Таня была права. И сейчас и несколько раз в течение вечера Жене хотелось удрать, да как-то не получалось. Хозяева, что ли, хитрые? Сейчас подсунули атлас (капитана подводного корабля!), разахались над картой звездного неба. Женя запросто ткнул пальцем в самую яркую из всех звезд — Сириус — в созвездии Большого Пса. И пошел по созвездиям. Пожалуйте, Орион, Лира, Возничий. В небесных телах он смыслит больше, чем трое Звонковых вместе. Кому скорее стать космонавтом — ему или им? И вообще Танька во всем девчонка. Что ей особенно понравилось в океанах? Шкала глубин, синева разных оттенков. Спросила:

— Правда как ленты? — и заставила мать оглянуться на ширму, за которой больше не слышалось никаких всхлипов.

Женя стал ерзать, когда перешли к текущим событиям, в которых захотелось разобраться Елизавете Егоровне. Тане легко трещать о политике; ей, оказывается, выписывают «Комсомольскую правду». А Жене давно, с той поры, как начали копить на устройство новой квартиры, ничего не выписывают. Тогда он, назло взрослым, решил не читать взрослых газет. Вот и сиди как неуч, слушай трескотню Тани.

И все же, поскольку ты посещаешь школу, всякие мировые события сами западают тебе в голову. Так что Женя вовсе не выглядел простачком, когда речь зашла о Кубе и Конго. Например, Алжир он не только мигом нашел на карте, а даже, как выяснилось, знал о нем то, чего Танька сроду не знала. Это так подействовало на Елизавету Егоровну, что она, не поинтересовавшись, какая у Жени отметка по географии, стала его просить заниматься по такому ответственному предмету вдвоем с ее дочкой. Даже сказала: «Пожалуйста…»

Таня при этом, по совершенно непонятной причине, бросилась целовать мать.

— Заодно и другие уроки приготовите вместе, — окончила свою мысль Елизавета Егоровна.

И перешла на другое: стала советоваться с Женей, как поумней воспитывать непокорную Лару.

Уходя, Женя не смог отказать Елизавете Егоровне в ее просьбе. Он обещал, когда сыщется время, захаживать в дом Звонковых. Ведь родители то в одну, то в другую смену пропадают на фабрике, и девочки остаются без присмотра, одни.

Женя Перчихин не привык, когда случалось возвращаться домой в вечернюю пору, заставать квартиру пустой. И вдруг — нате! — повсюду полная тьма. Кромешная, как сказала бы Таня Звонкова.

Нашарив на стене выключатель, Женя не сразу его повернул. Постоял, не опуская руки, удивляясь, как это у него вытянули обещание. Самому непонятно: то увиливал от совместных занятий, то вдруг закабалился…

Когда свет был зажжен, в глаза бросился конверт, белеющий на полу под длинной сквозной щелью, прорезанной для почты в каждой входной двери. Раз его не подняли — значит, родители ушли давно, еще до вечернего обхода письмоносца. На конверте Женя увидел: «Евгению Перчихину, лично». У него даже сердце зашлось. Штемпель, разумеется, — Шебелинка!

Вслед за прихожей засияла огнями гостиная. С письмом в руке Женя плюхнулся в малиновое кресло, хотя давно полагалось усвоить, что в это кресло не только не следует садиться с размаху, но вообще им лучше не пользоваться.

Женя с нетерпением распечатал письмо. В нем уже мог быть ответ на его тайную просьбу. Скорее не просьбу, а сообщение о принятом им еще в апреле решении перебраться на газопромысел. Женя уверен: старший брат одобрит желание младшего иметь свою нормальную койку и самостоятельный заработок.

Что же он пишет, старший брат, бывало понимавший Женю с одного слова?

«…Ты, Женька, фейерверк. Тебе немедленно подавай ответ. «Це дило треба разжуваты», как говорят харьковчане. Пока обещаю одно: не поеду в отпуск ни на какой юг. Почти месяц буду с тобой, и мы не спеша все обсудим».

Так… Не успел заделаться газовщиком, как началось: «Пока… Не спеша…» Сам-то из дому кубарем выкатился!..

По правде сказать, в последние дни, кстати и за сегодняшний вечер, желание Жени немедленно поломать строй своей жизни несколько поостыло. Пожалуй, он готов подождать, но Анатолий все равно мог бы оказаться отзывчивей.

