— Нет, мама, не делай этого… Ты напишешь что-нибудь резкое и только раздражишь отца, и он может не согласиться. И ты не волнуйся, мама… С тем, что будет давать отец, можно жить…

— А скандал?.. А разве мне не больно, не обидно?.. Так отблагодарить!..

И Анна Павловна достала носовой платок.

Алексей поцеловал руку матери и ушел к себе заниматься. Ольга убежала к Козельским рассказать новость Тине и вместе с тем узнать, намерена ли она влюбить в себя Гобзина.

К вечеру Ордынцева несколько успокоилась и уже составила себе в уме конспект будущих речей о семейном скандале. Разумеется, муж будет изображен в надлежащем виде, и, разумеется, она просила его оставить ее в виду неприличия его поведения и чуть ли не открытой связи бог знает с кем. Анна Павловна не сомневалась, что знакомые поверят всему, что она ни наговори об этом «подлом» человеке, тем более что он держал себя далеко от знакомых ее и дочери и иногда даже не выходил к ним и сидел в кабинете или исчезал из дома.

После чая, перед тем как ложиться спать, Шура осторожно вошла в спальню, чтоб проститься с матерью.

Девочка поцеловала белую душистую руку матери без обычной ласковости и еле прикоснулась губами к ее губам. Анна Павловна, напротив, сегодня с особенной порывистой нежностью несколько раз поцеловала Шуру и с торжественно-грустным видом перекрестила ее.

Шура подняла свои большие, красные от слез глаза на мать и спросила:

— Папа больше не будет жить с нами?

— Нет, Шура.

— И приходить к нам не будет?

— Не будет.

Шура мгновение помолчала и, удерживаясь от слез, задала вопрос:

— А я буду ходить к нему?

— Если захочешь…

— Конечно, захочу! — взволнованно проговорила девочка, перебивая мать.

— По праздникам можешь навещать.

— А в будни?

— В будни нельзя. Утром — гимназия, а потом тебе надо готовить уроки.

Шура примолкла, но не уходила.

— А если бы… если бы…

Она не решилась докончить.

— Что ты хочешь сказать? Говори, Шурочка.

— Если бы жить с папой…

Анну Павловну словно кольнуло в сердце от этих слов.

И Алексей, ее любимец, отнесся к ней не особенно сочувственно, про Ольгу и говорить нечего, — эта девчонка положительно стала дерзка в последнее время, — и вот эта маленькая девочка хочет жить с отцом.

А она ли не отдала всю жизнь детям?!

— Так ты хочешь оставить свою маму, Шура? Тебе не жалко меня? — вырвался грустный крик из ее груди.

Шура заплакала.

— Мне вас обоих жаль! — наконец сказала она. — Но папа один…

— Он сам захотел быть один, Шура… Он и с тобой не хочет жить.

— Не хочет? Он писал об этом в письме? — недоверчиво спросила Шура, не спуская глаз с матери.

— Он ничего не писал…

— Так почему же ты говоришь, что папа не хочет?

— Если б хотел, то написал… Ну, иди, деточка, спать, иди…

И, снова поцеловав Шуру, Ордынцева прибавила:

— Папа всех нас бросил, Шура… Папа никого из нас не любит…

— О нет, нет… Это неправда… Он меня любит, и я его ужасно люблю! — почти крикнула Шура.

И, рыдая, выбежала из комнаты.

Долго еще не могла успокоиться нервная и болезненная девочка и тихо-тихо плакала, чувствуя себя обиженной и несчастной.

Она так любит папу, а он не написал, что хочет с ней жить.

Нехорошо спалось в эту ночь и Ордынцевой. Она почувствовала, что дети безучастны к ней, и не могла понять от чего.

На следующий день, когда Шура, после классов, грустная спускалась в шумной компании гимназисток в швейцарскую, она с лестницы увидала отца.

— Папочка! Милый!

Счастливая, она горячо целовала его.

— Одевайся, Шурочка… На улице поговорим! — радостно говорил Ордынцев.

И, когда они вышли из подъезда, он сказал:

— И как же я соскучился по тебе, Шурочка! И вчера не простился… И сегодня утром не видел… Ну, и уехал со службы, чтобы взглянуть на свою девочку.

Шура крепко сжимала отцовскую руку и повторяла:

— Милый… голубчик… родной мой… А я думала…

— Что ты думала?

