Ей вовсе не хотелось походить на сотню девушек, даже на десяток не хотелось, даже на одну.
— О прекрасном принце, о замужестве и прочих женских штучках.
— Фи, — сказала Алиса, покраснев, — ничего подобного.
— Да, похоже, я не ошибся. А я думал, ты мечтаешь о свободе.
Алиса вскинула голову, готовясь спросить: «Откуда вы знаете?», но Герман продолжал:
— Ты ведь всю жизнь провела взаперти, правда? Сначала в монастыре, в лесу, возле маленького местечка, которое зовется Форст. Потом — в воспитательном заведении ее императорского величества. Тебе нравилось там?
— Нет, — с чувством сказала Алиса.
— Ты думаешь, замужество — это свобода? Это похуже монастыря. Только молитвы читать не придется. Знаешь, что тебя ждет? Соседки-кумушки, такие же, как твои бывшие товарки, муж, надоевший до посинения, и ватага сопливых ребят, рождение каждого из них состарит тебя сразу лет на пять.
— Зато я смогу делать все, что захочу!
— Сможешь. В рамках кошелька и положения в обществе своего суженого. Ты и полшага за эти рамки не сделаешь.
— Я вас не очень понимаю, — с досадой сказала Алиса. — Рамки, кошелек…
Герман вдруг осознал, что она действительно ничего не понимает. Она ведь понятия не имеет об обычной жизни. Она ее еще не видела. Как новорожденная. И он сменил тему.
— Кто же тебя запер, Алиса? И главное — за что?
Такого вопроса Алиса не ожидала. Мысли о Саше вылетели из ее головы.
— Догадываюсь кто, — процедила она сквозь зубы.
— Этого нельзя так спускать!
И вот тут она перестала внутренне сопротивляться каждому его слову и посмотрела на него совсем иначе.
— А что же я могу?
Теперь он полностью овладел ее вниманием. Она не думала ни о чем другом, значит, он попал в самую точку. Дальше Герман говорил медленно, слегка растягивая слова, так, как это делали старые цыганки во время гадания.
— Можешь. Ведь нет большего греха, чем обрекать невинного ребенка на заточение. Скажи мне, Алиса, кто виноват в этом?
— Бабушка…
Ей-богу, ей не хотелось ничего ему рассказывать. Как-то само вырвалось.
— А ее имя?
— Не знаю…
В отчаянии она была прекраснее, чем обычно.
— Я знаю. Елена Карловна, вдова генерала Дунаева.
Имя проникло Алисе в самое сердце. Вот, значит, как зовется ее погубительница. Теперь старик казался ей волшебником, который знает все на свете.
— А мама? — сквозь слезы спросила Алиса. — У меня ведь была и мама?
— Елизавета Курбатская. Она умерла через несколько лет после твоего рождения, от горячки, кажется…
Он рассказал ей историю ее рождения, как она ему представлялась, рассказал о бабушке, заботящейся о благосостоянии многочисленных незаконнорожденных отпрысков князя Ивана Курбатского.
Алиса почти не плакала. Изредка из глаз выкатывались маленькие злые слезинки — от досады, от негодования. Она ушла к себе, стиснув кулаки и крепко сжав зубы. Ей теперь хотелось только одного — уничтожить подлую старуху. Пока она была маленькой, та могла вертеть ею как хотела. Но теперь, теперь… Нужно было выбирать. Или выбросить все это из головы и спокойно уехать в Лавровку, или все-таки отыскать эту…
Герману тоже предстоял выбор. Но в отличие от Алисы он сделал его быстро. Дети, рассудил он, случаются сплошь и рядом, тогда как жизнь без любимой женщины лишена чего-то главного. Тем более — без такой женщины, как Алиса. Столько задатков, столько природного таланта. Она могла бы чудеса творить, если бы ее способности направить в нужное русло. И сделать это проще простого. Он был влюблен в Алису с их первой встречи в Таврическом. С того момента, когда тень ее появилась в проеме двери.
Герман надел длинный кафтан, сапоги свиной кожи, надвинул шапку до самых бровей. Наряд так изменил его, что Зинаида прошла мимо него на улице, не взглянув. Герман улыбнулся ей вслед и направился к Литейному.
