— У него нет жены! — глухо ответила старая хозяйка. — Он похоронил мою бедную сестру Луизу шесть лет тому назад.

Я почувствовал неловкость своего вопроса, а старуха после небольшой паузы раздумчиво сказала:

— Жалко все-таки! Мне все-таки ее жалко. Конечно, это не мое дело, и теперь, когда моей Луизы нет, старик волен делать что хочет. Но я все-таки скажу, нехорошо он поступает, что держит ее все время в погребе. Это жестоко... Я говорю это вслух, хотя никогда эту рыжую не любила, видит бог.

— А она хороша? — встрепенувшись, спросил Лум-Лум.

— Кто?

— А эта... рыжая?

— Рыжая? Она настолько противна, что даже немцы не пожелали ее. Она тоща, как коза, ребра можно пересчитать. Но старик совершенно одурел, он не отпускает ее от .ребя ни на шаг.

Молчание продолжалось недолго. Его нарушила молодая хозяйка, заявив безапелляционным тоном:

— Пулеметчиков с мулами вы поставите у нас. Конюшни, сеновал,, водопой, помещение для людей... Они не пожалеют.

После мимолетной паузы она продолжала с натянутой улыбкой:

— А чтобы и вы не пожалели, обещаю вам, ребята, по литру вина каждому.

Этот аргумент решил все. Мы побежали за пулеметчиками.

— Черт ли ей в пулеметчиках, этой бабе? — сказал я Лум-Луму на ходу.

— Ну, скажи на милость! Видать, и драгун есть,— ответил он, — а все-таки подай пулеметчиков! Да еще всю команду! Весна! Весной бабы бесятся!

Не успели пулеметчики расположиться, не успели мы распить свои два литра, как в небе раздался торопливый клекот аэроплана.

— Голубка летит, — сказал кто-то. — Сейчас она нам снесет яичко на голову.

Аэроплан был немецкий, сержанты свистками загнали нас в помещения, и мы лишь сквозь щели могли следить за тем, что происходило в небе.

Вокруг аэроплана стала рваться шрапнель. Вскоре он оказался плотно окруженным облачками разрывов. Пилот искал выхода; он то опускался, то подымался, то пытался уйти влево, то вправо.

Но пушки лаяли, и облака разрывов, похожие на громадные хлопья ваты, плотно сжали самолет. Через несколько минут подогнулись крылья, и аппарат ринулся наземь. Мотор храпел, как разъярившийся зверь. Это был уже не маневр, а катастрофа. Мы видели, как выпал человек, перевернулся в воздухе и, растопырив руки, камнем полетел вниз.

Грохоча, как снаряд невиданного калибра, самолет упал шагах в ста от нашего дома, на огородах, зарылся мотором в землю и, простояв около минуты вертикально, зашатался и опрокинулся. Мы ринулись туда и увидели пилота. Он был мертв. Его положили наземь, рядом с аэропланом.

Несколько солдат бросились разыскивать наблюдателя. Но его не нашли — он, видимо, упал в реку и утонул.

Возвратившись, мы застали среди солдат хозяйку пулеметчиков и ее больную мать. Старуха стояла, опираясь на палку и на руку дочери. Женщины ссорились с широкоплечим, небольшого роста стариком в рваной крестьянской блузе и деревянных башмаках. Синие жилки бороздили лицо старика и уходили на крупный нос.

— Ну чего? Чего? Чего вы лезете? — кричала молодая хозяйка. — Мало вам вашей рыжей? Вам еще надо?

— Ты мне рыжую не суй! Ты про нее не смей! — яростно возражал старик. — А вот ты скажи, стерва ты этакая, к кому драгуны на конях ездят днем и ночью?

Старик повернулся лицом к нам.

— И как только они не брезгуют?! Баба противна, как вошь! — кричал он.

Солдаты прыснули со смеху.

— Молчать! — взвизгнула женщина.

Но старик продолжал свое.

— Как вошь! — кричал он. — Я это утверждаю! А она дерет с них три шкуры за вино, за сыр...

— Молчать!

— ...и за собственное мясо!

— Молчать, старый негодяй!

— Да еще заставляет работать на нее по хозяйству.

— Врешь, подлец! — закричала на сей раз старуха.

Мы все ржали от хохота.

— На такую вошь, — кричал старик, обращаясь к нам, — на такую кривомордую падаль работает целый эскадрон драгун из Шодара! Она имеет все. А я...

