…Цветут подснежники ранней весной. Тянутся к солнцу, их ласкает ветер, солдату напоминают они родной Урал. Живет там девушка, о которой тоскует солдатское сердце. Она терпеливо ждет любимого из тяжелого ратного похода.
Трогает солдат рукой весенний цветок и грустит. Но зовут его вперед трудные пути-дороги, еще не добит враг, еще стонет земля русская под чужим сапогом.
И солдат спешит. Радостно бьется сердце в предчувствии скорой встречи с любимой…
Галя опустила глаза, вздохнула: наверно, вспомнила, как читал ей эти стихи Владимир на берегу далекой сонной речушки.
Николай хлопнул приятеля по коленке.
— Молодец, Вовка! Чувствительно, черт возьми! — он потянулся за гитарой, которая висела над кроватью. Галя осуждающе покачала головой и сказала:
— Светланку разбудишь.
— Я тихо. Она же набегалась: из пушки пали — не проснется.
Настроив гитару, Николай спросил:
— Что вам спеть, други мои?
— Солдатское, — попросила Галя.
— Солдатское? — задумчиво проговорил Николай и, тряхнув кудрями, согласился — Можно и солдатское!
Он тронул струны и запел вполголоса:
Пел с душой. Владимир мельком взглянул на Галю: она плакала.
…Домой Владимир брел медленно. Навстречу неслись автомобили. Спешили пешеходы, чему-то радовались, отчего-то смеялись…
Лида встретила вопросительным взглядом. Ее лучистые темные глаза полны тревоги.
Владимир разделся, постоял в раздумье над кроваткой сына. А Лида ждала, что он заговорит. Почувствовав на себе ее взгляд, вскинул глаза и поразился обожанию, светившемуся в ее глазах. Владимир обнял Лиду, прижал ее голову к груди и рассказал, где был. Она мягко, но настойчиво высвободилась и тихо сказала:
— Это замечательно, что ты нашел друга.
Владимир промолчал.
Как-то по заданию редактора Владимир был на тракторном. Когда кончил дело и вышел на улицу, над городом нависла гроза. Черная туча со зловещими клубящимися крыльями наплывала тяжело, угрожающе. Погрохатывал гром. И ничего будто не изменилось: мчались автомобили, говорлив и пестр был людской поток, кричали мальчишки, хрипели клаксоны. Но во всем затаилось что-то тревожное.
Бессонов прибавил шагу. Вдруг перед ним вырос земляной вихрь, обдал лицо горячей пылью, ударив в глаза и нос. Упали первые крупные капли и расплющились на сером асфальте.
Владимир скрылся под аркой ближайшего дома и с радостью увидел, что сюда спешит Галя. Дождь после сотрясающего раската хлынул неудержимо, словно открыли на небе тысячи плотин.
Народу под арку набилось много. Какой-то паренек, весь светясь от восторга, приговаривал:
— Ух, и льет! Посмотрите, как хлещет!
— Свежесть воздуха и, конечно, чистота всегда нужны в таком городе, как, извините, наша Челяба, — начал было мужчина в парусиновом костюме, в очках, с горбатым носом.
Галя посмотрела на него с недоумением и отодвинулась в глубь арки — подальше от нудного человека. Она очутилась возле Владимира. Увидев его, обрадовалась.
— И ты попался? — воскликнула Галя. — Однако ты сухой. Предусмотрителен!
— Какая там предусмотрительность! — весело махнул рукой Бессонов. — Так и хочется вот босиком по лужам пройтись, знаешь, как в детстве?
— Давай! — засмеялась Галя.
— Солидность не позволяет.
— Солидность, — вдруг погрустнела Галя и, помолчав, спросила: — Почему не заходишь? А мы вчера с Колей говорили о тебе. Прочли твои стихи в газете и вспомнили.
— Да все некогда: то, другое, третье…
— Не сутками же трудишься?
— Всякое бывает. Такая уж беспокойная жизнь у нас, у газетчиков.
— Нравится тебе это беспокойство? — спросила Галя, чуть улыбнувшись.
— Нравится.
Выглянуло солнце, заискрилось, заблистало на мокрых тротуарах, затрепетало на листве тополей и лип. С шелестом разбрызгивали воду автомобили. Гроза освежила город.