Выскочив из дома после разговора с отцом, Саша помчался куда глаза глядят, не разбирая дороги, пока за спиной не осталось Марсово поле, а впереди не заиграла в лучах солнца Нева. Раньше он непременно бы расчувствовался от такой красоты, но теперь было не до того. Чайки, парящие высоко в небе, смеялись над ним, люди смотрели глумливо, ангел со шпица Петропавловского собора — и тот, кажется, слегка ухмылялся. Он остановился у парапета и уставился в воду. Потрясение, которое он сейчас испытал, не с чем было сравнить. Всю жизнь ему казалось, что отец крепко любит его и понимает, а вот выходит совсем наоборот. Как он скривился, как только Саша произнес слова «есть одна очаровательная девушка». Может быть, именно тогда стоило и остановиться, чтобы не выслушивать потом весь этот дурацкий набор нравоучений про «молоко на губах» и «шило в штанах». Отвратительно. Так осквернить его чувства! А князь! Тоже хорош! С чего он так покатился со смеху? Что такого веселого было в том, что говорил им Саша? Они ведь оба были когда-то женаты, а значит, любили, делали предложения, были счастливы медленно, слегка растягивая слова, так, как это делали старые цыганки во время гадания.
— Можешь. Ведь нет большего греха, чем обрекать невинного ребенка на заточение. Скажи мне, Алиса, кто виноват в этом?
— Бабушка…
Ей-богу, ей не хотелось ничего ему рассказывать. Как-то само вырвалось.
— А ее имя?
— Не знаю…
В отчаянии она была прекраснее, чем обычно.
— Я знаю. Елена Карловна, вдова генерала Дунаева.
Имя проникло Алисе в самое сердце. Вот, значит, как зовется ее погубительница. Теперь старик казался ей волшебником, который знает все на свете.
— А мама? — сквозь слезы спросила Алиса. — У меня ведь была и мама?
— Елизавета Курбатская. Она умерла через несколько лет после твоего рождения, от горячки, кажется…
Он рассказал ей историю ее рождения, как она ему представлялась, рассказал о бабушке, заботящейся о благосостоянии многочисленных незаконнорожденных отпрысков князя Ивана Курбатского.
Алиса почти не плакала. Изредка из глаз выкатывались маленькие злые слезинки — от досады, от негодования. Она ушла к себе, стиснув кулаки и крепко сжав зубы. Ей теперь хотелось только одного — уничтожить подлую старуху. Пока она была маленькой, та могла вертеть ею как хотела. Но теперь, теперь… Нужно было выбирать. Или выбросить все это из головы и спокойно уехать в Лавровку, или все-таки отыскать эту…
Герману тоже предстоял выбор. Но в отличие от Алисы он сделал его быстро. Дети, рассудил он, случаются сплошь и рядом, тогда как жизнь без любимой женщины лишена чего-то главного. Тем более — без такой женщины, как Алиса. Столько задатков, столько природного таланта. Она могла бы чудеса творить, если бы ее способности направить в нужное русло. И сделать это проще простого. Он был влюблен в Алису с их первой встречи в Таврическом. С того момента, когда тень ее появилась в проеме двери.
Герман надел длинный кафтан, сапоги свиной кожи, надвинул шапку до самых бровей. Наряд так изменил его, что Зинаида прошла мимо него на улице, не взглянув. Герман улыбнулся ей вслед и направился к Литейному.
Выскочив из дома после разговора с отцом, Саша помчался куда глаза глядят, не разбирая дороги, пока за спиной не осталось Марсово поле, а впереди не заиграла в лучах солнца Нева. Раньше он непременно бы расчувствовался от такой красоты, но теперь было не до того. Чайки, парящие высоко в небе, смеялись над ним, люди смотрели глумливо, ангел со шпица Петропавловского собора — и тот, кажется, слегка ухмылялся. Он остановился у парапета и уставился в воду. Потрясение, которое он сейчас испытал, не с чем было сравнить. Всю жизнь ему казалось, что отец крепко любит его и понимает, а вот выходит совсем наоборот. Как он скривился, как только Саша произнес слова «есть одна очаровательная девушка». Может быть, именно тогда стоило и остановиться, чтобы не выслушивать потом весь этот дурацкий набор нравоучений про «молоко на губах» и «шило в штанах». Отвратительно. Так осквернить его чувства! А князь! Тоже хорош! С чего он так покатился со смеху? Что такого веселого было в том, что говорил им Саша? Они ведь оба были когда-то женаты, а значит, любили, делали предложения, были счастливы и полны такого же высокого восторга, как и он теперь. Отчего же смеяться? Может быть, он говорил слишком высокопарно, но разве они не вели себя точно так же в его возрасте?