— А ты старый пьяница!

— А я стар и одинок, а теперь весна.

Снова раздался раскат хохота. Лум-Лум держался за бока. Он изнемогал.

— Весна! — кричал он, задыхаясь. — Этот тоже о весне! У него тоже кровь играет!.. Ой, не могу! Ой, лопну, дядя Гастунэ! Да ведь, говорят, у вас есть ваша рыженькая!

— Ну и что? Одна рыжая! А ведь весна...

Теперь от хохота катались все. У Лум-Лума уже текли из глаз крупные слезы.

— Три человека в селе, и всем весна в голову ударила! — кричал он.

Старик чувствовал, что имеет успех у солдат, и перешел в новое наступление.

— Спекулянтки! Мародерки! — кричал он. — Вы блюете патриотизмом по два су за ведро, а сами обдираете солдата! Спекулянтки!

— Мы спекулянтки? А кто кормил и поил германского принца? Господа! — завопила женщина, обращаясь к нам. — Господа! Когда варвары надвигались на Мези и все добрые французы бежали, этот подлый старик остался делать дела! «Я не могу служить отечеству как солдат, — говорил он, — я буду служить ему как коммерсант! «Галльский петух», — он говорил, — мое знамя. Я буду бороться с варварами, не выпуская знамени из рук». Так он говорил. И что вы думаете? Варвары пришли и ничего у него не взяли. Они стояли три недели, и он делал блестящие дела. У него жил принц крови. И старик пресмыкался перед ним! Французу должно быть стыдно пресмыкаться перед бошем, даже если это принц крови. Но бош платил золотом, и старик только молил бога, чтобы это продолжалось подольше.

— Врешь, падаль! — вставил старик.

Но женщина больше ,не обращала на него никакого внимания.

— Есть, однако, высшая справедливость, и мы видели ее здесь, в Мези! — вопила она. — Когда наш добрый и великий Жоффр захотел дать варварам взбучку на Марне, он стал щекотать их артиллерией, чтобы они быстрее передвигали ноги. И тогда он обратил в прах этого подлого «Петуха», который смел именоваться «Галльским», а сам давал убежище проклятым бошам. И поделом! Это французские снаряды обратили его в груду камней. И поделом! Это французская армия пустила по миру подлеца, который наживался на немцах! И поделом!

У женщины был низкий, грудной, почти мужской голос. Она говорила, стоя на бугре и делая широкие жесты рукой, как бы пригоршнями бросая свои злые слова. Ее взлохмаченные волосы развевались по ветру, глаза горели, ноздри раздувались. Она была похожа на фурию.

— Ну, в чем дело? Чего вы здесь раскричались? — заревел " неожиданно появившийся писарь Аннион. — Чего вы не видали?

— Господин сержант, — сказала тогда решительным голосом старуха, — у него, — она повела головой в сторону старика,— у него есть корова...

Старик сделал бросок грудью вперед.

— Корова! — кричал он. — Тоже корова! Если бы вы ее видели, мою рыжую, господин сержант! Она не больше козы, ребра можно пересчитать у ней. Даже немцы отказались от нее. Какой от нее прок?

Но старуха тоном патриарха, который восстанавливает справедливость, сказала:

— Пускай твоя рыжая корова тоща, но кое-какой навоз она дает. А моя дочь не имеет ничего. А теперь весна, удобрение нужно.

— Ну и что? — кричал Аннион. — Удобрение! Какого черта вы сюда приперлись ссориться из-за удобрения? Другого места нет? Пошли вон!

Аннион стал толкать их всех троих в спину, когда на дороге показался штабной автомобиль. Капитан и двое молодых лейтенантов не торопясь подошли к нашей группе. Солдаты расступились и стали жаться по сторонам. Женщины умолкли, старик вытянулся по-военному и взял руку под козырек. Офицеры направились к аэроплану.

Убитого летчика тщательно обыскали и забрали документы.

— Закопайте его! — сказал офицер.

Но тогда к офицеру подошел старик.

— Господин капитан, — начал он, — позвольте представиться. Я мсье Гастон Массар, бывший владелец «Галльского петуха», ныне разоренный по условиям военного времени. Я обращаюсь к вам с почтительной просьбой...

Старуха не дала ему договорить, она резко оттолкнула его в сторону.

— Господа офицеры, — сказала тогда молодая, — я имею больше прав. Мой муж сражается на фронте, в пехотном полку. Сейчас он ранен и лежит в госпитале...