На полях работают тракторы. Они пашут глубоко и хорошо. Они очень мощные, но портят полевые межи. Что ж, прикажете восстанавливать межи лопатой, убивая на это уйму времени? Межи пропахивают и выравнивают с помощью лошадей. Но большие крестьянские лошади изводят за год центнеры овса. Что же делать? Надо обзаводиться маленькими лошадками — они и проворны и прокормить их недорого.

— Куда это годится — запрягать в повозку недоростка, — сказали крестьяне.

— А куда годится, что в городских магазинах не достанешь овсяных хлопьев, — сказал я.

— Кто ж в этом виноват?

— Ваши лошади, разжиревшие на овсе.

Председатель кооператива сидел в моей комнате у печки. Он один из самых передовых крестьян на деревне.

— Ну разве это не так, если подумать хорошенько? — сказал я.

Его мозги не заплыли жиром самодовольства. Наклонив голову, он тихонечко насвистывал: «Весной ты на заре вставай…» Он думал. Через минуту-другую он сказал:

— Вот если б твои карлики могли и луга косить!

У нашего кооператива, как и у многих крестьян в округе, луга болотистые. Эти луга надо косить вручную, как во времена Адама. Тракторы увязают в торфе, а большие лошади проваливаются в болото по колено.

— Если устроить подходящую косилку, наши малыши будут и луга косить!

Председатель вспомнил о шести кооперативных лошадях. Каждая пожирает за год около тридцати шести центнеров овса. Умножим на шесть, получится более двухсот центнеров в год. Шестерым пони хватило бы и двадцати. Экономь, где можешь!

— …«И солнце красное встречай», — продолжал насвистывать председатель. Наконец он сказал: — Что ж, надо попробовать!

— Хорошо, отдаю кооперативу этой весной двух пони!

— Еще лучше!

Председатель досвистал весеннюю песенку до конца.

— Может, эти малютки и в самом деле не так уж плохи, — сказал он.

Итак, мы начали борьбу за экономию кормового овса. Теперь я должен доказать, что не зря хвалил шетландских пони. Снова жизнь втягивает меня в свою здоровую сутолоку.

Песчаная гора, где лютики желтыми глазами смотрят в голубое небо и тихо разрастается серебристо-серая кашка, — владения Акселя. Вместе с ним пасутся Мэри и Сильва. Песчаная гора окружена оградой из двух проволок. В проволоку подается слабый ток от аккумуляторов. Стоит одной из лошадок прикоснуться к проволоке, если ей вдруг вздумается вырваться на волю и полакомиться зелеными всходами ржи, как ее ударяет электрическим током. Боль при этом не сильнее, чем от легкого удара кнутом. Испытав несколько раз зудящий электрический удар, лошадки уже сторонятся ограды. Так хитрый человек превращает электричество в пастуха. И чего только он еще не выдумает!

Однажды я вывел Педро из сада попастись на сочной лужайке в лесу. Путь наш пролегал мимо Акселевых владений. При встрече жеребцы ведут себя, как мальчишки из разных деревень: они сразу начинают меряться силой. Конечно, каждый считает себя более сильным. Так случилось и тут. Педро протрубил боевой клич. На нашем, человеческом языке мы бы сказали: «Он напустил на себя форсу». Пони потоптался на месте, играя мышцами, как цирковой силач, зафыркал, как сказочный дракон, стал на дыбы и постарался придать себе как можно более грозный вид.

Карлик Аксель стоял спокойно, готовый к бою. Он держался на полметра от электрической проволоки и успокаивал своих подружек:

«Не бойтесь, я с вами!»

Лошадки тесно прижались друг к дружке и, казалось, ждали, что произойдет дальше. Но что тут могло произойти? Ведь я держал Педро на длинной веревке, а Аксель стоял за «кусачей проволокой».

— Успокойся! Чего ты задираешься? — сказал я.

Куда там! Педро расхорохорился еще больше, заржал еще громче и вдруг, рывком повернув меня, бросился на шетландского жеребчика. Этого карлик Аксель уже не мог стерпеть:

«Эй, со мной не шути!»

