К домику, где остановились на ночлег пулеметчик Тилла Матьякубов и его друзья, идут люди. Женщины, мужчины, молодые парни и паненки, дети. У паненок — большие букеты цветов. Женщины бережно несут большие тарелки и вазы, покрытые белоснежными рушниками.

На крыльце стоит Тилла. Он в новеньком обмундировании, в новых сапогах. На чисто выбритом лице — бледность и усталость. Матьякубов ничего не понимает, удивленно смотрит на людей, собравшихся возле крыльца, потом вопросительно оглядывается на своего командира роты, который стоит рядом. Не понимает и Поляков.

Подбегает пан Кручинский:

— Пан поручик, наши селяне пришли поздравить пана Тиллу с днем рождения, — шепчет Полякову пан Кручинский с торжествующим видом.

— Но как люди узнали?

— О, про хорошего человека можно все быстро узнать!

Поляков понимающе улыбается.

— Это вы рассказали?

Пан Кручинский машет руками, делает безобидное лицо.

— Зачем я? Могли узнать и от друзей пана Тиллы.

— О, пан Кручинский, вижу, это ваша работа!

Наш хозяин уже не противоречит.

Девочки-подростки, одетые в белые кисейные платья, взбегают на ступеньки крыльца и преподносят Матьякубову букеты цветов.

— Поздравляем пана с днем рожденья!

— Многие лета пану!

— Нех бог хранит пана на войни!

— Счастливого життя пану!

Самая маленькая из них, худенькая, с тонкой талией, востроносая девчурка приподнимается на цыпочки и целует Тиллу в щеку.

Толпа хлопает в ладоши, возбужденно шумит, волнуется у крыльца. Слышны возгласы:

— Спасибо русскому жолнежу!

— Пусть дочекается пана жолнежа его пани матка!

— Нех жие Червона Армия!

Но вот толпа расступается. К Матьякубову идет низенькая с поблекшим лицом пожилая женщина. Это пани Михалина, мать ребенка, для которого Тилла дал свою кровь. Она несет на вытянутых руках большой поднос с огромным пирогом, вокруг которого закреплены тридцать свечей. После мы узнали, что пирог этот пекла пани Ядвига, наша хозяйка-полнушка. Пани Михалине было не до стряпни: она всю ночь провозилась с больной дочкой.

Женщина протягивает Матьякубову поднос с пирогом.

— Поздравляю с днем рожденья, дрогий мой сын, — негромко произносит она. — Денькую за ваше златэ сердце. Я буду навик памятаты тебя…

Женщина пытается поцеловать руку Тиллы, но он, ласково взяв ее за плечи, сам поцеловал ее в голову.

Женщина прослезилась.

И опять зашумел, заволновался народ. Никто в эту минуту не заметил, как неслышно подошла и остановилась неподалеку от дома легковая машина. Из нее вышли комдив, начальник политотдела дивизии, майор Гордиенко. Все они застыли возле машины, с любопытством оглядывая толпу крестьян.

Старший лейтенант Поляков заметил прибывших. Он осторожно опустился с крыльца, подошел к машине и все объяснил.

— Нет-нет, сейчас мы мешать не будем, — говорил генерал. — Пусть люди поздравляют бойца.

К Тилле подходят мужчины и женщины. Каждый преподносит имениннику пирог, каждый целует солдата. На широких лавках крыльца возвышается уже целая гора пирогов.

— Какое богатство! — вполголоса восклицает Николай Медведев, стоящий со мною рядом. — Неужели не придется отведать…

— Ох, и обжора же ты! — сердится Григорий Розан. — Неужели хоть на минуту не можешь забыть о своем брюхе?

— Заткнись, Григорий! Не мешай мне смотреть на пироги, — парирует Николай Медведев.

Старший лейтенант вновь рядом с Тиллой. Он нагнулся к уху Матьякубова и прошептал:

— Надо что-то сказать, Тилла, поблагодарить людей.

Какой из Тиллы оратор? Он простой пулеметчик, он умеет хорошо воевать, быть исправным солдатом, но не умеет произносить речи.

— Смелее, Тилла, — негромко говорит Поляков.

Матьякубов делает шаг вперед, почему-то снимает пилотку, глядит в толпу. И она сразу притихла.

