Кому же суждено разбудить народ? Интеллигенция, «критически мыслящие личности», по мнению народников, сдвинут инертную, неподвижную массу, откроют ей пути к социализму и тем самым оплатят свой долг народу.

На основании этих взглядов, теоретически ошибочных, но практически революционных, сотни юношей и девушек, еще неизвестных России, еще не привлекших внимания даже царской охранки, начинают действовать. На политической арене появляются Бакунин и Лавров, Натансон и Кравчинский, Михайлов и Засулич, Желябов и Морозов, Фигнер и Перовская и сотни иных борцов, оставивших свой след, свою кровь в великой битве за будущее России.

По всей России создавались революционные народнические кружки. В начале 70-х годов наиболее влиятельным из них был кружок чайковцев в Петербурге. В 1869 году студент Медико-хирургической академии М. А. Натансон, пользовавшийся большой популярностью среди петербургской учащейся молодежи, организовал кружок самообразования. Кружок Натансона слился позднее с женским кружком сестер А. и Л. Корниловых и С. Перовской. Этим было положено начало организации чайковцев, названной так по имени члена кружка Н. Чайковского.

В программу занятий кружка входило изучение психологии, физиологии, политэкономии и других наук. Занятия, однако, были скоро нарушены арестом Чайковского, другие кружковцы были вызваны на допрос в III отделение.

В мае 1871 года в Петербурге появилась печатная прокламация «Виселица», посвященная Парижской коммуне. Автором ее был студент Технологического института Н. П. Гончаров. От него нити вели к кружку чайковцев. В числе других 18-летняя Соня Перовская была привлечена к следствию. Тогда произошло ее первое знакомство с органами царского сыска. Однако дознанием было установлено, что кружок чайковцев не преследовал политических целей. Перовскую оставили в покое.

В августе 1871 года собрание чайковцев обсуждало план будущих действий. Большинством голосов было постановлено продолжать самообразование, но вместе с тем издавать, приобретать и распространять в Петербурге и в провинции литературу среди молодежи. С тех пор чайковцы начали распространять не только легальную, но и нелегальную революционную литературу: сочинения К. Маркса, Н. Г. Чернышевского, Д. И. Писарева, Н. Флеровского и других.

Кружок чайковцев основывался на равенстве всех членов и полном доверии друг к другу. Прием новых членов был строго ограничен и возможен только в случае единодушного согласия всех чайковцев в том, что новый товарищ соответствует их представлению о личности революционера: отличается высокой нравственностью, чувством долга, товарищества, лишен таких пороков, как эгоизм, неискренность и т. п. Чайковцы вели простой и суровый образ жизни. По их признанию, они жили хуже даже заводских рабочих. Энтузиазм, самоотверженность, преданность своим убеждениям спаяли их в сплоченный коллектив.

К этому кругу высоконравственных, суровых, но чутких и нежных людей как нельзя больше подходила Софья Перовская. С другой стороны, постоянное общение с такими людьми и видными народниками-чайковцами, как Натансон, Клеменц, Кравчинский, Кропоткин, Г. Лопатин и другие не могло не отразиться благотворно на формировании Перовской-революционерки.

Весной 1872 года Софья Львовна уехала из Петербурга на Волгу, чтобы там жить среди народа, о котором до сих пор шли лишь теоретические споры в кружке. Широкая волна «хождения в народ» охватила в те годы передовую молодежь, наивысшего подъема она достигла весной и летом 1874 года. «Русский народ только тогда признает нашу образованную молодежь своею молодежью, — писал М. Бакунин, один из идеологов народничества, — когда он встретится с нею в своей жизни, в своей беде, в своем отчаянном бунте. Надо, чтобы она присутствовала отныне не как свидетельница, но как деятельная и передовая, себя на гибель обрекшая, соучастница, повсюду и всегда, во всех народных волнениях и бунтах, как крупных, так и самых мелких».

