"К сожалению, да, — ответила Тедди. — Целых два года я его отговаривала, но все напрасно".

Посол задумался.

"Я считаю, что это безрассудное, весьма безрассудное предприятие. И говорю вам прямо, миссис Виллис. Но смелым людям следует помогать, надо всегда идти им навстречу. Я сделаю все, что от меня зависит, и уверен, что вам не придется жаловаться на Перу. Возвращайтесь в Нью-Йорк и не беспокойтесь — я дам о себе знать".

Через несколько дней на лесопильный завод с трудом пробрался забрызганный грязью грузовик, доставивший для меня мореходный рыбачий челнок-каноэ — из деревни Мангларалто. Этот челнок, построенный индейцами, несомненно был ветераном, на нем много лет ловили рыбу во время прибоя и в открытом море. Он был выдолблен из красного кедра и имел 26 футов в длину, 3 фута в ширину и борта толщиной в 1¼ дюйма.

Затем пришла телеграмма от Тедди о том, что пароход "Санта-Сесилия" компании "Грейс Лайн" примет на борт мой плот в Пунаре. Еще хорошие вести — Перу дало мне разрешение на ввоз плота и всего оборудования.

Я телеграфировал Тедди: "Вылетай следующим самолетом в Гуаякиль".

Через несколько дней моя жена сошла с самолета, усталая, но сияющая: она радовалась, что ей удалось вырваться из Нью-Йорка, где ее одолевали хозяйственные дела, радовалась, что все невзгоды остались позади.

— О Бил, сколько тебе пришлось пережить! Как ты исхудал! Я никогда не видела тебя таким! — воскликнула она, взглянув на меня.

— У меня все в порядке. А тебе-то как досталось! Но ты выглядишь хорошо, Тедди, чудесно! Все ли ты привезла?

— Решительно все.

Мы поехали в отель. Всю ночь мы провели в беседе — нам нужно было о многом переговорить.

— Жаль, что меня не было с тобой — я позаботилась бы о тебе, — повторяла Тедди.

На следующее утро она отправилась со мной посмотреть плот.

— Прекрасный плот, Бил. О! Прямо замечательный! Как бы я хотела плыть на нем с тобой! — воскликнула она.

Мы опустили трап с невысокого пирса, и Тедди сошла на плот. Я представил ей своих помощников, а затем стал показывать плот, объясняя назначение всех его частей. Она перещупала все предметы, потрогала гладкие мачты, связки, бамбуковую каюту, трепещущие на ветру листья на ее крыше.

— Как чудесно, Бил, как чудесно! Но я не вижу поручней, Бил... Да ты упадешь за борт! Тут тебе не какой-нибудь пруд, ведь ты будешь плыть по океану!

— Не думаю, что мне понадобятся поручни, Тедди, — возразил я.

— Понадобятся, конечно понадобятся! Разве можно без поручней? Да ты в уме ли? Ведь ты пускаешься в плавание по океану! Тебе необходимы поручни. Совершенно необходимы, Бил!

— О'кей, Тедди, я смастерю что-нибудь.

— "Смастерю что-нибудь"!.. — Она бросила на меня неодобрительный взгляд. — Ты должен поставить поручни, да попрочнее, понадежнее.

— Ладно, Тедди, сделаю. Сейчас я еще не знаю, что именно, но непременно поставлю. Что-нибудь уж придумаю.

Несколько дней спустя катер компании "Грейс Лайн" отбуксировал мой плот в Пунар. Тедди должна была приехать позднее, на быстроходном роскошном пассажирском катере. Проплыв всю ночь на буксире, мы прибыли в Пунар утром и пришвартовались в ожидании парохода компании Грейс. Мой помощник швейцарец находился со мной.

В полдень стоявшая рядом с нами моторная баржа, груженная бензином, отчалила от пристани. Я наблюдал за ней. Она развернулась и приблизилась к корме моего плота. Железная баржа длиной около семидесяти пяти футов двигалась медленно, но в это время был сильный прилив, на барже находились сотни тонн бензина, и я понял, что она разобьет мой плот, если столкнется с ним.

Я крикнул капитану, чтобы он дал задний ход. Он смотрел на меня из рулевой рубки, ухватившись руками за штурвал, и продолжал надвигаться на меня. Или он позабыл, что мой плот построен из хрупких бальзовых бревен, и вообразил, что они железные? Ослеп он, что ли? Столкновение было неизбежно. Я бросился на корму, на самый край плота, и всем корпусом налег на железный форштевень надвигающегося судна.

