Через день Де Лонг обнаружил землю в другом направлении. Неужели второй остров?

Он мысленно уже давал названия обоим островам: первый — «остров Жаннеты», второй — «остров Генриетты». Но выбраться из ледяного плена судно не могло, и капитан решил отправить на остров Генриетты отряд, чтобы исследовать его и определить местоположение.

На следующий день отряд из пяти человек под командой Мельвилля с легким яликом, санями, собаками и семидневным запасом продовольствия отправился в путь.

В то время как отряд Мельвилля был на пути к острову, на судне заболело сразу несколько человек, в том числе Чипп, Ньюкомб и Алексей. Каждый новый больной очень тревожил Де Лонга. Быстрый дрейф и рыхлость льда грозили аварией. А что тогда делать с больными?

Он несколько раз в день поднимался на палубу с биноклем, ища на льду какую-нибудь движущуюся точку.

К концу шестого дня над торосами появился шелковый флаг: возвращался отряд Мельвилля.

Оказалось, что остров Генриетты представляет собой голую скалу со снежной вершиной. Никаких птиц, кроме голубей, там не было. Отряд водрузил на вершине американский флаг и соорудил из камней туру, в которую вложил записку.

— Этот проклятый остров нам дорого стоил, — сказал Мельвилль, тяжело подымаясь на палубу. — Приходилось прокладывать дорогу во льдах, устраивать переправы, разгружать и снова грузить сани. Собаки отказывались идти, их приходилось тащить… Чертов остров! — заключил он с негодованием.

И все-таки у членов экспедиции сильно поднялось настроение. Теперь они вернутся уже не с пустыми руками, и, быть может, дрейф вынесет их в чистую воду.

И Де Лонг уже официально, в приказе, дал название обоим островам и установил их положение.

В вечер возвращения Мельвилля весь экипаж «Жаннеты», впервые за многие месяцы, спал спокойным, почти счастливым сном.

Аварию ожидали, к ней готовились, и все-таки, когда в полночь раздался страшный грохот, Де Лонг невольно побледнел. Он бросился на палубу, на ходу отдавая приказания:

— Закрыть все проходы в переборках! Свистать всех наверх! Перенести на лед все, что осталось!

«Жаннета» вздрогнула всем корпусом и внезапно встала почти вертикально. Вдоль всего корабля вскрылся лед и начал с громадной силой напирать на левый борт. В кают-компании разошелся потолок, затрещали бункера.

Сквозь треск корабля и грохот льда люди слышали ясный голос капитана:

— Спустить боты с правой стороны и оттащить их по ледяному полю подальше от корабля.

Подчиняясь его голосу, команда работала быстро и точно, как на войне.

Между тем Мельвилль спустился в машинное отделение. Там оказалась широкая трещина, идущая через все судно. Корабль раскалывался надвое, как ореховая скорлупа, вода быстро наполняла угольные бункера. Спустили на лед сани и собак, выгрузили все оставшиеся на борту припасы. И все же у Де Лонга оставалась слабая надежда, что лед соединится под кораблем и «Жаннету» удастся спасти.

Но вот снова застонала, затрещала обшивка, и спардек начал подыматься кверху. Казалось, будто гигантская ледяная рука давит, крошит и ломает кости «Жаннеты». Припасы, постельные принадлежности и корабельные бумаги были перенесены в безопасное место на лед.

Вода в несколько минут достигла перил, правая часть судна была разломана у грот-мачты, и «Жаннета» стала быстро погружаться в воду.

Де Лонг сам поднял на бизани кормовой флаг и последним оставил корабль.

Собравшись на льду, команда молча следила за тем, как под водой скрывалась палуба, потом мачта, как, намокнув, тяжело повис полосато-зеленый флаг и как с негромким всплеском навсегда исчезла в синевато-серой глубине их «Жаннета».

Но суровая действительность не оставляла времени для сентиментальных переживаний. Надо было устраивать лагерь, подсчитывать запасы, расставлять палатки, готовить еду.

Де Лонг решил пробираться на юг, пользуясь, пока возможно, санями, а добравшись до Новосибирских островов, пересесть на катера и попытаться доплыть до берегов Сибири.

Де Лонг сам, со скрупулезной точностью, распределил по саням запасы. Особенно драгоценными были лимонный сок, спирт и пеммикан.[1] Капитана заботили больные: Даненовер, Чипп и еще два человека из команды. Они могли передвигаться только с большим трудом.

Шесть дней продолжались сборы к походу. Наконец, вечером 18 июня, экспедиция тронулась в путь, оставив на льдине выложенную из ледяных обломков туру, в которой лежала запечатанная в жестяную банку из-под пеммикана записка Де Лонга:

Ломались и разваливались сани. Ледяная дорога под солнечными лучами порой превращалась в кашу, и тогда люди брели по колено в воде, задыхаясь в меховой одежде, надрываясь от тяжести саней. На пути вырастали торосы, их приходилось рубить кайлами. Лед был твердый, как железо, но люди рубили, стиснув зубы, упорно раскалывая глыбу за глыбой. Потом обрывалась ледяная кромка, и сани оказывались перед широкими, похожими на каналы, разводьями. Льдины ныряли и кувыркались в разводьях, как живые, и тогда приходилось подтаскивать к разводьям десятки других льдин и сооружать из них мосты, способные выдержать тяжесть саней.

Было начало полярного лета — время самое плохое для похода. Мягкий снег проваливался под ногами, непрерывно шли дожди, и одежда и одеяла все время были сырыми. Высушить их было негде: огонь разводили только для варки пиши. Даже собаки дрожали и жались у палаток. Часто сани опрокидывались, приходилось вылавливать груз из воды, искать среди торосов. Обрывались постромки саней, ломались полозья, собаки съедали упряжь. Нужно было чинить, строить, тащить, связывать. Это был нечеловеческий труд. Работая до изнеможения по десяти часов, отряд продвигался в среднем по две мили в день. К концу дня, разбитые, с ноющей болью в руках и ногах, люди глотали наспех сваренную пищу, забирались в промокшие спальные мешки и забывались в тяжелом сне без сновидений. Но даже и в таких испытаниях Де Лонг не давал им пасть духом. Он и Мельвилль то запевали песню, то вовремя сказанной шуткой рассеивали мрачное настроение спутников. Однажды, распаковывая провизию, капитан наткнулся на письмо какого-то нью-йоркского энтузиаста, который предсказывал экспедиции великие научные открытия и просил написать ему по адресу: «Г.И.К. 10 ящик, Нью-Йорк». Над этим письмом долго и заливисто хохотала вся команда. В другой раз капитан на привале сказал, усмехаясь:

— Наш лагерь напоминает мне ярмарку в Хобокене… Только у нас прохладно, а там теперь, наверное, все страдают от жары…

Но тут же он осекся: по лицам спутников он понял, что кое-кто не прочь поменяться с хобокенцами.

Определяя местонахождение отряда, Де Лонг вдруг обнаружил, что, продвигаясь как будто к югу, они через неделю очутились на 28 миль севернее, чем в момент выступления. Выяснилось, что, пока они проходят одну милю к югу, их относит на три мили к северо-западу.