Четвертый год они работали вместе, и всякий раз разговор об ошибках кончался мирно, пространной нотацией начальника. Она привыкла, он не замечал этой привычки. И все же как бы ни сильна была эта привычка, Нина Николаевна близко к сердцу принимала каждый такой вызов и была бы рада, если бы они прекратились по этому поводу.
Но вот к концу четвертого года Василия Сергеевича перевели в другое учреждение. Нина Николаевна сказала своей подчитчице:
— Начальство меняется — свежего ветра больше, дышать легче. — А когда Василий Сергеевич зашел в корректорскую попрощаться, Нина Николаевна разволновалась. Он пожал ее сухую горячую руку, пожелал всяческих благ в жизни и попросил не поминать лихом. Она улыбалась ему сквозь слезы и не могла от волнения вымолвить ни слова. Потом, когда все улеглось, она досадовала на свою слабость и впервые подумала о том, что стареет. Четверть века просидела за корректорским столом, не разгибая спины. За окнами мчалась трудная бурливая жизнь: прогрохотала война, ее сменил мелодичный звон колокольчиков башенных кранов, они звенят и по сей день, потом взмыли в голубую высь космические корабли, и уже человек побывал в неведомом космосе, а жизнь Нины Николаевны не менялась: гранки, верстка, корректорские знаки, грамматические ошибки. Чему тут было меняться?
Сменялись начальники, появлялись новые друзья, старые исчезали с горизонта, а Нине Николаевне все казалось, что остается такой же, какой была раньше. Теперь вдруг остро поняла, что неумолимая жизнь никого не забудет, никого не обойдет стороной…
Мало что изменилось с уходом Василия Сергеевича. Нового начальника еще не прислали. Обязанности его исполнял главный инженер, седой, крепкий пятидесятилетний мужчина с тонкими бескровными губами. Нина Николаевна видела его мало и совсем не знала, что он за человек. В учреждении появился недавно, всего полгода назад. Ее работа никакими углами не соприкасалась со сферой власти главного инженера. Теперь же он стал начальником и Нины Николаевны, волей-неволей приходилось к нему присматриваться. Иногда человек, кажущийся издалека неплохим, обычным, при более близком общении оказывается совсем-совсем другим. Первое, что установила Нина Николаевна: главный инженер — страшный педант. На работу приходил всегда в одно и то же время: без десяти девять. Хоть часы сверяй, с точностью до секунды. Каждый день в один и тот же час в четыре дня обходил комнаты и кабинеты и присматривался, кто чем занят.
Однажды он сделал замечание инженеру потому, что тот за рабочим столом сидел не по форме: привалившись грудью на край стола и подперев левой рукой голову — размечтался. Нина Николаевна почему-то очутилась тогда рядом с начальником и с удивлением, смешанным с досадой, взглянула на него. Виделся он ей в профиль: губы тонкие, синеватые, глаз неподвижный и холодный, как то стекло, которое отгораживает его от мира — главный тоже носил очки. «Боже мой!» — подумала Нина Николаевна. — Да он же злой. Боже мой, какой он злой!»
Через несколько дней и она попала на глаза главному инженеру. Читала гранки и устала. От таблиц и формул рябило в глазах, а голова будто отупела. В таких случаях она отодвигала работу и читала что-нибудь другое — полегче и поинтереснее. Так обычно отдыхала. На этот раз подвернулась под руку газета. В корректорскую заглянул главный и, остановившись в дверях, сказал:
— В рабочее время газеты читать не полагается. На первый раз делаю вам замечание.
Нина Николаевна сначала посчитала это за шутку, бывает же у иных такие тяжеловесные шутки. Тоже хотела ответить шутливо. Но сразу осеклась — нет, с нею вовсе не шутят, сказано это было достаточно внушительно, властно. Нина Николаевна покраснела, попыталась было возразить:
— Алексей Трофимыч…
Но он перебил ее:
— Вот так, — и вышел, аккуратно, без стука прикрыв дверь. Все это было так неожиданно и чудовищно, что Нина Николаевна растерялась, а потом и обиделась.
— Да он что? — спрашивала она подчитчицу. — Ничего не понимает или придирается?
— Вы не обращайте внимания, — успокаивала ее подчитчица. — Ну, спросил, ушел и забыл.
— Как же не обращать? Как же не обращать? Не чурбан же я.
