— Кому?

— Чего — кому?

— Кому нужно, хоть лопни и поскорей?

— Да им же, вареник ты лапотный. Вот, к примеру, у нас. После революции, после гражданской ни хрена, считай, не было. Историю изучал? Так вот. Разруха. И народу — миллионы. А кто зажиточный тогда подсобил со стороны? Только гавкали. — Сергей с силой вогнал лопату в груду породы. — Все сами. Все своим горбом подняли наши деды и отцы. И стоим выше высокого. А раз сила есть, как не поддержать малых братьев, покуда не окрепнут на голом месте, не вырастут капитально. Без подмоги погано на голом месте. Земля, она общая, надо держаться гуртом. Как у нас.

— В Советском Союзе все племена живут как один род, — вдруг единым духом выпалил Лумбо, отступив от Ника на шаг, — наш Банго тебе объяснил бы, мастер Ники.

Матье только рукой отмахнулся от него, не отводя от Сергея синих, чуть прищуренных глаз.

— Не обижайся, но, похоже, это красненькая пропаганда, а договаривались начистоту, — сказал он дизелисту.

— Э, вот как?.. Тогда отвали, не отвлекай, раз для тебя светлое — это темное. Знакомая поза, видали. Читал я у Чехова рассказ, там один дубоватый мужик пишет письмо ученому, хочет показать себя выше и умней, отрицает напропалую железные истины, заявляет: этого не может быть, потому что этого не может быть никогда.

— Лично я ничего не собираюсь доказывать, — примирительно сказал Ник. — Просто мне интересно узнать, что у вас на уме.

— Всем должно быть хорошо. Нельзя, чтобы, к примеру, дети одних грызли кулак со слезами, а другие отрыгивали от обжорства. На земле должно быть хорошо всем. Хорошо и справедливо. Для нас это первое дело. Вот и вся пропаганда.

— Первое дело — белому укатить из дому, чтобы с этим парнем, — Ник кивнул на Лумбо, — валяться в мазуте, жевать песок и вялиться на сумасшедшем солнце. Хоть бы было что взять с них…

— Опять двадцать пять! — Сергей шлепнул себя по колену. — Отвали! Ты что, прикидываешься? Белый, черный, желтый, малиновый, в крапинку… ты же вроде не гад какой, не крохобор, рядом пуп надрываешь, стало быть, понимаешь равенство и справедливость. Кончай дразнить!

— Не дразни его, мастер Ники! — воскликнул Лумбо.

— Я не расист, — поспешно произнес Ник, — и не политик.

— А что люди между собой непохожие — это же замечательно, — продолжал, увлекаясь нахлынувшими мыслями, Сергей Гринюк, — исключительно симпатично, что мы разноцветные, как цветы! Разве нет?

— Да, — с ухмылкой кивнул Ник и полез за новой сигаретой. Прикурил. Спохватился, протянул сигарету Сергею и Лумбо. Те не отказались, как и положено среди товарищей, хотя предпочитали собственные.

Помолчали.

— Ну и жарища, — сказал Сергей, — вот мир устроен…

— Да, хорошо, — сказал Лумбо.

— У вас там только морозы и снег? — спросил Ник у дизелиста. — Лето холодное?

— Что ты, бывает как здесь. Пошабашим — приглашаю в гости. Приезжай в Союз, сам погляди. На словах не то. Можно оформить вызов чин чинарем, погостишь — любо-дорого, порыбачим на зорьке. Эх, зорька ясная, рыбалка классная!.. Днепро… в камышах холодок, краснопер косяками, а на глубинке в течку да под добрую закрыху лещи идут как сковородки, хоп — и в посаку. У меня дюралька с "Вихрем", зверь мотор, двадцать пять лошадок. Перед командировкой сам картер расточил, винт усовершенствовал по-своему…

— Меня там ждут с шампанским и оркестром, — Ник резко поднялся и ушел, бросив через плечо: — Антракт, фанатики.

— Сердитый мастер, — пожав плечами, молвил Лумбо и принялся орудовать лопатой с неприсущей его характеру яростью.

Причина, побудившая папашу Гикуйю принарядиться и забраться в трущобы пригородного района Шарбатли, была известна только ему, и он отнюдь не собирался поведать о ней даже самым любопытным, что далеко не молча взирали на франта, слонявшегося в лабиринте жалких хибарок, которые лепились друг к другу вдоль зловонных канав.