Забыв об электропроволоке, он подскочил, как собака-боксер, разорвал проволоку и накинулся на Педро. Позади меня шли женщина-фотограф и паренек Манфред с соседнего двора. Все мы были поражены. Неужто миролюбивый шетландский пони нападет на нашего Педро? Густая грива Акселя встопорщилась: настоящий растрепка с разинутой пастью. Жеребцы громко лязгнули желтыми зубами. Вот Аксель вцепился Педро в лопатку. Педро хотел повернуться, лягнуть врага, но юркий шетландский пони все время увертывался от него. Аксель превратился в свирепого зверя. В нем заговорил инстинкт его диких степных предков.

Теперь Педро уже не ржал вызывающе, а жалобно стонал. Только стряхнет он маленького забияку с одного бока, а тот уж впился в другой, молча кусает и наносит удары. Все случилось так быстро, что сначала мы совсем растерялись. Хорошо еще, что я держал Педро на длинной веревке и он не смог пуститься наутек. На правом боку у него повис Аксель. Я попросил мою спутницу подержать веревку, а сам ринулся разнимать драчунов. Не очень-то сладко мне пришлось при этом, но слушать жалостные вопли Педро было просто свыше моих сил. Я схватил гнома Акселя за гриву, а соседский паренек пришел мне на выручку со своим кнутом. Наконец нам удалось разнять жеребцов. Я втолкнул Акселя обратно на выгон. Он сразу же занял свой сторожевой пост у проволоки и, казалось, был так же миролюбиво настроен, как и раньше, но зорко следил за каждым движением соперника.

Как только Педро отвели чуть подальше, он снова презрительно заржал. Ни дать ни взять мальчишка, который петушится и после того, как ему намяли бока в драке.

На лесной поляне я прикрепил к недоуздку Педро длинную цепь. Он все никак не мог успокоиться и, вскидывая голову, взволнованно бегал взад-вперед, так что мне стоило немало труда привязать цепь к дереву.

— Да успокоишься ли ты, в конце концов! — бранился я. — Ты же недотепа, ну какой из тебя боец?

Тут вокруг моей правой ноги обвилась цепь. Педро топнул и побежал кругом дерева. Левая моя нога тоже запуталась. Я грохнулся наземь. Если Педро теперь натянет цепь, он вывихнет мне ноги. Я быстро приподнялся, схватил цепь и потянул ее на себя, потом сел, снова дернул за цепь и заставил Педро опуститься на колени.

— Тише, тише, все в порядке, Педро!

Я улегся на спину и распутал цепь, а Педро все это время стоял возле меня на коленях. Затем мы поднялись на ноги, поглядели друг на друга.

— Я назвал тебя недотепой? Прости!

И снова я стал чуть-чуть опытнее, чем был: то, что сегодня кажется недостатком, завтра, при других обстоятельствах, может оказаться преимуществом. Прежде чем говорить, надо подумать.

Все вокруг цвело и ликовало. Живая изгородь из вишен вдоль садовой дорожки была сплошь усеяна белыми цветами. Крик пищухи был исполнен грусти. Ведь без грусти не бывает и любви. Зеленый дятел зигзагами летал от одного леска к другому и хохотал, как леший. Но на кладбищенской сосне он вдруг закричал:

«Жена, жена, жена!»

Вскоре явилась его жена, и они полетели вместе над морем зеленых верхушек.

Весной радость бытия бурлит во всех существах. Многие люди пишут стихи. В этих стихах есть все: и плывущие по небу облака, и тиховейные ветры, и плачущие сердца. Зимой эти стихи выбрасывают. Лишь тот, кто и зимой умеет запечатлеть в словах весеннюю радость бытия и зрелость лета, кто слышит, как на замерзших ветвях благоухают цветы, становится настоящим поэтом.

Мы перевоспитали избалованную кобылку. Она отучилась от своих капризов. Садовый выгон — не прерия и не степь, где Стелле пришлось бы копытами и зубами защищать свое право на существование. Она вошла в содружество наших домашних животных. «Никто тебе не угрожает, но и ты никому не угрожай! Будь смирной и послушной!»

Педро помчался по выгону. Я надел на него красивый белый недоуздок. Чтобы выбелить недоуздок, я взял у жены краску для ее летних туфель.

Ворона на лесной опушке оглашала луга своим громким криком: