— Довольно, довольно, дорогой учитель! — Человек в бархатном камзоле энергично замахал руками. — Довольно того, что вы — Леонардо да Винчи, гордость и слава Италии!.. Но что же это я все говорю и говорю, а не соображаю, что вы проделали далекий и трудный путь и, разумеется, устали! — спохватился Джулиано Медичи. — Садитесь, дорогой учитель!

Они сели. Леонардо — у окна, Джулиано — против него. Маленький человек смотрел на Леонардо с таким любопытством и таким нескрываемым интересом, что Леонардо стало даже не по себе.

Этот человек назвал себя Джулиано Медичи. Такая же подпись стояла в конце письма, которое он получил в один из самых тяжелых моментов своей жизни, когда он буквально не знал, куда ему деваться, письма, любезно приглашавшего его в Рим.

Леонардо редко вспоминал о Медичи, а особенно о Лоренцо Великолепном, и то только тогда, когда жизнь повертывалась к нему спиной... И вот теперь опять Медичи...

— Мне было тогда пятнадцать лет, а брату уже двадцать три или все двадцать пять. Он был веселый человек в полном смысле этого слова: кутила, весельчак, игрок, одним словом, жил вовсю. Признаться, я даже немножко завидовал ему, — говорил, весело улыбаясь, Джулиано. — Ну, пока флорентийцы терпели нас, все было хорошо. А потом наступили другие времена. Пришлось убраться из Флоренции и подумать, чем заняться. Я уехал в Урбино и поселился при дворе герцога. Занимался математикой, механикой, увлекался живописью. Вот здесь я еще больше узнал о вас. Сначала о ваших картинах, а потом о ваших ученых трудах. И хотя, скажу откровенно, я не всегда понимал ваши картины, но я всегда видел в них руку гения, величайшего мастера наших дней...

Джулиано посмотрел прямо в лицо Леонардо, словно хотел увидеть в нем черты вечности. Он рассматривал это уже носившее на себе приметы приближавшейся старости, похудевшее лицо и говорил:

— А брат стал служителем церкви, кардиналом. Кутила и весельчак — и вдруг служитель церкви... Красная кардинальская мантия, мессы, псалмы, церкви... А что же было делать ему? Торговать и давать деньги в рост, как отец и дед? Не всякий на это способен, и не у всякого дело пойдет. А вот быть кардиналом может всякий, только бы нашлись покровители... Так и случилось.

Джулиано громко засмеялся. Смеялся он так весело и заразительно, что и Леонардо последовал его примеру.

— Вы знаете, что сказал мой братец, когда узнал о том, что его избрали папой? Я, знаете, человек верующий, и меня его слова немножко покоробили. — Он наклонился вперед и понизил голос: — Брат сказал: «Будем же наслаждаться папством, которое даровал нам господь!» Каково, а? Хорошо? — И Джулиано снова залился громким смехом. — Ну, вот и наслаждается! Вы, мой дорогой учитель, человек свободомыслящий, поэтому ничто вас удивить не может. Ну, а я, человек простой, выросший к тому же в провинции, был несколько... как бы это сказать... шокирован такими словами. Правда, недолго. Когда я по приглашению брата приехал сюда, я такое здесь увидел, что... — Он развел руками и умолк.

Вот теперь Леонардо мог связать воедино то, что слышал: в 1512 году Медичи снова, при помощи испанских войск, вернулись во Флоренцию; через год, после смерти папы Юлия II, новым папой был избран Джованни Медичи, принявший имя Льва X.

— И вот мы теперь в Риме, дорогой учитель! Новый папа хотя и не так уж много понимает в искусстве, но, во-первых, он продолжатель дела папы Юлия и папы Николая, которые — заслуженно или нет, это нас не касается — прославились как покровители искусства и наук, а во-вторых, он — Медичи, а это тоже обязывает. Одним словом, когда я ему сказал, что хочу пригласить вас в Рим, он выразил удовлетворение. Здесь вам будет хорошо, синьор Винчи. Здесь вскоре соберутся все, кем славна наша страна. Здесь Рафаэль, Браманте, скоро приезжает Микеланджело — три великих гения нашей страны... что я говорю — страны, мира! Какое счастье, какая радость для всех истинных знатоков и ценителей искусства!

