Но вот подошел третий куплет, и я подумал: «Ну, Лелька, держись! Как сейчас вдарю левой ногой по барабану!»

И только я ногой замахнулся, глядь, а песня… уж кончилась! Ой, что я наделал? Ведь теперь мы с Колькой поругаемся. Он скажет, что я слово не сдержал!

И я решил спрятаться за кулисами. Но тут подошел Сергей Петрович и говорит:

— Миша, почему не идешь в зал пожинать лавры?

А я отвечаю:

— А мне и здесь неплохо. Тихо, уютно. Сергей Петрович, а вы что хотели придумать, чтобы концерт у нас не срывался?

А он улыбнулся и говорит:

— Ничего. Честное слово, ничего. Я просто верил в тебя и в Колю.

И он ушел.

И только он спрыгнул со сцены в зал, подходит ко мне Колька.

— Ну, Мишка, заказывай себе гроб! Где была твоя левая нога в самый ответственный момент?

— На барабане! — сказал я. — А что?

— А гроза, как в Большом театре? Знаешь, что древние греки делали за такие дела?

— Знаю, — сказал я, — но пойми, я не мог испортить песню о дружбе. Я сам заслушался.

И вдруг Колька как стукнет меня по плечу.

— Ты знаешь, Мишка, я тоже заслушался! Ну, и молодец же ты у меня, композитор! Хороший оркестр получился!

Тут к нам подошли Лелька и Танька и приглашают нас на танцы. Мы с Колькой хотели на них не обращать внимания, но раз они к нам подошли, то и мы решили больше на них не сердиться. И Колька сказал:

— Спасибо, Леля, за концерт!

Это он ее впервые Лелей назвал. И, пожалуй, я теперь Таньку буду звать Таней.

Кто знает, может быть, она не хотела со мной раньше разговаривать потому, что я ее звал неласково? Не знаю. Но в общем надо подумать над этим вопросом. Обязательно подумаю!

Боря Светляков прочел в пионерских «ступеньках»: «Сделай одну-две вещи, полезные для дома», — и решил сколотить табуретку.

Табуретка у него получилась быстро. Но как только села на нее бабушка, так сразу свалилась, заохала: «Ох, тут и костей не соберешь!»

Тогда Борька поправил у табуретки подкосившиеся ножки, поставил ее в угол и написал на бумаге, как в музее: «Не садиться».

А когда к нему пришли ребята из класса, он спрятал эту бумажку, показал всем табуретку и похвалился:

— Во! Моя! Это значит, что я уже поднялся на одну «ступеньку»!

Он осторожно сел на свое «изобретение» и стал незаметно себя ногами поддерживать.

А ребята ему сказали:

— А ты ноги от пола оторви! Оторви ноги!

Боря на сантиметр приподнял свои ноги, и вдруг табуретка рассыпалась на части!

И все увидели, как Борька действительно поднимался. Только не на пионерскую «ступеньку», а с пола.

Когда Вову Морковкина на сборе решили назначить главным голубеводом класса, Пашка Туманов кричал и бесновался.

— Долой Морковкина! — вопил он, размахивая руками. — У него ничего не выйдет!

— А почему не выйдет? — кричали ребята, предложившие Вовкину кандидатуру.

— А потому, что он свистеть не умеет! И мама у него всех голубей перережет.

— Нет, она не перережет, — чуть не плача, говорил Вова. — Она крови боится.

— А они у вас в комнате всю посуду перебьют!

— А я посуду уберу, — не сдавался Вова, — и голубятню сделаю!

Ему очень хотелось оправдать доверие класса. Это было первое общественное поручение.

В общем так или иначе, а кандидатуру Морковкина класс все же отстоял. Вова должен был первым в классе начать гонять голубей, приобрести в этом деле опыт, а затем этот опыт распространить среди своих соучеников.

На следующий день на покупку «опытной пары» голубей в классе было собрано с каждого по пятидесяти копеек, и Вова, громыхая карманами, набитыми мелочью, пошел после уроков к себе домой осваивать новый вид спорта.

