вечером. Они расхаживали по-журавлиному в воде, то опуская, то подымая свои лопатообразные клювы. Я подкрался поближе, протискиваясь между мангровыми деревьями,[9] но они всполошились и улетели.

«А не теряю ли я попусту время? — спохватился я. — Может быть, все равно, когда я найду людей — сегодня, завтра или послезавтра?» Но, подумав, решил, что нам в любом случае надо есть, и если удастся быстро найти людей, мы еще успеем достать со дна консервы. А там видно будет, что делать дальше. Да и по отношению к Колману было бы не честно болтаться здесь без дела. Я зашагал вперед. В полдень я поел и присел отдохнуть на верхушке дюны. Вдруг мне показалось, что вдали на берегу виднеются какие-то фигуры. Люди. Двое. С криком я бросился вниз по склону, прыгая и размахивая руками. Но, к моему удивлению, люди повернулись на секунду в мою сторону и тотчас нырнули в заросли.

Я остановился, в недоумении глядя в ту сторону, куда скрылись фигуры людей. Затем улыбнулся. Ничего удивительного! Вид у меня совершенно дикий. Одежда разодрана в клочья о кораллы; мятая шляпа лихо заломлена, борода двухнедельной давности скрывает мое лицо. На шее болтается грязный синий шарф. Я нашел его на песке и повязался, чтобы не обгорела шея. Изодранные парусиновые брюки лоскутами свисают до колен. До сих пор я не задумывался над тем, как выгляжу; не до этого было—сначала спасал снаряжение, затем отправился на поиски людей. А выглядел я, несомненно, как самый настоящий бродяга. Во всяком случае, достаточно страшно, чтобы напугать робких островитян. Какое-то время я стоял, выжидая. Никакого движения вокруг, только волны взбегали на песок да трава колыхалась под ветром.

Не спеша двинулся дальше. Вскоре на сыром песке появились следы — отпечатки широких босых ступней с далеко отставленным большим пальцем. Следы вели к купе карликовых пальм и мангровых деревьев. Я остановился в нерешительности и стал раздумывать над тем, как лучше всего обратиться к жителям неизвестного острова. Сказать ли им: «Доброе утро! Не будете ли вы добры сообщить мне, как называется этот остров?» Или лучше: «Прошу прошения, я потерпел кораблекрушение»? И то и другое звучало бы страшно глупо, но ничего больше в голову не приходило. Чувствуя себя ослом, я сделал шаг к зарослям и крикнул в сторону мангровых деревьев: «Эй! Кто там?» Молчание. Снова крикнул, и снова никакого ответа. «Эй, где вы там?» — закричал я в третий раз. С минуту все было тихо, затем из-за пальмы нерешительно вышли два маленьких мальчика.

Я оглядел их с любопытством: черны, как тушь, и почти столь же оборванны, как и я сам. Один был без штанов, но вскоре я разглядел, что штаны спрятаны в корзиночке у него за плечами. Оба казались испуганными я готовыми броситься в бегство при малейшем моем движении.

— Я ничего вам не сделаю, — сказал я.

Это, по-видимому, их успокоило, и выражение ужаса сошло с их лиц. Мальчик без штанов вдруг вспомнил о недостающей части своего туалета и торопливо ее надел. Я улыбнулся, видя его замешательство, и они оба в ответ тоже расплылись в широких улыбках.

— Не скажете ли вы мне, что это за остров? — спросил я.

Улыбка немедленно сошла с их лиц, и мальчики приготовились к бегству. Вопрос казался им совершенно бессмысленным. Они взглянули друг на друга, затем на меня, словно сомневаясь в моих умственных способностях.

— Не убегайте, — быстро заговорил я. — Наша лодка разбилась на рифе. — Вон там, — я указал в направлении, откуда пришел, — Мы разбились вчера утром, в темноте.

Их лица омрачились скорбью, и старший произнес:

— Очень, очень жаль вас, сэр, очень, очень жаль вас.

Вскоре у них развязались языки, и они рассказали, что, когда я их увидел, они собирали черепашьи яйца и что они с фермы, которая находится неподалеку отсюда. Там же живут и их родители и целая куча теток и дядьев, но только летом, а сейчас зима, очень холодно (около тридцати градусов в тени), и они пришли на ферму для того только, чтобы прогнать диких свиней, которые подрывают их посевы. Остров называется Инагуа — это всякий знает.

Итак, мы все же на Инагуа. Теперь понятно, почему мы видели островок на севере. Но каким образом, идя прямо на юг, мы могли проскользнуть между Кайкосом и Маягуаной, не заметив их, — этого я не могу взять в толк и поныне. Мы потерпели крушение у северной оконечности острова. Лагуна, где мне попались фламинго, называется Кристоф. Я спросил мальчиков, почему она так называется, но они не могли дать вразумительного ответа. Она всегда так называлась, и все тут. Я решил, что она названа в честь черного императора Гаити Анри-Кристофа, — ведь Гаити лежит от Инагуа всего в восьмидесяти или девяноста милях. Впоследствии оказалось, что я был прав. Предание гласит, что основатель знаменитой цитадели на Кейп Гаитиан построил здесь летний дворец. Здесь же, гласит предание, император прятал про черный день деньги и слитки. Правда ли это — не знаю, но несколько месяцев спустя невдалеке от лагуны я наткнулся на обтесанные камни и развалины, поросшие карликовыми пальмами и железным деревом.