— Ходь ван? — вежливо интересовался он по утрам. (То есть: «Как вы поживаете?») Потом любезно сообщал: — Аз эн невем Петер… Петер…

Это означало: «Моё имя Петер»…

Но скоро он привык к новому имени и после венгерского «как вы поживаете?» сообщал:

— Я — Петька… Петька…

Дядя извинялся за Петьку:

— Вы уж простите его за плохое произношение. Всего несколько дней, как изучил русский язык…

Некоторое время дядя пожил у сестры — Тошкиной мамы, потом уехал в геологическую экспедицию. Ясное дело, он не мог взять с собой Петьку в экспедицию и оставил его сестре. Заботиться о Петьке стал Тошка. Пожалуй, с этого и началась Тошкина любовь к птицам и всякому зверью. И Петька отвечал другу преданностью и любовью.

По утрам, увидев, что Тошка проснулся, Петька радостно кричал:

— Ура! Ура!

Кто его этому научил, неизвестно.

Когда Тошка собирался уходить, он говорил попугаю:

— Ну, Петька, я пошёл.

— Здравствуйте! — отвечал вежливый Петька.

И Тошка души не чаял в своём пернатом друге, любил его и холил.

В Тошкиной комнате, плохо проветриваемой, стоял тяжёлый запах, но для Шуры часы проходили здесь, как минуты. Если бы не школа и не мама с её неиссякаемой любовью к пятёркам, Шурка все дни проводил бы среди полюбившихся ему зверюшек. Да и с Тошкой он подружился.

Очень нравилась Шурке необыкновенная вежливость Тошки. Другой парень, обладая такими богатствами, зазнался бы, смотрел бы на всех свысока, а Тоша — ничего подобного. Он со всеми был вежлив, при всяком удобном случае говорил «извините» и даже Шурке говорил «пожалуйста», если просил почистить клетку морских свинок или налить молока ежам.

В этом Антон видел большой смысл, о котором Шурка и не догадывался. Ещё в ту пору, когда Тошкин отец жил дома, он не раз поучал сына:

— Ласковые телятки сосут по две матки, а бодливому ни одна не даётся. Если ты не хочешь иметь врагов, будь со всеми вежлив и ласков.

— Даже с теми, кого я не люблю? — вначале удивлялся Антоша.

— Даже с врагами, — говорил отец. — Коли птицу ловят, так её сахаром кормят. Можешь поучиться у меня, Антон. Ни один мой сослуживец не скажет, что Савелий Петрович Пугач плохой человек. Почему? Да потому, что и я со всеми хорош. А в действительности иные сослуживцы противны мне так, что и смотреть на них тошно, не то что улыбаться… Это очень важно, Антон, быть со всеми вежливым и ласковым.

Мать возмущалась:

— Чему ты учишь ребёнка, Савелий? Так, сынок, жили люди, когда человек человеку волком был, — пояснила она, с тревогой приглядываясь к сыну, — а теперь, слава богу, другие времена…

Вначале Тошка не слушал отца. В самом деле, рассуждал Тошка, почему он должен быть вежлив и любезен с Петькой Дышняком, если тот дразнит его «Крысой» за белых мышей? Почему нужно быть ласковым с Вовкой Козельцом, если тот противный скареда и потихоньку от одноклассников ест конфеты «Золотой ключик»? И Антон не скрывал своей неприязни к Петьке Дышняку и Вовке Козельцу.

Но вскоре, — Антоша сам не заметил, как это случилось, — он начал следовать советам отца. Может быть, потому, что всё-таки он любил его. Теперь, когда Петька Дышняк называл его Крысой, Тошка уже не отвечал ему, как раньше: «От Сосиски слышу», а предлагал: «Хочешь, я и тебе могу дать парочку мышей». И дал. А Вовка Козелец до того был растроган вниманием Тошки, что потихоньку стал и его угощать «Золотым ключиком». И Тошка пришёл к выводу, что отец прав.

А вот к матери отец относился далеко не ласково.

— Это борщ? — спрашивал он, брезгливо отодвигая тарелку. — Собачья похлёбка, а не борщ…

— Ты бы хоть при нём стыдился, — тихо говорила мать, кивая в сторону Тошки.

