В первую очередь, на кратковременны!, отпуск имели право отличники и „сверх-отлнчники” по боевей и политической подготовке и по безукоризнетой морской иециплинс: имевшие же хотя малейшее замечание или е заслужившие значка социалистического отличника, ак-то ПВХО, или ГТО, на отпуск не имели никаких шан-ов. Это разграничение на отдых политическими работники флота называлось — ’’социалистическим равенством ех граждан СССР”.

/

персонал, как можно скорее, не считаясь с временем, привести корабль в полную боевую готовность.

Причина ревизии эсминца и длительное пребывание в Новороссийской гавани, из рядового состава экипажа никто не знал и эта неизвестность тревожила не только матросов, но и младший начальствующий состав, что вызывало различные толки. Кто то пустил даже слух, что „не позднее следующего дня советским правительством, что-то предпринимается на морских границах”. —А я, еще будучи дома, — сказал один матрос, — слышал, что в этом году наши морские силы должны забрать у турок контроль над Дарданеллами.

Следующий день прекратил все толки и догадки. Было оглашено, что: „эсминец не только отлично справился с порученными ему ранее заданиями в пробных тренировках морского боя, но и в зональных водах предполагаемого „врага”, показал из всех единиц флота, самые высокие технические качества обученности личного состава и свою максимальную маневренность, в случае навязанной империалистами войны, за что, военноморской совет флота благодарит и выносит свою признательность матросам и командирам эсминца”.

От командующего же Черноморским флотом адмирала Горшова. экипажу передавалась похвальба и одновременное предупреждение капитану судна „не успокаиваться на достигнутых успехах и оставаться всегда бдительным советским офицером”.

Согласно спущенного социалистического плана, эсминец досрочно был приведен в боевую готовность. За этой подготовкой днем и ночью следило зоркое око

12

13

Вес эти категории в разграничении создавали среди матросов недовольство и злобу, недоверие друг к другу. Старослужащие начинали бояться первогодников и приближенных к комиссару матросов, подозревая их в сек-сотстве.

Когда началось увольнение на берег, каждый второй, не попавший туда завидовал товарищу попавшему в отпуск и придумывал на дальнейшее, как бы обмануть око всевидящего и всеслышащего комиссара.

Некоторым из провинившихся удавалось запутать свои малозначушке „грешки” и проскакивать прямо с вахт на манящий берег, даже без отпускной карточки, но последствия для таких моряков были плачевные. Каждый такой матрос получал если нс арест, то строжайший выговор с занесением в личное дело. Помарка личных бумаг считалась наказанием тягчайшим и тяжелее, чем гауптвахта.

Но, чем больше комиссар накладивал взысканий, тем больше увеличивались случаи недисциплинированности.

Матросы все чаше и чаще начинали самовольно покидать, без всякого разрешения, палубу корабля. Судовой журнал запестрел самовольниками и даже невозвращенцами.

Часть из таких матросов, удачно выбравшиеся с корабля без увольнительного номера, обратно не возвращались, считая сами себя дезертирами и боялись попасть в подвалы Особых Отделов, которые находились в каждой гавани Черноморского побережья.

Дабы прекратить дезертирство, капитан вывел эсминец из гавани и бросил якорь на рейде.

Все выходы и даже сам трап командного мостика были взяты под круглосуточную охрану, поскольку капитан боялся и отсюда самовольный уход матросов — вплавь. А чтобы прекратить среди экипажа волнение, комиссар начал проводить с ним политические беседы, в которых упоминал, что ожидает с минуты на минуту телеграмму молнию с важным приказом, который более важен Советской родине, чем двух или трех часовые отлучки на берег...

Матросы молча слушали эти „патриотические беседы” и „мудрые обещания”, зная каждый старую русскую поговорку: „молчи на суде, коль нет защиты на столе”.

Портовое НКВД все же принялось за свою работу и добилось у комиссара Коровина разрешения арестовать пять человек из экипажа, как зачинщиков самовольных отлучек и дезертирств.

