Лена тронула вожжи, помахала хворостинкой, крикнув: «Но, но!», и телега, громыхая, покатилась дальше.

Почему Настенька скрытничает? Любой мальчишка знает, что она влюблена в Костю. Правда, Костя не замечает ее. А чего скрывать? Взяла бы и сказала ему: «Люблю, не могу без тебя!» Такую девушку всякий парень полюбит.

Вызвалась ехать на Центральную Лена неспроста. Везла новость для Бориса. Для него одного. Вторую неделю домой нос не кажет. И оправдание есть: уборка. Хоть бы на денек приехал, проведал бы, как молодая жена себя чувствует. Ехать одни пустяки: семь километров. Не приехал. Она ему это припомнит. Приходится большой крюк делать, лишь бы встретиться. На Центральную можно было ехать прямиком — через овраг. Лена поехала полями, Махрова не побоялась. Увидит — накричит, может, и оштрафует — от их председателя всего можно ожидать.

Мерин плелся неторопко, помахивая хвостом. Поскрипывала передняя ось, глухо постукивали друг о друга бидоны. Пыль ложилась за телегой на поседевшую траву. За обочиной легло жнивье с кучками желтой соломы.

Подвода забралась на гребень бугра, и перед Леной открылся хлебный простор. Влево, метров пятьсот от дороги, по кромке еще не скошенного массива двигался комбайн. Над ним плыло легкое облако пыли. Лена остановила лошадь, встала на телегу и, сорвав с головы синюю косынку, замахала:

— Боря-а-а!

Она махала до тех пор, пока от комбайна не отделился человек и не бросился к подводе. Лена спрыгнула на землю и принялась кусать травинку.

Борис подбежал пыльный — пыль набилась в уши, припорошила волосы, легла на плечи пиджака пополам с лузгой и половой.

— Ленка! — радостно крикнул он. — Я смотрю: кто-то машет на бугре. Дядя Иван говорит: это, наверно, твоя суженая приехала. Я говорю: не может быть. И правда это ты. Здравствуй, Ленка!

Он попытался притянуть Лену к себе, но она ударила его по рукам и сказала строго:

— Не лезь. Неделю глаз не кажешь — не стыдно? Дьявол конопатый.

— Лена!

— Думаешь, так и надо? Тебе наплевать! У-у, бесстыжие твои глаза! Мне, может, реветь охота, а ты… — и Лена всхлипнула.

— Что ты, Лена! — погрустнел Борис и, обняв ее, поцеловал в висок. — Ты же понимаешь — уборка. Вон еще сколько осталось, и погода хорошая. Ты же знаешь дядю Ивана: сам не отдыхает и другим не дает. Зимой, говорит, бока будете пролеживать и с женушками миловаться.

— У тебя всегда так…

Лена доверчиво прижалась к Борису и прошептала:

— Конопатый ты, конопатый… А зимой, может, я не одна буду. Тогда на кой леший ты мне нужен будешь?

— Вдвоем?! — радостно отпрянул Борис — Ленка, повтори скорее: вдвоем?!

— Зачем я ехала сюда? За семь верст киселя хлебать?

Борис подхватил жену на руки и закружился. Она засмеялась, говоря: «Ну, дурной, ну, дурной, ну, уронишь и все!»

…Лена продолжала путь. Уже скрылся за увалом комбайн, уже завиднелись домишки Центральной с ветряком на окраине, а Лена еще переживала волнение, вызванное встречей с мужем, его буйной радостью.

Уже у села повстречалась Лене «Победа», прошуршала мимо, обдав горячей пылью. В кабине успела разглядеть Махрова и какого-то человека в темно-синем кителе, в фуражке и вспомнила, что это секретарь райкома партии товарищ Лоскутов.

Машина неожиданно остановилась. Открылась дверца, и из кабины вылез Махров. Лена остановила мерина: Махров требовательно звал ее к себе. Лена спрыгнула с телеги и подошла.

— Чего везешь? — свирепо спросил Махров.

— Сено, — ответила Лена, — и солому.

— Брось! Мне некогда балясы точить!

— Вы разве не видите, что я везу?

— Опять к Борьке заезжала! Опять квасила молоко!

— Заезжала! Ну, и что же?

— Я тебе покажу!

— Погоди, Махров, погоди, — остановил председателя Лоскутов. Он был на голову выше Махрова, статный, горбоносый, в галифе. Махров рядом с ним — колобок. — Возможно, девушке была необходимость заехать к этому Борису, — продолжал Лоскутов. — Кстати, кто этот Борис?