На следующий день Нина Николаевна опоздала на работу. Нет, маленькое недоразумение с главным инженером не было ни причиной, ни малейшим поводом к опозданию. Она уже к вечеру забыла об инциденте, и утром, как обычно, настроение у нее установилось ровное, самое рабочее, когда ничто не волнует, ничто не отвлекает. Просто в эту ночь куролесила вьюга, перемело дороги, и трамваи ходили с большими перебоями. На остановке Нина Николаевна мерзла более получаса, а потом кое-как затиснулась в вагон: столько там набилось народу.
Главный инженер стоял в коридоре второго этажа, будто специально поджидал Нину Николаевну. Она, не помня зла о вчерашнем, приветливо поздоровалась с ним и сказала совсем необязательное, лишь бы не пройти мимо молча:
— Ну и погодка!
Главный взглянул на часы и заметил:
— Опаздываете!
Нина Николаевна поморщилась, будто у нее заныл зуб. Настроение сразу испортилось. Не успела снять пальто, потереть озябшие руки и сесть за стол, как появилась секретарша и позвала ее к начальнику. Когда она, полная противоречивых чувств и неприязни к главному и страха за себя и какой-то незнакомой отрешенности зашла в кабинет, главный инженер что-то писал и даже не поднял головы, пока не кончил. Не предложил сесть. Нина Николаевна переминалась с ноги на ногу возле его стола, покусывая губу и готовая заплакать от обиды и стыда. Но вот он отложил ручку, поправил заученным движением правой руки очки, поднял на нее глаза, зачем-то зажмурил их и опять открыл, лишь после этого спросил:
— Почему опоздали?
— Но вы же понимаете… Трамваи…
— Не причина. Служба есть служба. Пусть хоть землетрясение, хоть ураган, а вы обязаны быть на своем месте.
— Но ведь, Алексей Трофимыч… — попыталась было оправдаться Нина Николаевна, думая между тем про себя с горечью: «Чего ему от меня надо? Что я ему сделала?»
— Вьюга началась с вечера. Надо было предвидеть, что с транспортом могут быть перебои и выйти из дому пораньше. Должен вам с сожалением заметить — дисциплинка у вас хромает. В тот раз газету читали в рабочее время, сейчас опоздали, а завтра и на работу не выйдете. Что ж у нас тогда получится: государственное учреждение или какая-нибудь контора? И пожалуйста, не оправдывайтесь. Учтите на будущее, можете идти.
Нина Николаевна вернулась в корректорскую до глубины души расстроенная и около часа не могла приступить к читке корректуры. Только начинала читать, как горячая расслабляющая волна обиды захлестывала ее, туманила глаза, парализовывала волю.
— Что я ему такое сделала? Что? Разве я одна опоздала? — спрашивала она подчитчицу, тоже обескураженную таким разворотом отношений Нины Николаевны с начальником, спрашивала шепотом, потому что боялась заплакать, если скажет громко. А девушка утешала:
— Да он всех вызывал. А тот лысый инженер, вчера к нам заходил который, вышел от начальника и давай его ругать, и давай ругать.
Но это слабо утешало Нину Николаевну. День она проработала кое-как, это был самый изнурительный в ее жизни день. Домой вернулась с головной болью, ночь спала дурно. Снилось злое, с синими тонкими губами лицо главного инженера, а очки у него вырастали до размеров чайных блюдец. И по цвету были такими же, как блюдца: непроницаемо белые и с голубыми каемками по краям. Утром страшно не хотелось идти в учреждение…
День, когда она держала корректуру в расстроенных чувствах, не исчез бесследно, оставил после себя отметку. В брошюре оказались грубые грамматические ошибки, которые в двух случаях совсем искажали смысл. Обнаружив это, Нина Николаевна упала духом. Будь начальником Василий Сергеевич, этого бы не случилось. А если бы и случились такие ошибки, то все обошлось бы по-хорошему. Она с ужасом ждала вызова к главному, была уверена, что вызовет.
Начальник вызвал ее на другой день. Она внутренне съежилась, уходя из корректорской, беспомощно и жалко оглянулась на подчитчицу, словно от нее ожидала поддержку. Однако в коридоре, сама того не ожидая, вдруг успокоилась, твердо решив постоять за себя и выговорить этому придире и педанту все, все. И ей сделалось неизмеримо легче.