Я знал, что концы, крепящие мой плот к пирсу, имеют несколько футов слабины и это позволит плоту отойти немного назад, или, как выражаются на ринге, уйти от удара. Так оно и случилось, но при этом мне пришлось принять на себя первый удар. Я напряг все силы и почувствовал, как внутри меня что-то надорвалось.

Капитан еще два раза надвигался на меня, хотя не так стремительно. Можно было подумать, что он затеял со мной игру. Всякий раз я отталкивался от баржи. Затем он дал задний ход и отошел от пирса. Я так и не понял, что заставляло его так действовать. Возможно, он хотел показать себя, как это любят делать местные жители, но не владел в достаточной мере своим судном.

Войдя в каюту, я осмотрел себя. Да, я надорвался.

Однако я решил ничего не говорить жене и вообще никому на свете. Здравый смысл подсказывал мне, что необходимо позаботиться о себе и что я, возможно, буду сожалеть о своем решении. "Нет, — сказал я себе, — если мне станет хуже, когда я буду в открытом океане, я стисну зубы и потуже затяну ремень. Никто не будет об этом знать. Мне приходилось еще не то переживать. Теперь меня ничто не остановит!"

Лайнер компании "Грейс Лайн" сможет принять нас на борт лишь поздно вечером. Пока я стоял у пирса, два тяжелых мангровых бревна для крепления подъемных строп были привязаны крест-накрест под плотом. Наконец буксир подтащил нас к борту стоящего на якоре парохода, и мы очутились в ослепительном потоке света его прожекторов. Плот будет поставлен на люке трюма № 3, прямо перед выкрашенным белой краской капитанским мостиком. Пассажиры и члены экипажа облепили поручни, с любопытством глядя вниз на мое чудное суденышко "Семь сестричек" с кабиной, крытой тростником, как хижина в джунглях, готовое бросить вызов Тихому океану,

Я беспокоился, думая о том, как будут поднимать плот на борт. Мало ли что могло случиться с подъемным механизмом, с лебедкой или с человеком, управляющим ею. Первый помощник "Санта-Сесилии", серьезный человек, без сомнения хорошо знавший свое дело, в полдень подошел к плоту на катере, взобрался на борт и осмотрел плот; затем он вернулся на пароход для доклада капитану. Он заверил меня, что будут приняты все меры предосторожности.

Электрическая лебедка, управляемая опытным матросом, медленно опустила прямо над центром плота громадную стрелу, применяемую только для подъема тяжелых грузов; стрела была оборудована блоками длиной в пять футов и четырьмя шкивами с полуторадюймовыми стальными тросами. С огромного крюка нижнего блока свисало четыре стальных троса — или стропы, как их называют моряки, — с заделанными в концы специальными петлями. Блок и стрела опускались все ниже. Плот был ярко освещен огнями большого парохода и казался ослепительно белым. Блок остановился в нескольких футах от крыши каюты. Грузчики взяли свободные концы стропов и прикрепили их по одному к каждому углу плота, набрасывая петли на выступающие концы мангровых бревен.

Я проверил все углы, поставил в каждом из них по человеку, чтобы удерживать стропы на месте, затем вскочил на крышу каюты и подал сигнал помощнику, наблюдавшему за всем происходящим с парохода:

— Выбрать слабину!

Помощник капитана передал мою команду лебедчику, которого не было видно с плота.

Я услышал гудение и визг мощной лебедки. По мере того как поднималась огромная стрела, медленно натягивались тросы и стропы. Я убедился, что лебедкой управлял мастер своего дела. Наконец четыре троса, поддерживавших плот, натянулись, как железные стержни. Не заметно было ни толчка, ни малейшего напряжения. Я спрыгнул с крыши каюты на палубу, а оттуда вместе с помогавшими мне рабочими — на буксир, доставивший нас в Пунар.

"Семь сестричек" взвились кверху, как в сказке. Это казалось каким-то чудом. Не скрипел трос, не трещали бревна. На большом судне — мертвая тишина. Команда прильнула к нижним и верхним поручням, прогулочные палубы были черны от пассажиров. Капитан смотрел вниз с мостика.