«…Взорваться успеешь. Сейчас поднажми на учебу. Я-то наглядно вижу: без знаний на всякой работе плохо».

Подумаешь!.. Жене это известно без указаний брата. Как будто Елизавета Егоровна меньше Анатолия поработала на производстве!

«…Я, дурачок, не отрицаю… Это верно — я матери говорил, что никогда не стану рабом вещей. Но ты-то что сказанул? «Старший вырвался на свободу, а младшего продал в рабство». Хорош!..»

А что, не правда?! Женя дернулся в кресле и гневно оглядел гостиную, полную вещей и вещиц. И вдруг засмеялся. Ну, в точности наворочено, как на макете, к которому его специально подвел Николай Николаевич, дед Алеши. Этот забавный макет так и стоит у Жени перед глазами — греческий храм, глиняная корова, китайский домик, изба, гуси, павлины… «Клуб пытливых» изобразил сад глупого богача, зато Женя мог бы присоединить к его творению копию некой комнаты, где все пестрей, чем павлиний хвост, и важней, чем самый надутый индюк.

Развеселившись, дочитав письмо уже без всякой обиды. Женя вскочил, чтобы его припрятать. Не потому, что могут прочесть. Тайна переписки двух братьев больше не будет нарушена — было однажды, но больше не будет! Этого добился, конечно, старший из братьев. А Жене просто охота воспользоваться тайником, поскольку таковой у него имеется.

В квартире никого. На лестнице тихо. Для чего-то пригнувшись, придержав дыхание, Женя подкрадывается к книжному шкафу и рывком распахивает его. В шкафу как бы три яруса. В застекленной части красуются книги в дорогих переплетах, ниже — издания победнее, похуже. Жене разрешено пользоваться только теми, которые находятся не на виду. Цепные трогать нельзя.

Совсем близко к полу плотным рядом стоят книги самого Жени — та малость, которую ему разрешили взять из Сокольников. Никому невдомек, что как раз за этими книгами хранится фанерный плоский ящичек, стянутый алюминиевой проволокой.

Добравшись до тайника, Женя не мог не полюбоваться своими «богатствами», вернее, остатками их, той небольшой частью, что уцелела при переезде.

Женя совсем не был нахальным, он вовсе не требовал, чтобы в хорошую, новую квартиру взяли его верстак. Он не шалел, когда этот залоснившийся верстачок отошел вместе с сараем и поленницей дров бабке Клане, по прозвищу Афанасьиха. Но ведь были другие — легонькие, аккуратные вещички. Хотя бы лобзик или коловорот, даже гвозди разных калибров… Э, да что вспоминать!

Хорошо еще, удалось спасти фонарик, вымененный на скворечницу, которая на славу удалась Жене. Кстати, фонарик Женя сейчас отложит, чтобы посоветоваться с Савелием Матвеевичем, можно ли его починить.

Подвижные Женины пальцы уже мяли податливую алюминиевую проволоку, которую он снял со своего тайничка-ящичка. Проволока чуть ли не сама собой превращалась в серебристую телевышку, но Женя эту идею отставил. Лучше он подумает над тем, как изобразить газопромысел, раскинувшийся в холмистой степи. Была бы возможность расположиться, Женя смастерил бы отличный макет. Как эти макеты делаются, он понял с налету…

Взял бы кусок фанеры, и почти по краю у него потекла бы извилистая река. Может быть, голубая, может быть, серебристая. На берегу — поселок Красный Донец, крыши окрашены в разные цвета. И садики все разные, все веселые. Шоссе пройдет под углом к реке, по нему автобусы помчат газовщиков на работу. Автобусы будут такие же тупоносенькие, как на фото, присланном Толей, на том, где он стоит на подножке и машет кому-то кепкой.

Главная красота — в «елках»! Их надо сделать из проволоки, потому что они и впрямь металлические.

В «Клубе пытливых» каждый себя, конечно, воображает пытливым, а никто небось ничего не знает про Шебелинку. Не знает, что «елки» — это затворы газовых скважин, по виду похожие на деревца. Пожалуйста, можете посмотреть на вырезку из газеты — Женя хранит и фотографию и заметку, которые навели Анатолия на мысль об отъезде.