Спроектированный мною и построенный одним опытным механиком цианометр был назван «библейским цианометром». Теперь он известен под названием «сапфирный». Он величиной немногим больше шестикратного призматического бинокля и удобен для наблюдений в путешествиях.

Впоследствии был построен второй, несколько усовершенствованный сапфирный цианометр. С помощью этих приборов я произвел сотни наблюдений в разных местах Советского Союза, в том числе в горах Казахстана. Эти наблюдения опубликованы в нескольких статьях и, наконец, в монографии «Наблюдения ясного неба сапфирным цианометром», изданной в 1948 году.

Часто авторы фантастических романов или рассказов пишут о Земле, увиденной отважными путешественниками на Луну. И обычно родная Земля предстает перед ними зеленым диском.

Так ли это на самом деле? Можно ли определить с Земли цвет нашей планеты, узнать, какой видели бы ее люди, попавшие на Луну?

Оказывается, можно. Для этого нужно изучить цвет пепельного света Луны, то есть цвет того слабого света, которым светится вся Луна, когда ее яркая часть имеет вид узкого серпа.

Этот вопрос заинтересовал меня потому, что пепельный свет происходит от освещения Луны Землею. Дело в том, что отсутствие атмосферы вокруг Луны дает неискаженное отражение света Земли. Следовательно, изучая цвет пепельного света, мы тем самым определяем цвет Земли, как он виден с Луны.

Цвет яркого серпа Луны — это цвет Солнца, измененный отражательными свойствами лунной поверхности. Цвет пепельного света — цвет Земли, также измененный лунной поверхностью.

Сравнивая цвет пепельного света с цветом яркого серпа, мы тем самым сравниваем цвет Земли, видимой с Луны, с цветом Солнца, видимым оттуда же.

Для решения этого вопроса я фотографировал при помощи бредихинского астрографа яркий серп Луны и пепельный свет Луны в разных участках спектра — от красных лучей до начала ультрафиолетовых. Для этого применялись разные сорта фотопластинок и разные светофильтры.

Чтобы получить одинаковую плотность от пепельного света и серпа, приходилось пользоваться разными диафрагмами и весьма различными выдержками: от 5 до 20 минут для пепельного света и несколькими секундами — для яркого серпа.

Мне удалось разделить свет Земли на две части: свет, отраженный облаками и вообще крупными частицами, и свет, рассеянный самим воздухом и мелкими частицами. Оказалось, что рассеянный свет играет весьма значительную роль в свете, посылаемом Землей в пространство. Он мало заметен в красных лучах, зато в фиолетовых значительно превосходит свет, отраженный облаками. Обе части земного света равны друг другу, в синих лучах.

Таким образом, цвет Земли представляет собой смесь, нормальной сапфирности неба со значительным количеством белого света. Иными словами. Земля, видимая с Луны, имеет цвет сильно белесоватого неба. Если бы мы посмотрели на Землю из пространства, то увидели бы диск бледновато-голубого цвета и едва ли различили бы какие-либо подробности на самой земной поверхности.

Громадная часть падающего на Землю солнечного света успевает рассеяться атмосферой и всеми ее примесями раньше, чем дойдет до поверхности Земли. А то, что отражается самой поверхностью, успеет опять-таки сильно ослабеть вследствие нового рассеяния в атмосфере.

Если меняется отражательная способность атмосферы в целом, то должны меняться яркость и цвет пепельного света. Отражательная способность атмосферы зависит от облачности неба, прозрачности воздуха и от других местных причин. Эти изменения в разных местах могут взаимно уравновешивать друг друга, но, несомненно, не всегда.

Бывают длительные промежутки необыкновенной облачности или ясности, которые захватывают громадные пространства земной поверхности. А иногда и вся атмосфера загрязняется вулканической пылью, вызывающей особенно яркие зори.

Все это изменяет отражательную способность нашей атмосферы и влияет на яркость и цвет пепельного света Луны. Вот почему большой интерес представляют систематические наблюдения пепельного света.

В 1919 году я стал снова читать лекции, но теперь в Петроградском университете по своей специальности — астрофизике.

Среди моих слушателей были В. А. Амбарцумян, В. П. Цесевич, В. Б. Никонов, Н. И. Кучеров, Н. А. Козырев и другие, ставшие впоследствии известными астрофизиками. Все они одновременно работали в лаборатории Научного института имени Лесгафта, которой я заведовал.

На пост заведующего лабораторией меня представил знаменитый революционер шлиссельбуржец Николай Александрович Морозов. Он провел в заключении 29 лет.

С юных лет Морозов увлекался наукой. В заточении он усиленно занимался физикой, математикой и особенно астрономией.

Мое знакомство с Морозовым произошло в 1905 году, вскоре после его освобождения из Шлиссельбургской крепости.

Николай Александрович приехал в Пулково как-то утром, одетый в принятый в то время парадный костюм — черный суконный сюртук. После официального визита директору обсерватории Морозов пришел в астрофизическую лабораторию. Он представился всем пулковским астрофизикам.

Зашел Николай Александрович и в мою комнату. Завязался разговор. Я был удивлен его полной осведомленностью в тогдашних злободневных вопросах астрофизики. На это Морозов ответил, что в последние несколько месяцев заключенным в крепости выдавалась научная литература, даже зарубежная.

Впоследствии нас очень сблизила работа в Институте Лесгафта, где он с 1918 года был директором, и работа в Русском обществе любителей мироведения. Николай Александрович был его председателем. Общество сыграло большую роль в распространении астрофизических и геофизических знаний в нашем отечестве.

Атмосфера дружбы царила в доме Морозовых. У Николая Александровича был мягкий, доброжелательный характер. Его жена, Ксения Алексеевна, тоже отличалась большой добротой и сердечностью.

Я довольно часто проводил вечера в приятном, гостеприимном доме, где встречался с интересными учеными, писателями, художниками и общественными деятелями.

В Институте Лесгафта астрофизическая лаборатория занималась в основном обработкой негативов небесных светил, полученных мной на бредихинском астрографе.

Работы нашей лаборатории печатались в «Известиях» Института Лесгафта, которые в те годы представляли собой одно из лучших научных изданий в Советском Союзе.

В то время я жил в Пулкове, и поездки мои в Ленинград были сопряжены с большими трудностями. Я шел пешком на станцию Александровскую, подчас при вьюге, взбирался на открытую площадку вагона — проникнуть внутрь не было никакой возможности, — наконец приезжал на Варшавский вокзал. Оттуда на трамвае добирался до Васильевского Острова — в университет. На дорогу требовалось не менее двух часов.

Из университета направлялся в астрофизическую лабораторию. В институте у меня была особая комната, где я ночевал одну или две ночи в неделю. В Пулково возвращался тем же многотрудным путем.

Читать курс астрофизики я перестал в 1931 году по недостатку времени, а расстаться с лабораторией в институте пришлось по необходимости: в 1941 году, в связи с эвакуацией в Алма-Ату.

Каждые полтора-два года на южном крае небосклона появляется небольшая яркая звезда. Она выделяется среди мерцающих светил ровным красноватым пламенем. Древним народам ее красный цвет напоминал зловещий отблеск пожаров и пролитую в битвах кровь. Поэтому и назвали звезду грозным именем бога войны: греки — Арес, римляне — Марс.

С тех давних лет Марс, наш близкий сосед, приковывает к себе внимание астрономов, поэтов, писателей-фантастов.