Владимир попрощался с Галей и зашагал к троллейбусу. Но в последний момент раздумал — решил идти пешком. Надо было собраться с мыслями. Налетели воспоминания. И прошлая обида захлестнула его.
…То был солнечный амурский день. Владимир спешил в штаб полка за документами: его увольняли в запас. По дороге нагнал знакомый старшина и передал письмо. По почерку догадался — от Гали. Давно не писала она. Владимир начинал уже беспокоиться, оказывается зря. Все было к одному: и этот солнечный день, и долгожданное письмо, и скорый отъезд на Урал. Оформив документы, Владимир ушел на берег Амура, к детскому парку, и разорвал конверт.
«Здравствуй, Владимир Семенович!» — прочитал он и насторожился. Галя впервые называла его так официально.
«Я считаю, — продолжал он читать, — что сказать правду, если даже она горькая, лучше, чем скрыть ее. На всю жизнь запомнила дни, проведенные в лесной деревушке близ Овруча. Все тогда было необыкновенным: и сама жизнь, и наши встречи, и твои стихи. С тех пор минуло два года. Это немало, чтобы трезво оценить прошедшее, чтобы все поставить на свои места. Я поняла: у меня не было любви к тебе. Было увлечение, пусть яркое, но недолгое. Возможно, верила бы я и до сих пор в мою любовь к тебе, если бы жизнь не раскрыла глаза, если бы не испытала мое чувство. Не обижайся на откровенность, на правду не злятся. Я встретила человека, которого полюбила крепко, навек.
Не презирай меня — иначе поступить не могла. Я верю: останемся друзьями, не так ли, Володя? Будешь в наших краях — заходи. Я и мой муж будем рады тебе. А мужа ты хорошо знаешь — это Николай Сидоров».
И померк для Владимира солнечный день. Пусто и тяжело сделалось на душе, и не заметил, как очутился за городом. В этом месте быстрая и полноводная Зея, словно устав от вечной спешки, вливалась в спокойный Амур.
На берегу было шумно. К парому, который таскал юркий катерок, тянулись автомобили, повозки, люди. По реке сновали сторожевые катера. Гулко вздыхал судоремонтный завод.
Владимир присел в сторонке от этой сутолоки и просидел так до вечера. А ночью курьерский поезд мчал его в родные уральские края.
Минуло семь лет. Владимир считал, что любовь к Гале давно прошла. Не мог представить себя без Лиды, без Валерки.
И вдруг что-то случилось. Какая-то большая несправедливость прокралась в жизнь Владимира. От нее не убежишь, о ней не забудешь — она в самом сердце.
Однажды в редакцию завернул Николай. Ввалился шумно, нагруженный доверху покупками, которые кучей свалил на диван:
— Здорово, Володя! — прогудел он, тиская Бессонову руку. — Контора пишет?
Он уселся напротив, и они закурили.
— Приходи в субботу, — сказал Николай. — Светланке пять стукнуло. Круглая дата — мы нашу жизнь пятилетиями считаем. Приходи.
— Не обещаю. Кто знает, как дела сложатся?
— Брось! Не увиливай!
— В самом деле. Может, дежурить придется, а то и в командировку.
— Словом, жду… с женой.
— Но…
— С женой, иначе выгоню!
— А если она не пойдет? Да и сына оставить не с кем.
— Не крути, Володька! Хватит! Хочешь, поеду и договорюсь с твоей женой!
— Вот пристал! — засмеялся Владимир, даже вспотев от сидоровского натиска. — От тебя не отвяжешься.
Уходя, Николай погрозил тростью:
— Только не приди!
Лида к приглашению вначале отнеслась безучастно, по крайней мере так показалось Владимиру. Поправив волосы, она сказала:
— Иди один.
— Как же я пойду один? — горячо возразил он. — Ты же понимаешь…
Лида отлично знала Владимира. У него была впечатлительная натура, легко воспламеняющаяся, но честная.
Еще до замужества Лида знала о его первой неудачной любви. Иногда он грустил, особенно в первый год их совместной жизни. Тогда брал заветную тетрадку фронтовых стихов, перечитывал и уходил в себя, в свои думы. Лида не мешала, хотя ей было больно.