— Что ты… не хочешь взять меня к себе… Мама вчера говорила, что ты об этом не писал ей… А ведь ты возьмешь меня… Не правда ли?

— Я не писал потому, что прежде хотел спросить тебя… хочешь ли ты жить со мной. Не будет ли тебе скучно?..

— Хочу, хочу, хочу… И мне не будет скучно. И как хорошо мы с тобой будем жить, папочка! Я за тобой ходить буду… стол твой убирать… чай разливать! — радостно говорила Шура.

Эти слова наполнили Ордынцева счастьем. Он будет не один, а с любимой девочкой, которая одна из всей семьи была с ним ласкова. И он избавит ее от дурного влияния матери и вообще от всей этой скверной атмосферы. Ордынцев об этом думал, когда решил оставить семью, но рассчитывал взять дочь попозже, когда получит обещанную стариком Гобзиным прибавку жалованья к Новому году, так как без этой прибавки у него оставалось всего пятьдесят рублей. Остальное содержание он обещал отдавать семье.

Но теперь он дожидаться не будет. Он займет денег, чтоб нанять маленькую квартирку, купить мебель и завести хозяйство.

— Я сегодня же напишу, чтоб тебя отдали мне, моя радость. Без тебя мне было бы тоскливо жить, мое солнышко.

— И мне без тебя, папочка, было бы скучно.

— И как только я найму квартиру, ты приедешь ко мне. Ведь ты хочешь ко мне, девочка? — снова радостно спрашивал Ордынцев, желая услыхать еще раз, что она хочет.

— О, папа! И как тебе не стыдно спрашивать!.. Только знаешь ли что?..

— Что, милая?

— Согласится ли мама меня отпустить?

— Согласится! — отвечал отец.

Но тон его был неуверенный.

— А если нет?..

— Я заставлю согласиться… Ты во всяком случае будешь у меня! — воскликнул отец.

— Но ведь и маме будет тяжело! — раздумчиво проговорила Шура. И тотчас же прибавила: — Но мама не одна, а ты — один. Тебе тяжелее. Ты можешь заболеть, и кто будет за тобой ходить?

— О, моя ласковая умница! — умиленно проговорил Ордынцев.

— А я буду маму навещать. Правда, папочка?

— Конечно… Когда захочешь, тогда и пойдешь…

— И Сережа будет заходить ко мне?

— И Сережа…

Они уже были у дома, из которого бежал Ордынцев. Обоим им не хотелось расставаться. День выдался славный, солнечный, при небольшом морозе.

— Погуляем еще, Шура. Хочешь?

— Конечно, хочу. Еще когда я тебя увижу.

— Скоро…

— А как скоро?

— Я опять приеду в гимназию… послезавтра.

— А гадкий Гобзин не рассердится на тебя?

— Нет, голубка… И я его не боюсь! — весело говорил Ордынцев. — А ты не голодна ли?

— Нет, папочка.

— А eclair съела бы? — смеясь, спросил Ордынцев, знавший, как любит Шура это пирожное, и часто им угощавший свою любимицу,

— Съела бы.

Они были недалеко от кондитерской Иванова и зашли туда.

Шура съела два eclair'а, и отец с дочерью пошли на Офицерскую.

— До свиданья, Шура!..

— До свиданья, папочка!

— Скоро вместе будем… Вместе! — радостно проговорил Ордынцев, целуя дочь.

Она вошла в подъезд и смотрела через стекло двери, как отец сел на извозчика и послал ей поцелуй.

Дома она никому не сказала, что видела отца. Все были дома, но никто не обращал на нее внимания, занятые совещанием о том, кому отдать кабинет. Мать великодушно отказалась от будуара и отдала кабинет Ольге, пообещав купить маленький диван и два кресла.

Шуре показалось, что мать совсем успокоилась, и это больно кольнуло девочку.

Вечером явился посыльный с новым письмом от Ордынцева.

— Чего еще ему надо! — внезапно раздражаясь, проговорила Анна Павловна, вскрывая конверт.

Письмо, в котором Ордынцев просил отдать ему Шуру, вызвало в Анне Павловне негодование и злость.

Ни за что она не отдаст ему дочь. Ни за что! Он бросил всех, так пусть и остается один. В мотивах этого решения было немало желания отплатить мужу за свое унижение и вообще причинить ему зло. Она знала, как любит отец Шуру, и в значительной степени именно потому и думать не хотела о том, чтобы исполнить просьбу мужа.