Сотни юношей и девушек, охваченные энтузиазмом, полные веры в народ и в свои силы, рвали с вошедшими в плоть и кровь привычками, оставляли родных и знакомых, домашний уют, покидали университеты и институты и шли в народ. «Народ распят на кресте, — писал народник Ткачев, — и вот нам предлагают изучать химию, чтобы исследовать химический состав креста, ботанику, чтобы определить породу дерева, анатомию, чтобы определить, какие ткани повреждены гвоздями. Нет, мы не в состоянии исследовать… Мы охвачены одним страстным желанием — снять жертву с креста сейчас, немедленно, без предварительных и ненужных изысканий».

Народники мечтали развить общинные навыки крестьянства, поднять его культурный и нравственный уровень. Но многие шли дальше этой мирной пропаганды: стремились поднять народ против помещиков и правительства. Самоотверженная молодежь, готовая к тюрьме, к каторге, к смерти, хотела жить так, как живет народ, познать его радости и страдания, добывать хлеб собственными руками. Ставили себя в самые тяжелые условия: питались отвратительно (вставал вопрос о том, можно ли революционерам есть селедку!), спали на рогоже, а то и на голых досках, ограничивали потребность самым необходимым.

Распространенной формой работы в деревне для передовой учащейся молодежи была деятельность земского врача или сельского учителя. В Ставрополе Самарской губернии жена богатого помещика М. А. Тургенева открыла курсы для подготовки сельских учительниц. По ее приглашению Софья Львовна приехала в Ставрополь преподавать на курсах русский язык и литературу.

Уже в то время эта молодая цветущая девушка, крепкая, здоровая и жизнерадостная, вызывала уважение окружающих серьезностью и умом. В глазах местных обывателей образ жизни Перовской выглядел более чем странно: в свободное время она обычно одна отправлялась в близлежащий сосновый бор, где много читала или бродила до глубокой ночи, собирая цветы и травы в глухой чаще.

После Петербурга, где жизнь била ключом, глухая провинция произвела на юную Перовскую гнетущее впечатление. «…Так и пахнет отовсюду мертвым, глубоким сном, — писала она своей подруге по кружку чайковцев А. Я. Ободовской, — нигде не видишь мыслительной деятельной работы и жизни, и в деревнях и в городах всюду одинаково». И Перовская сетует на то, что у нее нет ни знаний, ни умения, необходимых для изменения окружающих условий. Но она не опускает руки и упорно учится, наблюдает.

Через месяц Софья Львовна снова пишет в Петербург Ободовской: «Главным образом я теперь читаю; теперь, более чем когда-либо, я чувствую необходимость в знании, а то положение преподлое. Кругом видишь только сонное царство, а другие личности бьются, бьются, но усилия их, как мне кажется, пропадают почти задаром, и вследствие того, мне кажется, что мало знаний как существующих условий, так и теоретических, а потому они не могут правильно и окончательно решить, за что нужно взяться теперь».

В августе 1872 года занятия на курсах кончились. Перовская переехала в деревню Тургеневой. Желая познакомиться с бытом крестьян, она занялась оспопрививанием, взяв предварительно несколько уроков у местного земского врача и получив свидетельство на право оспопрививания. Софья Львовна исходила пешком все окрестные села. Вероятно, она переживала то, что и все другие народники, впервые попавшие в гущу жизни, «в народ».

В. Н. Фигнер, известная революционерка-народница, затем одна из руководительниц «Народной воли», пятью годами позже провела три месяца в той же Самарской губернии. «… В первый раз в жизни, — вспоминала она впоследствии, — я очутилась лицом к лицу с деревенской жизнью, наедине с народом, вдали от родных, знакомых и друзей, вдали от интеллигентных людей. Признаюсь, я почувствовала себя одинокой, слабой, бессильной в этом крестьянском море. Кроме того, я не знала, как и приступить к простому человеку.

До сих пор я не видала вблизи всей неприглядной обстановки крестьянства, я знала о бедности и нищете народа скорее теоретически, по книгам, журнальным статьям, статистическим материалам… Теперь, в 25 лет, я стояла перед ним, как ребенок, которому сунули в руки какой-то диковинный, невиданный предмет». Разумеется, что при таких обстоятельствах не могло быть и речи о революционной пропаганде среди крестьян!