— Вот этот, где мы сейчас сидим?

— Да.

— Хорошенькая Кара-Бумба! — засмеялся Лешка. — Кара-Бумба — это, должно быть, где-нибудь у черта на куличках, в Средней Азии, а тут Ока, пароходы, электрички…

— А для романтики можно и Кара-Бумбой назвать, — сказала Зойка. — У тебя в школе спросят: «Ты где был летом?» А ты ответишь: «В лесу!» И не звучит. А когда скажешь: «В дебрях Кара-Бумбы!» — «О-о! — скажут ребята, и все начнут спрашивать: — Это что, пустыня или горы?» А на самом деле это под Москвой! Вот и весело! Только жалко, что здесь нет буйволиц!

— А корова не подойдет? — спросил я у Владимира Сергеевича.

— Да кто тебе позволит раздирать корову руками? — сказал Лешка. — Тут вмиг по шее накостыляют.

— Тише, тише, друзья! К чему весь этот шум? Я пришел к выводу: раз в дебрях Кара-Бумбы мы не можем найти буйволиц, так, значит, я сейчас отправляюсь в… Москву. Встречусь с вашими мамами и, если хотите, попрошу у них разрешения на ваше дальнейшее житье-бытье в шалаше.

Такого вывода никто не ожидал, и мы с Лешкой минуты две, пораженные, молчали. Потом я восхищенно сказал:

— Вот красота!

— Теперь дальше: мне сегодня очень нужно быть в нашем управлении. Там, может быть, уже готовы анализы. Кстати, я жду телеграммы из Красноярска. Вы останетесь здесь, в лесу, и будете охранять наше готическое сооружение, а я: три часа в Москву, три — обратно. Это шесть часов. Плюс часа два на заход к вашим мамам. Да потом мне надо купить продукты. Это будет восемь часов. Следовательно, к шести-семи я вернусь назад.

— Нет, это уж дудки! — вскочил на ноги Лешка. — Я тоже еду, и к бабушке эти… Кара-Тумбы.

— Не Кара-Тумба, а Кара-Бумба, — вежливо поправил его Владимир Сергеевич и обратился ко мне: — А твое мнение?

Я посмотрел на Зойку. Она сидела в уголке, притихшая, с настороженным взглядом, направленным на Владимира Сергеевича. Над ее головой, на еловых иголках, висели серебряные капли. Я знал, стоит Лешке показаться в Москве, в этот лес он больше никогда не вернется, а значит, и меня одного тоже не отпустят. И, следовательно, до будущего лета я больше не увижу Зойку.

В Москве я стеснялся звонить к ней по телефону. Мне, правда, много раз хотелось заехать в ее школу на велосипеде, но ее школа была очень далеко от нашего дома, а мама мне разрешала кататься только в пределах наших переулков. И я никуда не ездил.

— Ну и трус же ты какой, Алешка! — вдруг сердито сказала Зойка. — Если б я жила в вашем дворе, я бы всем девочкам рассказала, какой ты человек.

— Рассказывай на здоровье! И кому хочешь! А на самом деле я не трус, а разумный человек. И все девчонки меня поймут. А в щелчки вы с Юркой и в Москве сможете сыграть.

— Очень нужен ты девчонкам, чтобы они тебя понимали!

Владимир Сергеевич зорко посмотрел на нас и сказал:

— Время для прений истекло. Все ясно. Юрка, вот тебе карандаш и бумага, пиши маме записку, а ты, Лешка, можешь ехать со мной.

— И ты поедешь? — спросил я Лешку.

— Конечно, поеду, — ответил он.

— Такой стал, да?

— Такой…

— Ну ладно, езжай, езжай к мамочке! Мы еще когда-нибудь поговорим на эту тему!

Я написал на бумажке:

«Ма! Я живу очень хорошо у Зои на даче. Ты не беспокойся. Нашему Владимиру Сергеевичу, который тебе принесет записку, дай каких-нибудь продуктов и немножко денег. Целую тебя крепко».

— А ты, Лешка, — сказала Зойка, — можешь в Москве поцеловаться с любым фонарным столбом. Мы тебе разрешаем.

— Кто это мы? — спросил Лешка.

— Я, например, и Юра.

— Ха-ха! Тили-тили тесто — жених и невеста!

Эти слова для меня были очень обидными, и по ним я понял, что Лешка идет на разрыв со мной. Дескать, бог с ним, с этим Юркой! Проживу без него. А уж напоследок насолю!

И мне также хотелось сказать Лешке что-то очень обидное. Ведь не я же первый начал эту ссору!

