Тиночка осторожно взяла блюдечко и, поставив стакан на стол, поцеловала отца и проговорила:

— Здравствуй, папа! Мы с тобой не видались сегодня.

— Да, Тина, не видались. Ты ведь сегодня не обедала дома…

— Не обедала! — слегка вызывающим тоном ответила Тина.

— А мама беспокоилась… Ты бы предупредила.

— Я раз навсегда просила маму не беспокоиться. Ты, надеюсь, не беспокоился? — не без иронической нотки в своем низком, красивом голосе спросила Тина.

— Не беспокоился. Ты не маленькая. А позволительно отцу спросить, где ты пропадала? — полушутя спросил Николай Иванович.

Верхняя губа Тины капризно вытянулась и глаза сверкнули, когда она ответила:

— Тебя это интересует? У своих знакомых была!..

— Определенно! — произнес отец и усмехнулся.

— Но разве будет определеннее, если я скажу, что была у Ивановых? Или ты всегда определенно говоришь нам, где бываешь?

Козельский несколько сконфуженно отвел глаза и отхлебнул чая.

Тина захотела было идти, но отец раздраженно спросил:

— А твои декаденты сегодня придут?

— Придут… А разве они мешают тебе?

— Не мешают, если не декламируют глупостей.

— Ты ничего не понимаешь в поэзии и потому сердишься…

— Да… Всякой галиматьи я не понимаю.

— А я не считаю галиматьей то, что они пишут, и понимаю… Не беспокойся, они тебе не помешают. Я уведу их в свою комнату… Мы там будем читать…

— Но, Тина…

— И больше они не придут! — не слушая отца, взволнованно проговорила Тина и вышла из комнаты.

«Экая дерзкая девчонка!» — подумал в раздражении отец и понял, что он бессилен перед ней.

Понял и, еще более раздражаясь, мысленно произнес:

«Замуж ей надо… А то дофлиртуется до скандала!»

В двенадцатом часу гости были в сборе.

Не было только Инны и баритона Нэрпи.

Хозяин, игравший в кабинете в винт, в числе партнеров которого был и Никодимцев, очень скромный и даже застенчивый господин лет около сорока, с некрасивым, умным и энергичным лицом, уже несколько раз справлялся: не приехала ли дочь. Он знал, что она обладает способностью очаровывать мужчин, и почему-то хотел, чтобы Никодимцев с ней познакомился.

Цветник дам и девиц в красивых туалетах наполнял большую гостиную. Было жарко. Пахло духами. Юная пианистка только что кончила играть, и несчастные молодые люди, занимавшие дам, снова должны были придумывать более или менее подходящие темы «журфиксных» разговоров. Опера, приезжий итальянский трагик, недавнее самоубийство из-за несчастной любви уже были исчерпаны, а до ужина еще далеко.

Хотя госпожа Ордынцева и уверяла мужа, что они живут как нищие, но здесь далеко не казалась нищей. Напротив! Она была очень красива и эффектна в черном бархатном платье, с брильянтами в ушах и с сверкающими кольцами на крупных белых руках. Она глядела очень моложавой и чувствовала, что нравится мужчинам. От нее почти не отходили два господина: старенький адмирал и совсем юный инженер. И оба говорили ей любезности, и оба таяли.

А Ольга в платье «creme» кокетничала с господином Гобзиным, которого ей представили. Молодая хорошенькая девушка, видимо, понравилась сыну миллионера.

Тина в своей хорошенькой комнате слушала стихи, которые декламировал ей высокий худощавый господин развинченного вида с рыженькой бородкой и маленькими кроличьими глазками. Читал он как-то таинственно-тихо и плавно, и стих был звучный и местами красивый, но добраться до смысла в этих стихах было невозможно. Однако два студента слушали поэта с благоговением. Зато молодой пригожий артиллерист саркастически улыбался, не спуская влюбленных глаз с Тины.

И, когда поэт кончил и Тину позвали петь, артиллерист подошел к ней и шепнул:

— Татьяна Николаевна! Неужели вам и стихи и он нравятся?

— А вам какое дело?

— Мне? Татьяна Николаевна…

— Не приставайте… Надоели!.. Вот возьму да и выйду замуж за этого боровка!.. — указала она на Гобзина.