Для начала Вова решил узнать, а почему обыкновенный голубь называется голубем мира. Он залез в папин шкаф с книгами и в энциклопедии нашел удивительное объяснение. Когда древний бог войны Марс однажды отправился в поход, он не мог надеть свой шлем, потому что голубка свила в нем гнездо. И Марс не пошел в поход. И войны не было.

Подведя такую теоретическую базу на случай атак со стороны мамы, Вова перевел всю денежную мелочь в бумажные знаки, а затем принялся учиться настоящему свисту. Он засовывал четыре пальца в рот и рывками выдувал из себя воздух. Однако изо рта вырывалось гусиное шипение. Тогда Вова перешел на два пальца и стал то закладывать между зубов язык, то вытягивать губы. Но и тут ничего не получалось. Мечталось об одном — свистеть через выбитый зуб. Но, к сожалению, такового во рту не оказалось.

Впрочем, однажды в воскресенье, промучившись целое утро, Вова так оглушительно свистнул в два пальца, что из кухни прибежала мама.

— Вова, что ты делаешь? — закричала она. — Это безобразие!

— Нет, это не безобразие, — радостно ответил Вова, — а общественное задание. — И еще раз свистнул.

— Общественное задание?! — удивилась мама. — А может быть, ты еще и голубей будешь гонять?

— Вот то-то и оно! — сказал Вова. — Мне надо завести самца и самочку.

— Боже, что он говорит! — воскликнула мама и позвала из другой комнаты папу.

Когда в столовой появился папа, мама буквально засыпала его словами:

— Вот посмотри, плоды твоего воспитания! Вчера он бегал босиком по двору, а сегодня он уже о голубях думает. Ты слышал, как он свистит?

— Слышал, — ответил папа.

— И не обратил внимания?

— А что же тут такого? Все мальчишки умеют свистеть.

— Но ведь он же себе губы разрывает! Посмотри на его рот — весь красный! А теперь он еще хочет купить голубей.

— Подожди, Верочка, не шуми, — сказал папа. — Ну и пускай покупает. Голубь — благородная птица.

— Когда Марс, бог войны, отправился в поход, — начал объяснять Вова, — то он…

— При чем тут марсиане? — перебила его мама. — Никаких голубей! Вова, ты понял меня? Никаких голубей! Не хватало, чтобы ты еще шею сломал.

— Мам, я не упаду с крыши, — заныл Вова. — И я себе свистульку куплю вместо пальцев.

Он посмотрел с мольбой на папу: дескать, спасай. Но тот, видно, чтобы не подрывать мамин авторитет, махнул рукой и вышел из комнаты.

У Вовы от горя разрывалось сердце. Если мама и папа против голубей, значит, не видать ему этих птиц. Но как же быть? Ведь Вова не о себе заботился, а обо всем классе. И что же, выходит, значит, Пашка прав, когда кричал: «Долой Морковкина!»? Дудки ему — прав!

И тут Вова решил сесть на трамвай и поехать на птичий рынок.

…Рынок начинался еще задолго до входа на большую асфальтированную площадь с крытыми прилавками. Здесь были согни людей с голубями, щенками, котятами, кроликами, гусями. Щенки и котята выглядывали из-под воротников рубах, пальто, телогреек. Гуси крякали в мешках. Кролики сидели в корзинах. Какой-то дядька водил за собой на веревочке здоровенного серебристого петуха, который время от времени с криком «кукареку» кидался на прохожих. Те со смехом разбегались по сторонам.

Вова разевал рот от удивления. Он не знал, никогда не думал, что в Москве живет столько любителей птиц, рыб и животных.

В ряду кормов для рыб продавалась сушеная дафния и циклопы. В больших консервных банках копошились красные червячки длиной с граммофонную иголку. На развернутых газетках в черной земле извивались белые червячки. Продавец брал их щепотками и укладывал в специальную мерку — пустой спичечный коробок.

— Бери за рупь, — предложил продавец Вове червей. — Самая что ни на есть ихняя еда, вроде ветчины.

— Кому элодею и папоротник? Кому элодею и папоротник? — басил высокий гражданин, держа в одной руке банку с зелеными растениями, а в другой — медицинский пинцет.