— Спасибо, дорогие граждане, за подарки, — наконец, произносит Тилла еле слышно, — спасибо за поздравления.

Вот и вся речь! По толпе прокатывается радостный гул, опять слышны восклицания:

— Нех жие Червона Армия!

— Нех жие русский народ!

Снова расступается толпа. К крыльцу идут генерал, начальник политотдела, майор Гордиенко. Тут же на улице выстраивается рота Полякова. Тилла тоже хотел было бежать в строй, по Поляков остановил.

— Повремени, Тилла, поздравления еще не кончились.

Командир дивизии зачитывает Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении сержанта Тиллы Матьякубова орденом Красной Звезды.

— Служу Советскому Союзу! — громко и отчетливо произносит Тилла. Он уже не бледен, щеки порозовели, глаза возбужденно горят.

— И хорошо служишь, товарищ сержант, — говорит генерал. — Не только отменный вояка, но и отличный, душевный человек. Дай я тебя поцелую за все.

Маленький, щуплый Тилла прямо-таки утонул в объятиях высокого генерала.

Настал черед преподносить подарки имениннику и друзьям Тиллы. Тут и портсигары, и самодельные мундштуки, и самых причудливых форм зажигалки, не обошлось и без пирога. Его преподнес повар полковой кухни Иван Костенко. Над ним он колдовал под наблюдением Петра Зленко. Григорий Розан написал стихи, которые начинались словами:

Удивил всех, в там числе и именинника, разведчик Николай Медведев. Он подарил Матьякубову добротные яловые сапоги, стачечные им самим. Прямо диву даешься, как только урывает время Медведев для такой работы. Видно, и впрямь у него талант. Пожалуй, и не врут люди, которые говорят, что дед Медведева тачал сапоги для самого генерала Скобелева.

Передает Николай свой подарок, а сам косится взглядом на пироги. Смотрит на них, как кот на сало. Тиллу не проведешь, он превосходно понимает, что означает этот взгляд.

— Бери любой, — шепчет он Николаю, — даже этот, со свечами.

— Неудобно при народе, потом… — вполголоса говорит Медведев. — Но со свечами не трону, он как бы персональный. Да и не справлюсь с ним, больно велик.

— Уж ты не загибай, с двумя такими управишься, — шепчет, смеясь, именинник.

— Тогда прибереги парочку.

— Будет сделано, Николай, не беспокойся.

Народ не расходится. Собравшегося уезжать генерала надолго задержал пан Кручинский. Он что-то доказывал, просил, горячился.

Но вот он бежит к Полякову.

— Пан поручик, генерал разрешил мне идти до вашего войска. Солдатом не хотел брать, но я упросил, чтобы я хоть ездовым пошел с вами. Значит, и повозку и коня возьму. Он у меня ладный и веселый, как я.

Весть о том, что пан Кручинский едет с нами, быстро облетела всех жителей села. Вокруг нас собрались молодые парни и мужчины.

— Берите и нас до войска!

— Мы тоже хотим воевать с немцами!

— Спокойно, панове, — громко говорит подошедший к ним майор Гордиенко. — Мы будем не в обиде, если вы останетесь здесь, с семьями. Пожалуй, так вам и надо поступить…

Но народ не успокаивается.

— Но пана Кручинского вы берете!

— Для него генерал сделал исключение, — оправдывается Гордиенко.

Не завидую Гордиенко. Как он выкрутится из такого положения, как успокоит людей? Замполит улыбается, минуту молчит, потом поднимает руку. Гул человеческих голосов сразу стихает.

— Дам я вам дельный совет, панове, — наконец, произносит замполит. — Где-то недалеко отсюда, на фронте, дерется с немцами Войско Польское. Идите в это войско. От себя и от всех бойцов наших спасибо вам, панове, что хотите помочь нам, спасибо, что встретили нас, как родных, что уважили нашего бойца Тиллу Матьякубова. За все вам спасибо.

И снова возгласы:

— Нех жие Червона Армия!

— Нех жие Россия!

Вечером покидаем село. Нас провожают все жители. Пан Кручинский прощается с жетон. Та немного всплакнула. Смотрит на своего Владека влюбленным взглядом, вытирает кончиком платка влажные от слез щеки.

— Пиши, Владек!

— Обязательно буду писать, Ядя!

— Нех матка боска будет с тобой!