*

Нс забывается месяц июнь 1940 года, когда в одну из очередных дневных проверок, командир корабля огласил по самой настоящей тревоге секретный приказ. Приказ взбудоражил весь экипаж. Сразу был забыт и берег, и находившиеся в Новороссийской тюрьме арестованные товарищи.

Приказ-шифровка гласил:

„Повторные тренировочные учебные маневры флота начинаются в полночь. В них учавствуют:

а) П В О — иротивоздушная оборона.

б) Морская эскадра — *’Н".

в) Береговые артиллерийские укреплння и часть

наземных полков. Количество условное...

Верно: Начальник штаба флота (М. П.)

Что-же касается „Безыммянного”, то капитан об этом не был уполномочен объявить своим матросам и он сослался на секретный параграф дополнительного указания, что делать эсминцу в дальнейшем.

Покидая берега Северного Кавказа, эсминец, как и прежде име; на своем борту полностью укомплектованный лнчний состав, а взамен списанных, пополнился новоприбывшими моряками из Северного флота.

Поздним вечером „Безымянный'' снялся с якоря. Дни стояли ветреные. Морс бурлило, словно желая с первых узлов обрушиться своими пенистыми валами на корабль.

Десять суток пробыл корабль в море. Десять суток матросы подвергались муштровкам и тренировке. Выполняя, так иазываемый ’’учебный боевой приказ”. Эскадра потеряла семь человек, участников тренировочной атаки врага.

Это было уже начало безвинных жертв на море, так как один из скороходных кораблей ’’Охотник”, наскочил на свою же мину, почему-то оказавшейся в месте учебы. Как после выяснилось, погранично-заградительный тральщико-минный дивизион, в спешке соревнования выбросил ооевую ману. Помимо семи жертв, корабль был пов-рзжден в корпусе и дал течь в машинном отделении, но он все-же шел своим ходом и не требовал технической вспомогательной помощи, а если бы и запросил, то таковая советским командованием не всегда давалась.

Особым Отделом НКВД этот случай был зафиксирован как диверсионный акт врагов Советского государства. Особоуполномоченные рьянно принялись за дело и, простую оплошность раздули в „морскую диверсию”. Как только произошел на „Охотнике” взрыв, тот-час же на корабле появились сержанты, лейтенанты и капитаны Государственной безопасности, которые начали сортировать по категориям всех участвующих в маневрах и искать среди них диверсантов.³)

Днем и ночью, в секретных кубриках политработников заседали чекисты пересеивая всех моряков: они исписали стопы бумаги на допросы и распросы об автобиографических донных черноморцев о родственных связях в районах Западных границ с Польшей. Следствие задержало эскадру в море на одинздцатую ночь и хотя, ничего существенного чекисты не обнаружили, они нс успокаивались и всеми силами старались найти „диверсанта” или сообщника зловещей мины. Особый, без имени, катер следственной комиссии, метался от корабля до корабля. Агевты секретной службы, еще до дней войны искали мнимых врагов во флоте, за которых не мало получали ордена от щедрого „отца народов” Сталина.⁴)

На борту „Безымянного" матросы ухмыляясь, перешептывались между собой, но вахту несли дружно, они боялись и за судьбу списанных и за самих себя.

С наступлением вечера, флагманское судно подало сирену о приближающемся шторме и сигнальщики дали тревогу по-отрядно.

„Охотник” имевший повреждения начал отставать. Взволновавшееся море нагоняло вал за валом волны на его борта. Шторм разыгрался со всей силой. Средние суда, особенно вспомогательные, не могли уже противиться морскому бурану. Эсминец в конце концов должен был взять на буксир раненое судно, которому смерч угрожал больше, чем остальным единицам. Маневренный командир головной группы кораблей, в последнюю минуту беря на себя ответственность, принял решение и дал приказ эсминцу отстать от уходящей все дальше и дальше эскадры и подавать помощь терпевшему бедствие „Охотнику”.