Федос повернулся к начальнику отряда Шишке и попросил:

— Разрешите отлучиться на минутку?

Шишка строго покосился и, немного выждав, сдержанно, словно нехотя, кивнул головой. Он хотя и был заинтересован в Федосе, рассчитывал сделать его своим зятем, тем не менее обращался с ним сурово и требовательно. Ему казалось, что требовательность, а иной раз и придирчивость заставят Федоса быть покорнее и услужливее, вызовут желание породниться, чтобы снискать постоянную благосклонность и покровительство начальства.

Федос соскочил с повозки и подошел к Наде.

— Добрый день, моя спасительница.

— Я? Спасительница? Каким образом? — вместо ответа на приветствие удивленно спросила девушка и даже отступила немного назад.

— Каким образом? Очень просто. Хлопцы меня тащили с собой делать обыск. Но тут как раз случилась ты со своими гусями. Магнит. Я не поехал, пошел за тобой. А если б поехал? Представляешь, что было бы?

Надя молчала: вот как все истолковал Бошкин! Заметив на площади множество полицейских повозок, она с тревогой подумала о Борисе.

— Федос! Где хата твоего отца? — закричал с первой повозки переводчик.

— Вон там… где клен под окном. Бегу! — ответил он и уже на ходу бросил Наде через плечо: — Постараюсь позже зайти.

Она не слышала этих слов. Чувствуя себя униженной его благодарностью, она так заспешила домой, что вода стала выплескиваться из ведер.

Дом Бошкиных стоял на пригорке, неподалеку от выгона. Не сровняться ему с теми домами, что в предвоенные годы выросли в Ниве, а когда-то этот дом с кирпичным фундаментом и черепичной крышей был одним из самых видных в деревне. И не только дом, а весь Игнатов двор. А потом события неожиданно все изменили. Игнат, человек пронырливый, хитрый, с помощью своего брата, жившего где-то в городе, разобрался в сути новых событий и безжалостно стал расправляться со своим хозяйством: часть тайком переправил к брату в город, что удалось — продал, что просто уничтожил, а что сплавил к своей сестре Хадоре. Когда пришли его раскулачивать, он со всей семьей уже ехал в поезде в далекий город к брату. Как протекала дальше у него жизнь, жители Нивы не знали, как не знали и того, куда исчез Игнат. А он, свив в городе себе гнездо, стал кладовщиком одного продуктового склада. Правда, и на новом месте ему не повезло: сначала он потерял покровителя — брата, которого осудили как вредителя, а потом и сам попал в тюрьму за спекуляцию.

В Ниве тем временем шла бурная жизнь. Односельчане уж и забывать стали, что был когда-то такой Игнат Бошкин. Только изредка, заходя по делу в этот дом, где колхозники устроили шерстобитню, кое-кто бывало вспомнит вдруг Игната.

И вот, как только район заняли гитлеровцы, нежданно-негаданно в деревне появились Бошкины. Сначала притащился один Игнат, как бы на разведку. Через Хадору стало известно, что он пришел из тюрьмы, вернее удрал из-под конвоя, когда на станцию, где работали заключенные, налетели фашистские бомбардировщики. Игнат пробыл в деревне два — три дня и исчез. Но вскоре снова вернулся, и уже не один, а с женой. Не хватало только Федоса, но и тот через некоторое время появился. Был он в красноармейской форме и открыто говорил, что дезертировал с фронта.

Так в этот дом на пригорке вернулись его прежние хозяева.

Повозка остановилась под кленом. Игнат выбежал из дому навстречу гостям. Сняв фуражку с блестящим лакированным козырьком, он низко поклонился начальству. Ему хотелось сердечно приветствовать господ, он даже вытер свою ладонь о штаны, но руку протянуть почему-то не решался. Это заметили комендант и переводчик, а также начальник полицейского отряда. Они решили доставить старосте удовольствие (лучше служить будет!) и один за другим важно протянули руки. Игнат угодливо склонял свою высокую фигуру в торопливом поклоне.

— Прошу в дом. Пожалуйста. Битэ, — повторял он, боком продвигаясь к двери.

