Тозамтоуи, а по ней к Уральскому хребту, в район горы Манья-Тумп.

Петр Ефимович выслушал меня до конца и с искренним удивлением спросил: : ;

— Ты чо, начальник, ходил ли чо ли Тозя*!* тоуя?

Старые манси не пользуются картами, да Н не умеют ими пользоваться. Они просто запоминают тропы. Помнится, как Петр Ефимович вел нас по пути, которым ходил десять лет назад. Он часто останавливался, присматривался к местности и потом, узнав или припомнив направление, шел дальше. Зрительная память исключительно развита у этих таежных людей.

Мы долго еще рассуждали о предстоящем походе, договаривались об условиях и закончили тем, что выйдем в тайгу завтра утром.

Не буду описывать наших сборов: они обычны и известны каждому. Брали самое необходимое: сухари, сахар, чай, соль, крупу, сухое молоко, ружья, патроны, фотоаппараты, запас пленки и киносъемочную камеру. Все это нужно было нести в рюкзаках. По примеру Петра Ефимовича на этот раз отказались от палатки и спальных мешков. Спать летом в тайге под открытым небом — одно удовольствие. В крайнем случае можно всегда соорудить шалаш. Из спальных принадлежностей прихватили с собой лишь легкие брезентовые чехлы от спальных мешков.

Мы условились со стариком, что завтра зайдем за ним, когда будем проходить мимо его дома. Но утром у нас в комнате неожиданно появился сам Петр Ефимович.

— Что случилось? — забеспокоился я.

— Покажи груз, начальник.

Я показал на два пузатых рюкзака. Старик попробовал их на вес:

— Однако тяжелый, надо олень.

Не говоря больше ни слова, он взял оба рюкзака и понес их из комнаты. Мы пошли за ним. К нашему удивлению, у крыльца стоял небольшой северный олень. На спине его уже были навьючены маленький мешок и ружье хозяина. Старик стал прилаживать к вьюку и наши рюкзаки.

Я молчал, растроганный добротой старика. Он проявил к нам большое уважение — взял в поход своего собственного оленя, чтобы везти наш груз.

Возле оленя сидела белая собака. По обрубленному хвосту я узнал четвероногого спутника старика— Паля. Состарился, одряхлел пес, но, видно, продолжал неотступно следовать за хозяином.

— Паль!

Пес повернул голову.

— Ты что, забыл, как на глухарей охотились!?

Паль нехотя встал и, виляя хвостом, подошел.

Принюхиваясь, он лениво помахивал обрубком хвоста и пристально смотрел мне в глаза, как будто вспоминал: «Где это я видел тебя, человек?» Не мудрено: прошло три года. Понюхав еще раз мои ноги, он сильнее замотал хвостом. Глаза его стали добрыми. Узнал!

Между прочим, собаки у северных народов и у сибирских жителей очень добродушные. Они не лают по-пустому, как наши дворняжки, и не бросаются на незнакомца. Лежит посреди деревни огромная собачина со страшной мордой, этакий лев, вроде спит, а одним глазом следит за тобой. Обойти его, кажется, нельзя. Идешь мимо и душа в пятки: «Вот бросится сейчас!» А он проводит тебя одним глазом и не моргнет.

К СВЯЩЕННОЙ ГОРЕ

После полудня мы от-I ‘правились. Впереди шел Петр Ефимович и вел за узду оленя с колокольчиком на шее. Рядом с ним семенил верный .друг старика — пес Паль. Следом шли мы, увешанные ружьями и фотоаппаратами.

Вышли к тому месту, где быстрая Манья впадает в Северную Сосьву, и направились вдоль берега в глубь тайги. Шли самым удобным путем — по берегам Маньи. Лучше десять раз переходить вброд реку, чем идти по таежным болотам по колено в грязи.

К вечеру второго дня' мы достигли своей старой стоянки, на берегу речки Мазыпатьи. Отсюда двинулись по тропе Лебедзинского. Она совсем заросла. Никогда бы и не узнать былой дороги, если бы срубленные великаны сосны не напоминали о старинной просеке.

Когда кончился сосновый бор после Мазыпатьи, старик снова повел нас к долине Маньи. Начались болотистые низины. Мы направились к озеру Сур-тым-Тур. Я видел это озеро с Уральского хребта, когда мы ходили на исток Печоры. Большой круг

его блестел среди зеленого океана тайги. Показывая на него, Петр Ефимович говорил тогда:

— Это Суртым-Тур. Там утка много есть.

Он снял с плеча ружье, приложился к нему и, отвернув лицо в сторону, добавил:

— Так стреляй — много убивай.

— Так мы зайдем туда, Петр Ефимович!

— Э-э-э, дорога шибко худой: болото.

Теперь мы шли к этому озеру по едва заметной

тропе. Дорога действительно была «шибко худой». Прыгали мы с кочки на кочку, из лужи в лужу, ноги до колен вязли в отвратительной темно-коричневой жиже. В воздухе не умолкала гнусавая комариная симфония.

Особенно доставалось нашему оленю. Его панты были буквально облеплены комарами. Животное отфыркивалось от насекомых, которые назойливо лезли ему в ноздри.

Комары — это бич тайги. Известный исследователь Северного Урала Э. Гофман писал в 1856 году: «Приятно жить в горах, но комары, комары!.. Они уничтожают почти всю прелесть этой жизни».

Болоту, казалось, не будет конца. Приходилось то и дело выливать из сапог грязную жижу. Неожиданно нахмурилось небо, откуда-то нанесло тучи, заморосил мелкий дождь.

От дождя быстро сыреет тайга. Лужи образуются там, где в солнечную погоду обычно сухо. Постоянные болота, наполнившись водой, становятся еще непроходимее. Мы идем следом за стариком, собирая на себя влагу с мокрых листьев. Через полчаса промокли до нитки. Комаров становилось еще больше. Тучами вьются они над нами, лезут 30

в уши, за ворот, кусают руки, лицо. Комару маленький дождь нипочем!

На болоте уверенно продвигался лишь олень. Там, где мы проваливались по колено, копыта животного только слегка придавливали землю и не тонули. Когда олень ступает на мягкую болотистую поверхность, ступня раздвигается на четыре острые конечности, копыто как бы начинает стоять на четырех широко развинутых точках. Таким образом олень превосходно держится даже на зыбких местах болот.

Впереди между деревьями заблестела водная поверхность озера. Но старик отвернул от него в сторону. Не упуская из вида Суртым-Тур, мы прошли еще километра два и остановились на берегу ручья, текущего из озера в Манью. Здесь было сравнительно сухо. К тому же и дождь перестал.

Развьючили оленя. Петр Ефимович привязал к его шее баклажку, которая, путаясь в ногах, мешала бы ему быстро передвигаться. Так он не уйдет далеко от нашего лагеря.

Как приятно после трудного перехода развести костер, обсушиться! У костра оживает человек. Все таежные невзгоды забываются, как только разгорается чудодейственный огонек. Ну, а кружка горячего чая буквально воскрешает путешественника: к нему возвращается веселое настроение, работоспособность,- появляется разговорчивость, желание шутить.

На таежном костре чай готовят очень крепким. Не знаю, вредно или нет пить крепкий чай, но после трудных переходов по тайге и горам именно крепкий чай спасает от усталости, утоляет жажду и добавляет силы.

Под вечер погода наладилась. Заходящее солнце оранжевыми лучами осветило тайгу. Наступило приятное вечернее затишье. Дым от костра расползался по низинам. В кустах вдоль ручья засвистели рябчики.

Всю ночь у костра урчала собака: в тайге ходил медведь.

* * *

Солнце еще не поднималось из-за леса, когда старик разбудил нас.

— Вставай надо. Утка много Суртым-Тур.

Снова чайник висит над костром. Мы готовим

снаряжение, кинокамеру, фотоаппараты, ружья. Петр Ефимович сообщает:

— Моя слушал, утка крякал много.

Предупреждаю его:

— Если на озере есть лебеди, стрелять не надо: мы'будем снимать.

— Ладно. Будем снимай, — сказал он, посмотрев внимательно в сторону озера, и, почесав затылок, добавил: — Я думай, как пойдем: берег совсем топкий.

Об этом думали и мы с Павлом, навертывая на ноги сразу по две портянки, чтобы крепче сидели сапоги. Только там, где редкие деревья подходят близко к воде, можно кое-как подобраться к берегу. В течение получаса мы, чертыхаясь, пробирались по земле, которая колыхалась под нами, как корка на киселе. Часто эта корка не выдерживала нашего веса, и мы — то один, то другой — проваливались по колено в отвратительную чавкающую грязь. А в одном месте Павел угодил в жижу почти по пояс.