Леонардо слушал словоохотливого хозяина и только иногда кивал головой. Он очень устал от длинной и тяжелой дороги и сейчас хотел только одного — хорошенько отдохнуть. Наконец это заметил и Джулиано. Пожелав своему дорогому гостю всего лучшего и еще раз заверив его, что весь дворец к его услугам, он ушел.

Леонардо встал с кресла и подошел к окну.

Перед ним проходили события последних месяцев.

Он вспомнил то несчастное утро, когда звонкая певучая труба горниста созвала на площадь Кастелло французские войска и длинный обоз покинул город. А потом день за днем через город начали проходить войска, направлявшиеся на восток.

Началась война. Воинственный папа Юлий II, выдавая себя за «спасителя страны», наконец-то сколотил большую коалицию итальянских государств и выступил в поход против французов. К нему присоединился сын Лодовико Моро, Массимилиано, который надеялся при помощи швейцарских солдат, данных ему германским императором, вернуть себе отцовский престол. Французы были разбиты, и Массимилиано вступил в Милан.

Леонардо знал Массимилиано, когда тот был еще мальчиком и великий художник разрисовывал для него букварь. Казалось, он мог бы, не опасаясь ничего, продолжать спокойно жить в Милане. Но случилось иначе.

Как вчера Леонардо помнит темный дождливый вечер, когда к нему пришел закутанный с головой в черный плащ его друг Делла Toppe. Он был бледен, и его некрасивое лицо от волнения стало еще безобразнее. Голос его дрожал, слова путались. Он пугливо озирался по сторонам.

— Что с вами, дорогой друг? — испугавшись не на шутку, спросил Леонардо.

Делла Toppe приложил палец к губам и вопросительно посмотрел на дверь в мастерскую.

— Можете говорить спокойно: там никого нет.

— Прошу вас, не теряйте времени... Уезжайте! Сейчас же уезжайте! — Голос гостя звучал глухо и прерывисто. Он прислушивался к каждому звуку, доносившемуся извне.

Где-то близко грохнул выстрел из мушкета, раздался звон оружия и крики.

— Они вас убьют! Спешите!

— Кто?

— Швейцарцы!

— Почему?

— Они убивают всех, кто служил у французов! Одного этого достаточно... К тому же у вас есть и другие враги... — Делла Toppe запнулся.

— Но Массимилиано...

— Что Массимилиано? Что он может сделать? Ведь он сам является игрушкой в руках швейцарцев... Этой разнузданной солдатчины.

— Как же так... — пытался еще возразить Леонардо.

Но Делла Toppe не слушал его и продолжал твердить:

— Скорей! Скорей! Берите только самое необходимое!..

Ночной гость ушел. Леонардо еще долго сидел в раздумье.

Снова в путь! Куда? Будет ли когда-нибудь покой, такой нужный, такой желанный именно теперь, когда он наконец-то, как ему казалось, мог приступить к приведению в порядок записей, к подытоживанию всего продуманного и пережитого...

Рассеянным взглядом он обвел комнату, в которой так много и хорошо думалось, большой стол, уставленный банками с анатомическими препаратами, заваленный рукописями. Тяжело вздохнув, он посмотрел в угол комнаты, где, едва видные в полумраке, выступали очертания созданной им первой летательной машины, крылья которой должны были поднять человека на воздух и сделать его подобным горным орлам...

Он тихо открыл дверь в мастерскую, по привычке взял было кисть с тем, чтобы поправить смутно вырисовывавшееся на холсте лицо...

А Зороастро не терял времени. Чутко прислушиваясь к идущим извне звукам, он быстрыми, ловкими движениями собирал листки рукописей, обертывал их кусками пергамента и благоговейно укладывал в мешки. Только мгновение он постоял перед банками, а затем, решительно махнув рукой, выбросил их содержимое в ведро. Дольше он стоял перед крыльями. Он грустно покачал головой, почему-то примерил их к себе, попытался сложить. А затем решительно своим острым ножом начал резать планки, навощенное полотно и шелк. Глаза его мрачно сверкнули, губы шептали:

— Негодяи! Мерзавцы!..

Когда Леонардо снова вернулся в кабинет, неся в руках охапку свернутых в трубку холстов, все уже было готово к отъезду: на полу лежало несколько аккуратно увязанных мешков, а в углу высилась гора мусора. «Ничего, ничего мы не оставим им», — казалось, говорил Зороастро.