Но отец не стыдился, с грохотом отшвыривал стул и отвечал:

— Сын мой тоже не щенок, чтобы кормить его такой дрянью. — И медовым голосом обращался к Тошке: — Пошли, сынок, в ресторан, там не подадут такой похлёбки…

Тошка, конечно, не отказывался. В ресторане всегда было веселей обедать. Только вот больно было смотреть на мать, когда, уткнувшись лицом в ладони, она тихо и жалобно всхлипывала.

Но постепенно Тошка стал привыкать к слезам матери, они уже не очень трогали его, и он стал думать, как отец: поплачет и успокоится.

Однако мать не успокаивалась, с каждым днём она всё более чахла, лицо избороздили преждевременные морщины, а в её чёрных красивых косах, которыми раньше он любовался, появилась седина.

Ссоры с матерью происходили у отца и на другой почве. Отец всегда одевался с иголочки, часами просиживал за журналом мод, внимательно изучая покрой костюма, куртки или пальто.

— Э-эх, живут люди, не то что мы, — вздыхал он и, помолчав, обращался к матери: — Как ты смотришь, старуха, если я такую курточку закажу? Недурна, а?

Мать робко замечала, что до зарплаты ещё неделя, а она задолжала тридцать рублей. К тому же месяца ещё не прошло, как он купил шерстяной джемпер…

— Вечно ты в долгах! — возмущался отец. — И куда только ты тратишь деньги, не понимаю.

Мать начинала пересчитывать, на что израсходованы деньги, но отец не слушал её.

— Пойми, — говорил он холодно и зло, — что человека принимают по одёжке…

Вторую часть пословицы, что человека провожают по уму, отец почему-то опускал. А на следующий день между прочим сообщал:

— Я, знаешь ли, заказал куртку у своего портного.

Вздыхая, мать говорила:

— На эти деньги можно две недели прожить…

Тут отец вскипал:

— Вот человек! Ничем приятным с ней нельзя поделиться. Вечно деньги, деньги, деньги…

Теперь и Тошка, когда мать отказывала ему в чём-либо, кричал:

— Просто противно слушать: вечно деньги, деньги, деньги…

И в Тошкиной жизни деньги стали приобретать всё большее значение. Раньше они нужны были ему только на покупку корма для попугая и золотых рыбок, а теперь, следуя примеру отца, Тошка стал придавать большое значение одежде. Прежде он не замечал, как ребята одеты, но со временем начал присматриваться, какой костюм носит Петька Дышняк или Вовка Козелец. Он завидовал ребятам, ходившим не в школьной форме, а в узеньких брючках. Тошка вечно клянчил у матери деньги то на какой-то особый шарф или чехословацкие перчатки, то на туфли с каучуковой подошвой.

— Ты бы лучше об уроках думал, — советовала мать. — Вот когда начнешь сам зарабатывать, тогда будешь покупать, что захочешь. — И корила отца: — Все это от тебя, это модничание…

Когда Тошка заканчивал шестой класс, отец ушёл от них и завёл новую семью. Тошка остался с матерью, но тяжело перенёс уход отца, затаил обиду и на него, и на мать.

Шурка Чоп не знал всего этого и удивлялся, как Тошка относится к матери. Такой вежливый со всеми, Тошка был с нею очень груб.

— Есть давай! — без всякого «пожалуйста» требовал он, садясь к столу. — Долго ты ещё будешь копаться?

— Обожди минуточку, — просила мать, — я ведь только что с работы. Разве ты сам не мог подогреть?

— Буду я возиться с твоими горшками!

— Я ведь предупредила, что могу задержаться на работе, — устало оправдывалась мать.

У неё был болезненный вид, мешки под глазами и бледное лицо со скорбными морщинками в уголках губ. К грубости сына она, должно быть, уже привыкла и только тихонько вздыхала, а Шурка в такие минуты поёживался: ему было неловко.

Тошка до ухода отца аккуратно посещал школу, неплохо учился. А в пионерском отряде его особенно ценили за умелые руки. Тошка любил мастерить, у него, как говорят, были золотые руки. Но когда отец ушёл, Тошка перестал готовить уроки, а потом и вовсе бросил школу.

Отец жил на окраине, имел собственный дом, и Тоша изредка навещал его. Чаще в те дни, когда болела мать и в доме не было денег.

— Что, опять симулирует? — недобро усмехался отец, говоря о матери. — Думает, наверное, что я миллионер, и можно тянуть из меня до скончания века.

На это Тошка ничего не отвечал, помалкивал, не желая раздражать «старика», как он называл отца. Но Тошка прекрасно знал, что мать действительно больна.