— Мужем называется, — ответила Лена и улыбнулась, потому что шофер подмигивал ей и показывал на Махрова. Лена поняла это так: «Да стукни же ты его по жирному загривку, ну чего тебе стоит?»

— Веская причина, — улыбнулся Лоскутов. — Езжай, езжай, а то и в самом деле молоко скиснет.

Махров поглядел на Лену, и она без слов поняла: ничего не забудет. Выпроводит начальство и припомнит: и этот разговор, и семикилометровый крюк. Она повела плечиком: «Подумаешь, страсти какие!» — и побежала к подводе.

Возле правления увидела Костю. Он заводил мотоцикл и заводил, видимо, давно: пот катился по щекам, обросшим пшеничной щетиной, рубашка на спине промокла. По ссутулившейся спине, по резким движениям, по остервенелым рывкам ноги, которой он крутил стартер, Лена поняла: Костя не в духе. Она попридержала мерина и крикнула.

— Здравствуй, Костенька!

— Здравствуй, — не повернувшись, отозвался он и опять крутнул рукоятку.

— На тебе бы воду возить, сердит больно, — не унималась Лена. — Я привет привезла.

— Проезжай, чего там еще, — сказал Костя.

— Ты спроси от кого — и я поеду.

— Вот пристала! Нужен он мне твой привет, как пятое колесо телеге!

— Да не мой, дуралей: от Настеньки!

Костя молча установил мотоцикл на подножку, подошел к Лене, взял из ее рук хворостинку и несколько раз огрел мерина. Тот вздрогнул, лягнул и рванулся с места галопом. Жалобно заскрипели бидоны, а Лена чуть не вывалилась из телеги. Засмеялась:

— Дуралей, ты и есть! Прошляпишь девку, каяться будешь!

Костя невольно улыбнулся, погрозил Лене кулаком. Вернувшись к мотоциклу, он еще раз крутнул стартер, и мотор заработал. Надо было ехать на элеватор.

Костя любил быструю езду. Ветер бьет в лицо, свищет сурком. Мелькают осенние поля и березовые перелески. Желто-зеленая даль чиста. Мотоцикл мчится и мчится. Хочется еще прибавить скорость, чтобы почувствовать себя вольной, стремительной птицей. И мысли рождаются стремительные и беспокойные, даже сжимается сердце.

Настенька! Напрасно говорят, что Костя не замечает девушку, не видит ее привязанности. Он все видит и знает, но только другую любит Костя, другая не выходит из ума. Уходя в армию, думал, что не вернется в родное село. Отслужив положенный срок, устроился в городе, на заводе, встал у стайка. Там и познакомился с Люсей, чернобровой красивой девушкой. Уже ясно и радостно проглядывалась жизнь, мечтали получить квартиру и никогда не разлучаться. Но дрогнуло Костино сердце, когда услышал о великих переменах, начавшихся на селе, задумался, затосковал. Тогда-то и разошлись дороги с Люсей. Не захотела она ехать в село, осталась на заводе, Костя уехал один…

А мотоцикл мчится и мчится, рвутся и волнуют Костю мысли о девушке. Пыльная змейка ложится за мотоциклом. Костя надеется, что Люся приедет. Ему все же кажется: она приедет, она ж его любит. Он не может думать о ней по-другому, понять, что она совсем, совсем не такая.

…А мотоцикл летит и летит вперед. Славная девушка Настенька, только безобидная, тихая, работящая. Жалел, особенно когда брал ее в оборот Махров. Казалась она Косте школьницей, готовой провалиться сквозь землю, только бы не слышать оскорбительных председательских упреков. До глубины души ненавидел его Костя, не раз заступался за Настеньку, да и ругался с Махровым и по своим бригадирским делам. Но Махров, хорошо зная людей, всегда умел повернуть по-своему, часто ставил молодого бригадира в тупик. Косте было неловко за самого себя, неловко перед Настенькой, перед другими колхозниками за то, что он слабее председателя. Вот и сегодня Костя поехал на элеватор после бурного объяснения с Махровым. Костя считал, что не дело бригадира «проталкивать» забракованное зерно. Но поехал, не устоял.

Директор элеватора принял Костю сухо, но, после недолгой перебранки, согласился выделить двух человек на перелопачивание зерна. Костя обрадовался и этому. Когда Костя собрался в обратный путь, к нему подошел редактор районной газеты и попросил подбросить до колхоза «Красный Октябрь». Костя молча показал на дополнительное седло. Рогова Костя высадил у правления и, поколебавшись, спросил: