Хорошо сейчас в комнате, всему определено свое место. И мебели, и изящным вещичкам, расставленным на столе. Зато как появится Женя — все это словно бросится врассыпную. Занавеси и те всполошатся. А в поздний час… пропадает сон, когда Женя ложится спать. Тахта превращается в логово. Не в постель, а именно в логово, в берлогу дикого зверя. Одеяло дыбом. Вся жизнь дыбом!
Вздохнув, Надежда Андреевна распахнула балконную дверь. В комнату, которую освещала одна лампочка — к чему без гостей зажигать сразу всю люстру? — вторгся свет улицы. Запахло свежестью, слежеполитой землей. В ящиках, сколоченных знакомым плотником, уже цветут левкои и анютины глазки — первое убранство весны.
Далеко видна прямая, очерченная вереницей матовых фонарей, широкая магистраль. Вдали — недостроенные еще корпуса в окружении башенных кранов, вблизи — расцвеченные огнями новехонькие Дома. Квартиры приняли новоселов, каждый налаживает жизнь по-своему. Надежда Андреевна убеждена, что они, Перчихины, лучше многих иных устраивают свою жизнь. Очень прилично устраивают.
И все-таки… Она не склонна к философии, но ей бы хотелось знать поточней, как человеку следует правильно жить. Хоть бы кто-нибудь ей объяснил, почему в ее милой уютной квартирке не прижилось счастье. Ведь все, кажется, есть. Почти все… Сразу всего не приобретешь, но они с мужем стараются. Он, где только можно, достает дополнительный заработок — экспертизу проектов, смет. Она тоже совсем не щадит себя. И работает, и выхаживает дом, как ребенка.
Зато не стыдно перед людьми.
Обойдя комнату, поправив складки на занавесях, на плюшевой скатерти, Перчихина разрешила себе небольшой отдых. Малиновое кресло полагалось беречь — оно особенно красит гостиную. Лучше сесть в это, простенькое. Села, задумалась…
Последнее время она часто задумывается, мучительно хочет понять, почему ее сыновья перестали любить свой дом. Всегда казалось — растут хорошими мальчуганами… Вот они оба стоят перед пей в обнимку, в рубашечках, которые она сама вышивала. Славная фотография, и рамочка в самый раз. Сразу видно — дети из приличной семьи. Пуговки все застегнуты, вихры приглажены щеткой, улыбаются, как положено, в объектив. Женька немного подпортил, измял обе рубахи. Увидел фотографа и повис, оробев, на плече у брата.
Анатолий смотрит спокойно, весело, а у младшего улыбка получилась несколько жалостной. Может быть, оттого, что накануне выпал передний зуб. Из-за этого мальчик кажется каким-то незащищенным.
Зато теперь зубаст, не знаешь, как от него защититься. Отчего перемена, не поймешь. Ведь и с Толиком что-то стряслось. Покладистый, добрый, и вдруг, почти перед самым переселением: «До свидания, дорогие родители, адрес скоро пришлю». Не посчитался с тем, что большой семье квартиру могли дать побольше.
Без Толи, признаться, тоскливо… Да и младший после его отъезда вовсе замучил, совсем отбился от рук. Давно бы надо поговорить с отцом, но Петр, бедняга, и без того потерял сон, ворочается до рассвета. И в какой хорошей, новой постели ворочается!
Неслышно ступая разношенными, мягкими шлепанцами, которые берегли не только навощенный пол, но и усталые ноги с набухшими венами, Надежда Андреевна вошла в соседнюю комнату.
— Петя, не пора отдохнуть?
— Нельзя, Наденька! Сама понимаешь: срок есть срок.
— Тогда, может, чаю покрепче? — Было бы неразумным экономить на чае, хотя его в последнее время уходило невероятно много. — Ну как, налить горяченького?
— Пока погоди… Да, Надюша, Евгений еще не пришел?
— Женя? — почему-то виноватым голосом переспросила жена. — Видишь ли, Женя в кино. На двух сериях. Помнить, Морозовы очень хвалили «Чрезвычайное происшествие»?
— Я помню, как выглядит его школьный дневник. Что ни страница, то чрезвычайное происшествие. А мы с тобой потакаем! Вчера, вместо того чтобы наказать за дерзость, отпустили на прогулочку по каналу. Сегодня, извольте, кино!
Мать возражает отцу, правда, не слишком уверенно:
— За вчерашнее он извинился. Вот я и послала его немного развлечься.
Поневоле отправишь: две серии — это более трех часов тишины в квартире. Часы домашнего покоя необходимо оберегать. Ради мужа, который набрал столько срочной работы. Ну, что он сердится? Будто она не желает ему добра…
— Позовешь, коли понадоблюсь, — сказала уходя Надежда Андреевна и тут же вернулась, чтобы достать из новой полированной тумбочки пузырек с сердечными каплями: пусть стоит на виду возле чернильниц.
Не успела она снова взяться за уборку гостиной, как раздался звонок. Короткий, отчетливый — Женя так не звонит, да ему и не время. Кого же могло принести? Вроде некому быть. Господи, лишь бы не помешали Петру!
— Зоя Леонидовна! Вот сюрприз! — Надежда Андреевна приходит в волнение всякий раз, как видит жену Касаткина, бывшего сослуживца Петра Самсоновича. Она и радуется и чего-то пугается. — Входите, входите… — Хозяйка дома спешит повернуть выключатель. Четырехламповая люстра вспыхивает, заливает светом гостиную. — Только уж не взыщите за беспорядок…
Так всегда: увидит Касаткину — и «не взыщите»!
— Где же беспорядок? Это с вашими-то неутомимыми руками, — говорит хорошенькая гостья, удобно располагаясь в малиновом кресле. — Хорошо у вас, тишь да гладь…
Хозяйка дома тем временем спешит убрать суконку, желтую от мастики, и поправить на столике фотографию сыновей. Несколько минут назад она сама, задумавшись, сдвинула ее с места. Касаткина, прищурясь, смотрит на снимок:
— До чего дети меняются! Помните, каким тихоней был новорожденный Женя? Наша и та казалась крикухой… Да и после вы на него не жаловались, в прежние годы…
Надежда Андреевна твердо знает: ни теперь, ни прежде она при посторонних не роптала на сына. Касаткиным тем более не жаловалась. Возможно, он чем-либо обидел их девочку? Судьба очень некстати свела обоих детей в одной школе. Теперь из-за Женькиных выходок придется краснеть и краснеть.
— Прежде не жаловалась, — произносит мать Жени, — а сейчас не знаю, куда от него деваться. Может, правда, школа такая…
— Разве мы вас не предупреждали? Родителям остается одно: влиять и влиять дома. — Говоря это, мать Ирочки обшаривает гостиную оценивающим взглядом. Словно прикидывает, способен ли дом Перчихиных оказывать благотворное влияние на детскую душу. — Ничего, Надежда Андреевна, постепенно заживете не хуже других. — Гостья многим моложе хозяйки, но в ее голосе то и дело проскальзывают назидательные нотки. — А знаете, вазочка очень пришлась к плюшевой скатерти. Вы ее покупали там же, где я?
Привстав с кресла, Зоя Леонидовна приподнимает с полу принесенный с собой приятно пахнущий кожей оранжевый чемоданчик. В нем — зеленое шелковое кимоно, затканное многоголовыми драконами. Она произносит с милой гримаской:
— Прибыли по вашему приглашению.
Не в первый раз неотразимая родительница Иры прибегает к дружеским услугам Надежды Андреевны. Дел у Перчихиной предостаточно. Как служебных, так и домашних. Но этой своей знакомой она не умеет отказывать. Сейчас Зоя Леонидовна действительно явилась «по приглашению». Недавно, будучи у Касаткиных, Надежда Андреевна неосторожно заметила, что купленное по случаю кимоно недостаточно ловко сидит на хозяйке. И вот приходится расплачиваться…
— Накиньте его на себя, пожалуйста. Минуточку, сейчас достану булавки.
В конце концов, почему не оказать любезность той, которая не раз выручала тебя советом? Иной раз мудрый житейский совет ох как бывает кстати…
Прилаживая на себе широковатый японский халат, Зоя Леонидовна не забывает еще раз воздать хвалу дому Перчихиных:
— Вот теперь у вас действительно все на уровне! Особенно, если сравнишь с прежним житьем-бытьем…
Надежда Андреевна не знает, что сейчас вспомнилось их изыскательной гостье. То ли домишко в Сокольниках, то ли комнатенка в Новосибирске, приютившем Перчихиных и Касаткиных в первые годы войны?
Тогда, в эвакуации, ни перед кем из сослуживцев Петра Самсоновича не приходилось стыдиться своего нелегкого житья-бытья, ни перед одной семьей. Перед Касаткиными приходилось. Один вид сытенькой, розовой с мороза Зои Леонидовны, вдруг влетавшей в твою каморку, заставлял в смущенье взглянуть на закопченный потолок, на залатанные валенки, согревающие твои ноги, ощутить все три кофты, напяленные одна на другую. Отсюда и пошло: «Не взыщите…» Да, пожалуйста, не взыщите, что Толик в платке, у него, понимаете, опять разболелись ушки. А на Толике вовсе и не платок, а застиранная байковая пеленка, концы которой продеты под мышки и стянуты в узел между лопатками.