Усердие, с каким он выискивал кого-то, и явное нежелание отвечать на вопросы встречных всполошили обитателей Шарбатли, главным образом из числа тех, кого принято называть сомнительными типами.

Короче, довольно скоро за Гикуйю увязалась пара угрюмых молодцев, каждый не меньше шести футов ростом. Весом они тоже не были обделены.

Эти детины с расхлябанными походками в конечном счете приперли его к стенке в тихом тупичке, недвусмысленно сунув свои правые руки в карманы замызганных и обтрепанных пиджаков.

Они стояли и рассматривали жертву их любопытства, словно прикидывали, где у такого упитанного человека самое уязвимое место на теле.

Гикуйю же не выглядел перепуганным насмерть, что, вероятно, и спасало его от незамедлительного нападения отвратительных незнакомцев.

Больше, чем их неприглядный вид, претил бармену запах, исходивший из оскаленных ртов громил. Это был мерзкий, устоявшийся смрад спиртного. Морщась и подрагивая носом, бармен мгновенно определил перегар чудовищного бича беднейших кварталов скокьярма, смеси кукурузного дистиллята с табачным экстрактом и карбидом.

С такими пропойцами Гикуйю умел говорить, помня себя на заре собственных коммерческих начинаний в подобных трущобах Кении, откуда перебрался в эти края всего девять лет назад.

— Не сделайте глупость, — сказал он, — чтобы не раскаиваться всю свою короткую после этого жизнь.

— Сыч? — рявкнул первый тип.

— Что вынюхиваешь, красавчик? — спокойней спросил второй.

— Все в порядке, ребята, — заверил Гикуйю, стараясь держаться поуверенней, — я приятель Кувалды Матье. Пришел порадовать его содержимым вот этой бутылки, — он похлопал по оттопыривавшемуся карману, — да, видно, заблудился среди ваших небоскребов.

— Не припомню, чтобы упомянутый господин водился с такими, — недоверчиво сказал первый.

— Ники сам частенько наведывался ко мне. Я держу питейное заведение в центре. Вы единственные на планете не знаете папашу Гикуйю из "Кутубии".

— Верно, это он, — сказал второй, — я бывал в этом баре раз пять, не меньше, шикарно. Это он, хоть и вырядился как священник, не сразу и признаешь.

— Я пришел в гости, — подсказал бармен.

— С какой целью? — менее агрессивно спросил первый. — Только не утруждайся сказочкой про бутылку.

— Давно не виделись, вот я и говорю себе сегодня: уж не захворал ли Матье, если совсем не показывает носа? Ну и, конечно, хотел поделиться кой-какими наблюдениями, думаю, интересными для него.

— Какими?

— Э, ребята, не увлекайтесь.

— Здесь его не ищи, — сказал первый, оставив свой карман в покое.

— До тебя уже интересовались, — добавил второй, — белые панамы все у него перевернули вверх дном, все перерыли. Уноси-ка и ты ноги, если и впрямь вы с Кувалдой приятели.

— А бутылочку оставь, раз притащил, мы помолимся с ней за тебя и за него, — хихикнул первый.

Гикуйю прикрыл карман ладонью и отступил на шаг, прикоснувшись лопатками к стенке. Верзилы переглянулись.

— Я не прочь с ней расстаться, — сказал бармен, — с вами тоже, но по-джентльменски. Предлагаю честную сделку, в обмен на нее вы шепнете мне новый адрес Кувалды. Для его же пользы, не сомневайтесь. В бутылке, между прочим, не какой-нибудь вонючий скокьярм.

Громилы снова переглянулись, разом сунули руки в правые карманы пиджаков, как в самом начале, поиграли желваками и произнесли десятка два ругательств, от которых дрогнул бы даже любой артельный старшина портовых грузчиков. Но папаша Гикуйю устоял.

— Не волнуйся, — сказал ему первый, поигрывая лезвием ржавой опасной бритвы, держа ее так, как держат жеманные дамы рюмку ликера, отставив мизинец, — тут же и похороним аккуратненько и с оплакиванием.

— Все расходы на панихиду берем на себя, — добавил второй, озираясь.

Гикуйю вынул бутылку, поднял ее высоко над головой и сказал:

— Вдребезги разнесу ее об стену, если не перестанете валять дурака.

Такая угроза возымела на них ошеломляющее действие, оба растерянно захлопали глазами и, выразительно переглянувшись в третий раз, отступили с покорностью ягнят.