Под ногами песчаное дно, отлого поднимающееся вверх. Я со всех ног бросился к берегу, падая и поднимая целые фонтаны брызг, а оказавшись на берегу, без сил свалился на песок, задыхаясь и дрожа всем телом.

До этого случая мне никогда не приходилось сталкиваться с акулами. Сейчас же, имея за плечами семилетний опыт подводного плавания в водолазном снаряжении, могу уверенно сказать, что бояться было нечего.

Вспоминая анатомические особенности того экземпляра, что плавал вокруг меня у Шип-Кея, я прихожу к выводу, что это была так называемая песчаная акула[28] — совершенно безвредная разновидность акул. Она не нападает ни на одно существо крупнее моллюсков и ракообразных, которыми питается. Ее внимание ко мне объяснялось, вероятно, простым любопытством, и ничем больше. Будь у нее хоть малейшее желание напасть на меня, что помешало бы ей осуществить его? Я был всецело в ее власти.

Как и следовало ожидать, ящерицы на Шип-Кее ничем не отличались от своих собратьев на Инагуа, и при классификации особого упоминания не заслуживают. Все они принадлежат к роду анолис,[29] известному своей чудесной расцветкой: от бледно-серого с лиловатым оттенком до густого шоколадно-коричневого. Они обладают удивительной способностью быстро менять окраску, так сказать по своей прихоти заливаются желтым, красным или серо-зеленым румянцем. Вытряхнув воду из ствола и просушив ружье на солнце, я настрелял целую коллекцию этих ящериц. Моя шляпа, в подкладке которой хранился запас патронов, по какой-то невероятной случайности уцелела, и я был вполне обеспечен боеприпасами. В противном случае я так и остался бы без образцов ящериц с острова Шип-Кей. Сам я представлял довольно странное зрелище, и никто не принял бы меня за герпетолога, когда я разгуливал нагишом, в одной шляпе, бившей меня мокрыми полями по ушам,

Шип-Кей — на редкость удивительный уголок земли. Он был занят двумя видами деревьев, несколькими видами мелких кустарников, тремя разновидностями крабов, множеством разных моллюсков, одним родом ящериц и одним представителем млекопитающих — мной самим. Вот и все население Шип-Кея, если не считать маленькой зеленой цапли, которая, увидев меня, издала пронзительный крик и тотчас улетела, да целой тучи кровопийц-москитов и южноамериканских песчаных блошек. Деревья, несомненно, самые замечательные обитатели Шип-Кея. Их всего тринадцать, причем двенадцать из них — кокосовые пальмы, растущие на берегу небольшой бухты в самой середине островка. Всю остальную площадь занимает тринадцатое дерево — великолепный представитель своего вида. Вполне возможно, первоначально здесь было несколько деревьев, но они срослись и образовали сложное переплетение из нескольких сот отдельных, но взаимосвязанных стволов и не менее трех или четырех тысяч выходящих из земли корней, поддерживавших эти стволы. Они образовали приподнятую площадку, которой не достигала соленая океанская вода. Корни переплелись в невообразимом клубке. Ветви, извиваясь, прокладывали себе путь вверх, несметное число раз сращиваясь и оплетая друг друга — и все это непроницаемое переплетение ветвей, стволов и корней венчал шатер темно-зеленой листвы. Лишь кое-где лучи солнца прорывались сквозь этот экран, и когда я вступил в огромную растительную западню, мне показалось, будто я попал в сырую и мрачную пещеру. Вся она была наполнена низким гудением тучи кружащихся насекомых. Москиты облепили мое голое тело, и каждый деловито вонзил в него свой зонд. Как ошпаренный выскочил я наружу и принялся стряхивать с себя этих кровопийц. Затем обошел вокруг чудовищного дерева. Оно занимает по крайней мере пол-акра. В Кингстоне, на Ямайке, растет знаменитый баньян, способный заполнить собою небольшую городскую площадь. Но он и в подметки не годится моему мангровому дереву — это было именно мангровое дерево. Оно целиком проглотит кингстонского великана и вместит в своих дебрях еще одного такого же.

