Хоан-Рыбак не ответил, а резким ударом внезапно опрокинул стоявшего сбоку Гуна и бросился бежать к густым зарослям. Но выстрел Фама не позволил ему уйти далеко. Когда подбежавшие к предателю люди повернули его на спину, он был уже мертв. Ванг расстегнул куртку, чтобы осмотреть карманы предателя, и тогда все увидели на груди убитого голубую татуировку — рысь, впившуюся когтями в затылок упавшего человека.

...В глубоком молчании люди постояли у могилы Большого Ветра, а затем заторопились навстречу поднимающимся из-за деревьев струйкам дыма от очагов партизанской базы.

Трудно было сказать, сколько времени Менье и Чинь Данг блуждали по джунглям — неделю, две, а может быть, несколько месяцев... Разве при этом вечнозеленом сумраке и колеблющемся тумане можно вести счет времени? К тому же ежечасная борьба за существование вытеснила из их жизни все интересы и даже воспоминания. Донг-Тоа, деревня мыонгов, разгром их отряда — все это казалось очень далеким, почти не существующим.

Особенно тяжело было Менье, которого обессилила тропическая лихорадка. По утрам, просыпаясь, Менье со страхом ждал приближения полуденных часов. Вместе с ними подползал приступ лихорадки с бредом.

После неудачного штурма пещеры на склоне Тигровой горы Менье и Чинь Данг бросили на произвол судьбы остатки своего отряда и, захватив мешок с провизией, скрылись в джунглях. Француз и баодаевец пошли на северо-запад в обход Тигровой горы: Чинь Данг уверял, что таким путем они обязательно выйдут к Обезьяньей реке, которая выведет их из джунглей. Но Менье и Чинь Данг вскоре наткнулись на непроходимые болота. Чтобы обойти их, они вынуждены были взять много западнее. Шли очень долго, а Обезьяньей реки всё не было. Тогда ими начало овладевать отчаяние. Стоит ли говорить, что пройденный в течение дня путь исчислялся не километрами, а метрами: ведь они шли не по дороге или тропе, а продирались сквозь чащу, имея ориентиром лишь изредка проглядывающее солнце. Оба обессилели от голода, так как добыча нелегко давалась в руки. К тому же у них остались считанные патроны. Теперь Чинь Данг и Менье не брезговали ничем, даже мясом ящерицы. А тут еще к Менье подкрался страшный враг — тропическая лихорадка. Из-за нее они вынуждены были теперь все чаще останавливаться. В полуденные часы француза начинал бить озноб, несмотря на то, что было жарко и душно.

Чинь Данг вначале довольно безучастно относился к этому. Когда у Менье пачинался приступ, он усаживался спиной к нему и покуривал свою трубку. Но приступы участились, и Чинь Данг становился все раздражительнее.

— Этак мы никогда не выберемся из проклятого леса! Ночью мы спим, а днем на месте трясемся...

Оставшись в джунглях вдвоем с французом, баодаевец обнаглел. Таких слов он не посмел бы раньше сказать майору. Менье далее пожалел, что бросил своих солдат. Будь все по-старому, он за такие слова пристрелил бы этого желтокожего. Но теперь все чаще приходилось ему пропускать мимо ушей колкости и ядовитые замечания Чинь Данга.

Началось все как будто с пустяков. На другой день после их бегства Чинь Данг, видя, что Менье закуривает сигарету, резко вскочил и произнес:

— Вот что, господин Менье, если вы собираетесь оставаться со мной, то с этой минуты предлагаю все наши запасы расходовать по обоюдному согласию. Вряд ли мы встретим в этом лесу харчевню... Поэтому дайте сюда сигареты и спички!

Француз вначале даже опешил от наглого тона бао-даевца, еще вчера боявшегося его взгляда.

— Господин капитан, вы забываетесь... — только было начал Менье, но Чинь Данг не дал ему договорить.

— Здесь нет ни майора, ни капитана. В джунглях действует не устав французской армии, а законы сильного... Старшим здесь будет тот, кто поведет к Обезьяньей реке, кто добудет пищу... Если не согласны, господин Менье, то прощайте!

И Чинь Данг поднялся, словно и в самом деле намеревался уйти. Что ж оставалось делать Менье? Вместо ответа он молчаливо протянул свой портсигар Чинь Дангу. Тот . закурил из него и положил в свой карман.

Последние дни стали особенно тяжелы, потому что оба лишились того согласия, которое раньше существовало между ними, — согласия, основанного не на дружбе двух человек, а на системе служебных отношений, при которых один приказывал, а другой повиновался.

Трещина, появившаяся в их отношениях, становилась с каждым днем все шире и глубже. Чинь Данг и не пытался теперь скрыть, что француз для него — обуза. Если совсем недавно баодаевец делился с ним лучшими кусками добычи, то теперь открыто брал их себе. «Сами ищите дичь, Менье, — говорил он, больше не называя его ни майором, ни господином. — Я тоже ослаб. На двоих мне не напастись...»

В эту ночь Менье трясло особенно сильно. Мучила жажда. Он попытался подняться, чтобы дотянуться до запасного бамбукового ствола, в котором находилась вода, но силы его оставили, и он снова упал навзничь.

Лежа в полудреме, Менье прислушивался к звукам просыпающегося леса.

«Куан, куан» — звала кого-то птичка, сидевшая на ветке над его головой. Ей откликнулись воркующие голоса лесных голубей.

Обессиленный лихорадкой, Менье погрузился в дремоту, по вскоре какой-то шорох заставил его открыть глаза.

Француз но сразу понял, что происходит. По ту сторону уже потухшего костра стоял Чинь Данг с заплечным мешком за сппной и карабином в руках. У него был вид человека, собравшегося в далекую дорогу.

В голове Мепье шевельнулась страшная догадка: он бросает его одного, больного...

— Чинь Данг, куда вы?

Менье попытался произнести эти слова спокойно, но голос его, неуверенный, слабый, задрожал.

Чинь Данг даже не обернулся. Он продолжал застегивать ремни заплечного мешка.

— Разве вы не знаете, куда я держу путь? — сухо бросил он.

— А как же я?

— Я не мешаю вам идти куда угодно, — насмешливо бросил баодаевец.

— Но я болен... Кто же бросает такого? Это неблагородно, нечестно...

Чинь Данг повернулся к Менье и неторопливо закурил:

— Мне помнится, вы не раз говорили, что такие слова, как благородство и честность, придуманы людьми слабыми и трусливыми для самозащиты... И был согласен с этим. Я решил теперь, что мне нечего возиться с больным спутником, так как иначе сам не выберусь из джунглей.

— Послушайте, Чинь Данг...

— Что, разве вы на моем месте не сделали бы того же?.. Вот поглядите на некоторые лианы, которые душат деревья, чтобы самим выбраться к солнцу... Так бывает у зверей, которые поедают друг друга, чтобы жить... Ну и я хочу еще пожить. Прощайте, Менье!

И Чинь Данг ушел неторопливой походкой, не оглянувшись даже, когда обезумевший от отчаяния француз, моля и проклиная его, пополз па четвереньках вслед за ним.

**

*

Круглые зеленоватые глаза пантеры первыми заметили хозяина джунглей. Ее гибкое, напружинившееся для прыжка тело сразу обмякло, и пантера попятилась в сторону от звериной тропы. Закон джунглей! Приходилось уступать добычу более сильному — господину тигру.

Но кабаны уже почувствовали опасность. Старый поджарый самец с длинной свирепой мордой, тревожно озиравшийся по сторонам, вдруг призывно хрюкнул, и все семейство с визгом бросилось наутек. Проводив кабанов горящими голодными глазами, пантера только облизнулась и, не удостоив хозяина джунглей даже взглядом, ушла в заросли. Тигр был уже очень стар, чтобы догнать кабанов. От былого грозного величия у него остался лишь устрашающий рык. Чтобы чем-то прикрыть свое поражение, ему осталось теперь лишь огласить вечерний лес своим приводящим всех в трепет ревом.

Тигр уже давно был голоден. Забравшись в заросли вблизи реки, он терпеливо стал дожидаться ночи ■— времени прихода к водопою других обитателей джунглей. Старый, матерый хищник настороженно прислушивался к окружающим звукам и вбирал ноздрями запахи речных трав, болотной воды. И вдруг он уловил среди них необычный, давно не встречавшийся запах. Он напоминал ему об одной встрече давно минувших лет, когда тигр был еще молод, полон сил и ловкости. Запах одновременно пробудил в нем и острое раздражение и неодолимый страх. Так могло быть только от ощущения встречи с самым страшным врагом — человеком. Тигр насторожился и стал плавно бить себя по бедрам кончиком хвоста. Обоняние и слух не обманули его: к месту, где он залег, приближался человек.