Начальство чинно прошло в чистую половину хаты, просторную, облепленную по стенам немецкими плакатами и постановлениями. Комендант Рауберман, медлительный в движениях, устало опустился на диван и, попросив денщика принести воды, притих на время, решив отдохнуть с дороги. Вытянув перед собой ноги, он откинулся на спинку дивана, расправил плечи и так застыл.

На другом конце дивана, опершись на валик, присел переводчик.

Один только начальник полиции Шишка не садился. Он стоял у стола и поглядывал по сторонам. За каждым его движением внимательно следил готовый к услугам Игнат. Догадываясь, что Шишка удивляется богатой мебели в комнате, Игнат в свою очередь бросал взгляды во все углы, проверяя, все ли на месте, и гордился, что дом его полон добра.

Хата и в самом деле была богато убрана. Вдоль стен стояли мягкие кресла, два кожаных дивана, большой письменный стол, зеркальный шкаф, две никелированные кровати, а в углу до потолка поднималось большое трюмо. Всю эту мебель и еще много всякой всячины, не стоящей на виду, Федос притащил из районного центра, забрав в квартирах расстрелянных. Что ж, как бы там ни были приобретены эти вещи, думал не раз Игнат, теперь они принадлежат ему и составляют немалую долю его богатства.

Оглядев комнату, Язэп Шишка не сдержался:

— Неплохо тут у вас, пане Бошкин, ей-богу, неплохо, уже обжились немного после возвращения домой, — он на минуту умолк и стал пристально, чтобы обратить внимание Игната, вглядываться в паутину над столом. — Но, видно, для полного порядка здесь нужна проворная молодая женщина.

— Еще как нужна, пане Шишка! — вздохнул Игнат и незаметно, когда начальство отвело взор, снял паутину. — Давайте же с двух сторон уламывать моего Федоса. Сколько есть славных девушек, особенно в Калиновке. И сами они хороши, и родители у них достойные. Скажем, с вами бы я породнился с радостью, коли не брезгуете.

— Ах, пане Бошкин, да нам, родителям, договориться недолго, главное, чтоб дети наши друг с другом слюбились. — Язэп Шишка посмотрел на коменданта, который маленькими глотками, с остановками, пил воду, и, сообразив, что можно еще немного поболтать, вдруг начал хвастаться: — Дочками своими я очень доволен. Ваша семья сколько лет жила без вас, ну, в то время, что вы сидели в тюрьме?

— Три года, ровно три года, пане Шишка.

— А-а, припоминаю, мне Федос как-то рассказывал, что вы были осуждены за маленькое коммерческое дельце.

— За спекуляцию, — уточнил Игнат.

— Это мелкий проступок, можно сказать. Вот я был серьезным врагом советской власти — политический преступник, больше десяти лет просидел. Вот сколько времени пришлось жить моим девочкам без отца. Но они под строгим присмотром матери не разбаловались, выросли прилежными и покорными. Когда я осенью сорокового года вернулся из Казахстана в Калиновку, я до слез был растроган, увидев своих дочек в их полном расцвете и красоте. Скажу вам, пане Бошкин, откровенно и без похвальбы, что счастливы будут молодые люди, которые женятся на моих дочерях.

— Оно, конечно, у достойных родителей и дети достойные, — угодливо согласился Игнат и, заметив, что комендант Рауберман поманил ею пальцем, живо подскочил к дивану. — Пожалуйста, битэ, что угодно?

Рауберман не спешил заговорить, видно было, что он еще не вполне пришел в себя после долгой и тряской дороги. Молча показав Игнату на стул — мол, садитесь и не стойте передо мной столбом, — он еще некоторое время вытирал вспотевшие виски, лысину, лицо большим, как женская косынка, носовым платком. И только покончив с этой процедурой и спрятав платок в карман, посмотрел на Игната, открыл рот.

— Мы приехали… вас… гм-м…

Он похмыкал и сразу же умолк, наткнувшись на невозможность высказаться на понятном старосте языке. Помолчал, затем, взглянув на переводчика, заговорил уже по-немецки. В лицо старосте почти одновременно полетели немецкие и белорусские слова, и ему, непривычному к такому разговору, показалось, будто в два цепа замолотили по его голове.

— Мы приехали, чтобы наказать вашу деревню за тех трех полицейских, что погибли здесь вчера.