Но пока Владимир Сергеевич доставал из рюкзака свой паспорт, пока зашнуровывал тапочки (он ходил по лесу босиком), я увидел, что на Лешкином лице появились тяжелые переживания: ехать ему или не ехать?

— Ну-с, до вечера! — сказал Владимир Сергеевич, пожимая мне руку. — С огнем не баловаться. Если хочешь, позволяю тебе пообедать у Зои. Встреча будет здесь, около шалаша.

— Есть! — ответил я по-военному.

Лешка подождал, пока Владимир Сергеевич скроется в гуще, а потом, схватив бумагу и карандаш, быстро нацарапал своей маме записку и стремительно побежал за ним…

Владимир Сергеевич не приехал к нам в шалаш ни в семь, ни в восемь, ни в девять часов вечера. Мы с Лешкой пообедали у Зойки, а поужинали у Сашки Косого. Тетя Груня дала нам по куску ржаного хлеба собственной выпечки и по два сырых яйца. Потом мы вернулись из деревни к шалашу и зажгли костер.

Что произошло с Владимиром Сергеевичем, я никак себе не мог представить. Попал под автомобиль? Свалился с поезда?

— А может быть, он получил у наших мам продукты и удрал, а мы тут, как дураки, сидим в лесу и ждем? — говорил Лешка, помешивая в костре палкой. — Ведь мы же его совсем не знаем!

— Ну, как не знаем? Знаем! — сказал я. — Фотографии смотрели, этот самый… талисман.

— А документы он тебе свои показывал?

— Не-ет…

— Ну, вот видишь, а ты говоришь, что знаем. А может быть, у него там в паспорте стоит штамп: «Жулик»?

— На жулика он не похож, — сказала Зойка.

— А по лицу трудно узнать человека, — ответил Лешка. — Вот попробуй определи меня, какой я, хороший или плохой?

— Я-то уж тебя как облупленного знаю, — сказал я. — Ты серединка-наполовинку! У тебя семь пятниц в неделю.

— А Зойка какая?

— Зойка хорошая.

— А почему ты так говоришь? Потому, что вы знакомы с ней с прошлого года. И ты ее родителей знаешь и как она учится. А с Владимиром Сергеевичем мы ведь только вчера познакомились. И что мы о нем скажем? Ничего!

— А по документам тоже нельзя судить о человеке, — сказала Зойка. — Есть только один самый хороший способ узнавания: надо с человеком пуд соли съесть. Но сначала все равно нужно доверять людям. И не бояться их.

— Ой, какая философка нашлась! Доверять! Надо и проверять!

— Ладно, не волнуйся, — сказала Зойка. — Я за него ручаюсь!

Если бы не Зойка, мы с Лешкой в лесу ни за что бы не остались. Здесь было страшно. За кустами чудились какие-то звери и бородатые люди. То тут, то там, казалось, кто-то тяжело дышал и посапывал.

Наш шалаш находился в глухом ельнике. До деревни было километра с полтора, до станции лесом — километр. Ни дороги, ни тропок поблизости не было. Лишь невдалеке от нас под пригорком возле деревенского кладбища журчал родник.

Мы просидели в лесу до десятичасовой электрички. Она прострекотала вдали, тоненько просвистела и затихла около станции.

И вдруг до нашего слуха донесся далекий-далекий крик:

— Э-ге-ге-ге-ей! О-го-го-го-о!

— Владимир Сергеевич! — воскликнула Зойка. — Честное слово, это он! Слушай, Юрка, бежим встречать его! Он, может быть, что-нибудь несет. А ты, Лешка, подкинь в огонь хвороста!

Мы помчались по кустам к Владимиру Сергеевичу.

Да, да, это был он! Весь увешанный кульками, авоськами, бумажными свертками. Это был он, наш Владимир Сергеевич, уставший и запыленный и — честное слово! — в эту минуту самый родной человек.

Владимир Сергеевич распределил между мной и Зойкой свои свертки, положил себе на плечо свернутое одеяло с подушкой, и мы весело зашагали к шалашу.

— Ну, как вы тут прожили без меня? — спрашивал Владимир Сергеевич. — Не волновались?

— Волновались! Еще как! — ответил я. — Мы думали, ну, куда вы делись?

— А я там в Москве задержался. Малость не подрассчитал со временем. И я тоже волновался: как вы тут?

— А вы наших мам видели?

— Видел! Вот они и задержали. Тут они такой надавали всякой всячины, что я еле-еле донес. До вокзала такси пришлось брать. Я им говорю, что нам ничего особого не надо, а они: «Надо!»