— Это о чем же ты думаешь? — спросил я Клюева.

— Обо всем, товарищ капитан, — вздохнул он.

И больше ни слова.

— Ой, гляди, как бы твои классики не подвели тебя! За эту самовольную отлучку на Бежин луг полагается два наряда вне очереди.

— Я и без нарядов мотаюсь по ночам, как наказанный, — усмехнулся Клюев.

Мне стало жаль его, и я внутренне пообещал себе заскочить при возможности на Тургеневскую усадьбу. Теперь эта возможность представилась.

Летняя ночь короткая. До восхода солнца еще далеко, а в поле уже светлеет. Машина теперь шла быстрей. Не доезжая до Мценска, мы свернули на проселочную дорогу вправо, затем у небольшой деревни — влево, на прямой заброшенный большак, огороженный с севера стройной шеренгой старых верб. Должно быть, это была древняя мценская дорога на Москву. Она вела под уклон и там, вдали, утыкалась в черную рощу на косогоре.

— Усадьба? — спросил водитель.

Я кивнул головой.

— Сразу видно, — оживился Клюев. — Когда-то по этой дороге ездил Тургенев, — сообщил он. — Только на лошадях, в пролетке. Машин еще не было.

Роща стояла высокой стеной за неглубоким ярком, но самые большие деревья были подальше, на косогоре. Дорога у яра суживалась и входила в рощу с угла — там, на въезде, у родника, стояли два огромных дуба, корявые стволы которых и могучие скрестившиеся ветви служили воротами.

— Тургенев посадил, — не вытерпел Клюев.

Подъем из яра неудобный, разрыт весенними ручьями, а дорога в роще перегорожена сваленными деревьями: должно быть, немцы рубили их на блиндажи.

— По этой дороге мы вряд ли въедем. Надо найти другую, — предложил я.

— Что вы, товарищ капитан! — обиделся Клюев.

Да, теперь его не отговоришь — разве можно свернуть с дороги, по которой когда-то въезжал сам Тургенев!

Машина, чуть не вытряхнув меня из кабины, выскочила наверх и, лавируя между частыми стволами, объехала сваленные деревья прямо по кустам черемухи. Мне пришлось загородиться локтем от веток, чтобы в глаза не хлестнуло.

Вверху, на просторной поляне, в середине рощи стоял одноэтажный дом под железной крышей. На открытой веранде дома дежурил автоматчик. Я спросил у него, где начальник политотдела.

— Спит, — сказал автоматчик.

— А инструктор? Майор Салов?

— Там, — показал часовой за угол, — умывается.

Тотчас оттуда, из-за угла, выглянула мокрая голова.

— Так рано? — удивился майор. — А что случилось?

Я рассказал ему.

— Федотов, правильно, наш герой. Но только на его счету не семеро, — поправил он, — больше. Одну минуточку, сейчас я умоюсь — проверим...

Майор скрылся. Шофер смотрел на меня из машины большими изумленными глазами.

— Неужели один с семерыми справился? — спросил он шепотом, словно чем-то напуганный.

Я осмотрелся. В дальнем углу поляны торчали две копны свежего сена.

— Ступай, отдохни.

— А вы?

— Я задержусь немного.

Но через некоторое время шофер окликнул меня с дороги:

— Товарищ капитан! Видели Тургенева?

Я даже вздрогнул.

— Идите, покажу.

— Сходите, сходите, пока я дела закончу, — поддержал шофера вышедший на крыльцо Салов.

Белыми ошкуренными слегами, прибитыми к стволам деревьев, было огорожено место в роще, где на деревянном столике возвышался гипсовый бюст писателя. Плечи Тургенева и голова его были заляпаны птичьим пометом, а нос отрублен.

— Я встретил сторожа, — сообщил водитель, — он рассказал, что когда, ворвались немцы, один подбежал к Тургеневу. «А! Фридрих Энгельс!» — крикнул он и рубанул тесаком по носу, потом столкнул ногой с веранды.