Мангровое дерево — центр и средоточие всей жизни на Шип-Кее. Древесные ящерицы анолис нашли себе пристанище на его ветвях. Лиственный покров защищает их от пассатов, сметающих все на своем пути, и дает приют москитам и другим насекомым, которые питаются кровью ящериц. Даже сухопутные крабы, желтые и красные, всецело зависят от мангрового дерева: роясь в мусоре и гнили, которая скапливается на земле, они выискивают в опавшей листве микроскопические крошки себе на прокорм.

Самая жизнь на Шип-Кее существует благодаря мангровому дереву; более того, мангровое дерево — основа и фундамент всего островка. Не будь этого древесного гиганта, Шип-Кей так и остался бы простой песчаной отмелью, вечно меняющей свои очертания по воле ветров и течений. Только под этим зеленым шатром известковый песок, прочно удерживаемый переплетающимися корнями, стал известняком.

Шип-Кей возник над бушующим прибоем благодаря тому, что в этом месте барьерного рифа кораллы плотно переплелись между собой и затруднили свободный ток воды. Риф начало заносить песком. С течением времени слой песка рос вверх, заполняя все пустоты между ветвями коралла, и наконец вышел на поверхность. У поверхности волны и течение размывают сыпучий песок, расшвыривают его во все стороны, укладывают кучами и снова размывают; мель меняла очертания с каждым приливом и отливом. Я добрался до крайней оконечности островка и увидел, что там идет именно этот процесс. Вся в пенистых бурунах, дуга кораллового рифа изгибается до крайней точки островка, оканчиваясь большой грудой белого песка. Набегающие с океана волны вскипают здесь воронками и взбалтывают наносы в молочную массу, которая перекатывается взад-вперед с каждым приливом и отливом.

Я вернулся к бухте и сел на песок — мне хотелось отдохнуть, прежде чем плыть обратно. И здесь я воочию увидел, как протекает вторая фаза становления острова. Вода недавно достигла самого низкого уровня и сейчас начала прибывать. Медленно, дюйм за дюймом она покрывала песчаный откос, мелкая зыбь легко плескалась о берег. На зыби качался продолговатый обломок красноватого дерева длиной около фута. Нижний его конец напоминал по форме заостренный дротик, верхний был причудливо увит засыхающими древесными волокнами. Это был отросток мангрового дерева, принесенный волнами откуда-то с Инагуа.

Мангровые деревья растут там, где почвенный покров неустойчив: в болотной трясине или в полосе прилива и отлива, подверженной действию сильных течений. Если бы семена мангровых деревьев ничем не отличались от семян других растений, их бы немедленно смывало соленой водой либо засыпало песком. Однако природа снабдила мангровые деревья особым способом размножения и сделало семя способным закрепляться в самой зыбкой почве. Маточное дерево не разбрасывает вокруг себя зрелые семена и не обрекает их на гибель в воде или под слоем песка, а хранит семя, пока оно не прорастет и не выпустит длинного крепкого отростка, свисающего с ветки к земле. Копьеобразный отросток достигает земли, пускает корни и начинает самостоятельную жизнь, оторвавшись от породившего его дерева. Но может случиться иначе: волокна, удерживающие семечко на ветви, внезапно обрываются, оно дротиком падает вниз и зарывается в мягкую почву. Отросток благодаря собственной тяжести погружается все глубже, цепляется корешками за землю и прочно утверждается в ней.

Отростку-корешку, приплывшему по волнам, почему-то не повезло. Должно быть, он упал набок, зацепившись за ветку и отклонившись от вертикального направления, и был подхвачен отливом; возможно также, что он упал на раковину или прикрытое слоем грязи бревно и не смог закрепиться в почве. Много ли у него шансов на то, чтобы выжить? Сомнительно… Однако тут же, в нескольких шагах, я заметил другой отросток, наполовину засыпанный песком. У этого на самой верхушке уже пробились два темно-зеленых копьевидных листочка. Его длинные волокнистые корни уже прочно закрепились в песке, обвившись вокруг давно погибшей раковины.