— Потому что миллионер?

— Именно…

Артиллерист отошел грустный. А он надеялся и, казалось ему, имел право надеяться на иное отношение.

И он хотел было уйти и никогда больше не являться к Тине. Уж он был в прихожей, но вдруг вернулся в гостиную, сел в уголке и притих, словно обиженный ребенок.

Исполняя обязанности хозяйки дома, Антонина Сергеевна присаживалась то к одной, то к другой гостье, и, если она была недурна, в ней шевелилось ревнивое чувство: «Не она ли?»

Она также незаметно следила, когда муж, оказываясь свободным пятым партнером, входил в гостиную и подходил к дамам, чтоб сказать несколько любезных слов. Но решительно никому он не выказывал особенного предпочтения.

И это заставляло бедную женщину втайне страдать.

Пока Тина собиралась петь цыганские песни и разбирала ноты, в гостиную, вся в белом, вошла Инна, улыбаясь милой детской улыбкой и глазами, большими зелеными глазами, в которых, казалось, светилась чистота самой мадонны.

И тотчас же разговоры смолкли, и все взоры обратились на нее.

Действительно, в этой женщине было что-то необыкновенно красивое и обворожительное.

Эту стройную, изящную, молодую женщину лет двадцати пяти-шести на вид с пепельными волосами, причесанными в древнегреческом стиле, с сверкающими зубами, слегка возбужденную и от сознания своей привлекательности и от того, что на нее обращено общее внимание, нельзя было назвать красавицей. Черты ее лица не отличались правильностью, но в нем было что-то чарующее, невольно притягивающее. И этим магнитом были, конечно, глаза, большие, серые, ласково улыбающиеся глаза, осененные длинными ресницами.

Инна Николаевна поздоровалась с матерью с нежностью ласкового ребенка. Она целовала ее руку, потом лицо несколько раз.

— Что так поздно, Инночка? — спрашивала растроганная Антонина Сергеевна, любуясь своей нарядной красивой дочерью.

— Из Александрийского театра. Были с Иртеньевыми. Но что за глупая пьеса, мама!

— А муж?

— Верно, скоро приедет. Он повез Иртеньеву домой.

— А как же ты?

— Меня сюда довез Иртеньев…

И, оставив мать, молодая женщина стала обходить гостей. Все движения ее хорошо сложенной фигуры были мягки и полны грации. Здороваясь, она всех дарила ласковым, улыбающимся взглядом; точно все были одинаково ей симпатичны и она хотела всех очаровать.

Расцеловавшись с сестрой, она шепнула, указывая на Гобзина:

— Папин кандидат?

Татьяна Николаевна кивнула головой и, смеясь, спросила:

— Хорош экземпляр?

— Невозможный…

— Но не хуже твоего супруга.

— Ну нет. Мой хоть и глуп, но все-таки не похож на поросенка…

Бросивши эти слова, Инна Николаевна прошла в кабинет.

Когда она подошла к отцу, партнеры встали и поклонились. Никодимцев чуть не замер от восхищения при виде молодой женщины.

— Наконец-то! — воскликнул Козельский, оглядывая довольным взглядом элегантный костюм Инны.

Ни отец, ни дочь, казалось, не были смущены, увидевшись после недавней щекотливой встречи.

Инна Николаевна поцеловала отца в щеку. Он коснулся пушистыми усами к ее лбу и проговорил:

— Садись, пожалуйста, за меня, Инна… Вы позволите, господа?

Толстый полковник генерального штаба и высокий худощавый инженер сказали, что будут очень рады. Никодимцев почтительно наклонил свою черную остриженную голову.

— Инна Николаевна отлично играет! — заметил инженер, целуя протянутую ему руку.

Полковник подтвердил слова инженера.

Козельский представил дочери Никодимцева и шутя примолвил:

— Смотри, играй внимательно… Григорий Александрович превосходный игрок. Тебе с Григорьем Александровичем играть.

— А вы не будете бранить меня? — спросила Инна Николаевна, протягивая ему руку.

Никодимцев густо покраснел и застенчиво произнес:

— Я… помилуйте…

— Ну, тогда я сажусь за тебя, папа, но ненадолго… На один-два роббера.