Растроганные встречей с пострадавшим писателем, пошли мы осматривать его усадьбу. На всех аллеях нас предупреждали надписи: «Деревья не рубить!» Это солдаты наши уже позаботились. У главной аллеи в кустах шиповника торчали белые пирамиды братского кладбища. На поляне в конце аллеи высилась груда развалин и уцелевшая ниша церкви, из-под карниза которой выглядывал облупленный осколками, перепуганный ангел.

— И ему досталось, — пожалел водитель.

— Пойдем, отдохнем, — предложил я Клюеву. — Хватит.

Мы уселись покурить под копной. Я привалился головой к душистому сену.

— Вы сегодня спросили, — заговорил вдруг шофер, — зачем надо было бегать на Бежин луг. А я ведь и сам не знаю. Об этом и не расскажешь. — Он усмехнулся: — Может, посчитаете: ненормальный...

Я улыбнулся:

— Не надо, Ваня, я все понимаю.

А про себя думал о том, как по-разному проявляется у людей любовь к Родине. Важно только, что сущность у нее одна: что у этого Федотова, которого мы ищем, что у Вани Клюева.

Отдохнуть нам не дали. Пришел майор Салов и сообщил: дивизия вот-вот может сняться с места. Я заторопился, решив без всяких предварительных разговоров в политотделе ехать прямо в батальон к Федотову. Мы уселись в машину и помчались дальше на запад. Прямая дорога, огороженная раскидистыми липами, вела от усадьбы вверх, на далекий холм, из-за которого выглядывала пробитая снарядами белая стена какого-то здания. Я уже однажды видел эту стену. Совсем недавно она была у немцев, и там сидел корректировщик, направлявший снаряды в рощу Тургенева и в соседние колхозные сады. Стена по-прежнему выглядывала на дорогу синими глазницами окон, только взгляд ее теперь не был опасен.

Солнце уже взошло, и тени от лип, раскинувших ветви над пыльной дорогой, протянулись в поле до самой деревни, где маленькие рубленые домики с плотно закрытыми ставнями будто бы спали на пригорке. Один только не дремал, крайний, потому что окна и даже простенок между ними были выбиты взрывной волной, отчего дом казался безликим.

— Неужели этот парень один на семерых пошел? — вернулся Клюев к разговору о герое. Я не понял — восторгается он или удивляется.

Впереди раскинулись необъятные орловские дали. Но шофер их не видел — сдвинув брови, он пристально смотрел на уплывавшую под колеса пыльную дорогу.

— Загрустил?

— А чему же радоваться? Плакать надо! Такие места взрывчаткой поразрывали!

Первый батальон занимал оборону на полпути к Орлу. Неглубокой лощиной мы проехали вдоль деревни на командный пункт. Комбат встретил меня озабоченный.

— Снова к нам? — удивился он.

— Снова. Где тут у вас Федотов?

— Какой? — не понял комбат.

— Который с семерыми фрицами справился.

— А, этот? Да в третьей роте, — спокойно, ничуть не удивившись, пояснил комбат.

Я снял пилотку и вытер ладонью взмокшие волосы.

— Петро! — крикнул комбат ординарцу. — Позови-ка сюда Федотова.

Когда из глубокой траншеи спустился в низину маленький, худой солдат с автоматом на плече и в больших, не по росту, ботинках, у меня упало сердце. Нет, такой вряд ли способен на расписанное в донесении. Видно, прав был мой наставник — преувеличили. Клюев тоже, кажется, засомневался.

— Храбрый портняжка, — усмехнулся он. — Одним взмахом...

— Не портняжка, — возразил ординарец, — а батальонный сапожник.

Да, это был сапожник. Я узнал его и вспомнил, что видел не раз. Он, как правило, сидел в траншее и подбивал солдатам подметки.

— Ну, Иван Семенович, расскажи-ка вот журналистам о своем подвиге, — встретил его комбат.

Федотов тревожно расправил гимнастерку под ремнем и проверил застегнутые пуговицы. Потом улыбнулся, показав редкие, крохотные зубы. Улыбка у него была безобидной, а светлые глаза удивительно добрыми.

— После первой атаки подбил я несколько ботинок, — начал Федотов.

Все вдруг засмеялись — тепло, хорошо. Один Клюев был серьезен. Огромный, сутулый, заложив длинные руки за спину, он восторженно и удивленно смотрел на маленького солдата.