— Все, — сказал он, уводя ее из зала. — Теперь домой.

Но она, видя его волнение, грустно, но твердо сказала:

— Ты больше не беспокойся обо мне… Я навсегда спокойной стала.

Они ехали в такси по городу, слышали гулкие раскаты залпов, над городом барражировали самолеты. Сергей Сергеевич торопился увезти дочь в тишину леса, где горе скорее забудется. Но когда они вошли в квартиру, Оксана, не раздеваясь, стала ходить по комнате, словно не давая остановиться идущим наплывом мыслям.

— Значит, так… Значит, Миши нет… А я надеялась, что он защитит нас. Значит, нужно продолжать его дело. Хотя я не снайпер, не танкист, воевать не умею. Но я могу облегчать страдания людям, которые причиняет война. Могу. Пожалуйста, папа, с завтрашнего дня возьми меня к себе в госпиталь.

Сергей Сергеевич задумчиво пожал плечами, подыскивая слова, которые убедили бы ее, что это решение не совсем правильно. Вряд ли она, не имеющая специальной подготовки, будет полезна в госпитале. Но вдруг, что-то вспомнив, сразу изменил свое намерение.

— Хорошо, — твердо сказал он. — Приходи. У меня есть очень тяжело больной капитан Миронов. Ему нужен исключительный уход. Вот я и поручу тебе вернуть его к жизни. Тогда и увидим, на что ты, девочка моя, способна.

Пассажиры бросились в поезд, забивали тамбур, лезли на крышу, висли на подножках, будто позади их город обнимало пламя. Почерневший от злости проводник руками и ногами сталкивал людей, хрипло рыча:

— Куда, дьяволы, куда! Добрые люди из Москвы бегут, а они в Москву прутся.

Из окна высунулся чубатый мужик с красным, рябым, словно пемза, лицом, смотрел на суматоху, качал головой:

— Заметалась Рассея туда-сюда.

Екатерина Антоновна Миронова с мешком за плечами уже пробилась до самой подножки и теперь ловила проводника за руки, со слезами молила:

— Голубчик, посади… У меня сын-летчик разбился. Защищал Москву, а сейчас лежит в госпитале. Мне надо ехать. Возьми сколько хочешь, только посади. Мне обязательно надо уехать.

— Не на голову же вас сажать, русским языком говорю — нету мест.

Но Екатерина Антоновна не слушала его, она все хваталась за поручни вагона и твердила:

— Мне надо. Лавруша разбился. Я заплачу. Сколько хочешь? — полезла за пазуху, показывая, что деньги у нее есть, но проводник отвернулся.

— Мне деньги не нужны. Нету мест, сказал вам.

— Голубчик, мне места не надо, я и на площадке постою.

Проводник, не слушая ее, яростно отбивал атаки осаждающих пассажиров. Екатерину Антоновну оттолкнули мужики, которые, поднявшись на подножку, шептали проводнику: «Водка есть». Но проводник и этим отвечал отказом, хотя толкал их не так уж яростно.

— В общий идите, в общий. Это спальный, русским языком говорю.

Некоторые пассажиры, безнадежно махнув рукой, побежали в конец состава. Но Екатерина Антоновна уже заметила, что и там у подножек стояли толпы, и не хотела терять позиции. Все еще надеясь пробудить сочувствие к себе, она умоляла впустить.

Вдруг над ее головой раздался свист. Чубатый мужик высунулся из окна и, махая рукой, кричал в толпу:

— Федька, сюда!

Огромный мужик, весь увешанный мешками, с двумя чемоданами в руках, растолкав толпу, поднялся на подножку и сказал коротко, как пароль:

— Есть выпить и закусить.

Проводник задом открыл дверь, пропустил мешочника и продолжал отбиваться от толпы, которая нахлынула на него с еще большим ожесточением.

— Жулик! Жулик! — кричала Екатерина Антоновна. — Я сейчас начальника позову. Это нельзя так оставить. Я сейчас! — Она вырвалась из толпы и побежала к вокзалу, где издалека виднелась красная фуражка начальника станции.

Начальник станции, тихий, хромой, с обезумевшими от суеты глазами, покорно пошел за Екатериной Антоновной, тащившей его за рукав.

— Я мать командира Миронова, мать летчика Миронова, немедленно посадите меня, — строгим голосом приказывала Екатерина Антоновна. — Сейчас же посадите, а то я телеграмму Ворошилову пошлю. Я расскажу в Москве об этих беспорядках. Билеты в кассе не продают, а за взятки сажают. Я в газету напишу. Мои сыновья этого так не оставят.

— Тише, гражданка Миронова, — уговаривал ее начальник станции, — ну пришли бы ко мне раньше в кабинет, спокойно бы получили мягкий вагон, а сейчас поздно, поезд уже отходит.

Он пытался отнять свою руку, но Екатерина Антоновна, крепко держа его, вела к вагону:

— Посадите меня именно в девятый, я хочу доказать подлецу проводнику, что у нас еще есть порядок и мать защитника Родины должны уважать.

Начальник станции, обливаясь потом, тяжело вздыхал:

— Рад бы вас всех отправить, да нет вагонов, что ж сделаешь, война.

С видом победителя подошла Екатерина Антоновна к вагону, думая, что сейчас дверь перед ней раскроется, но проводник даже не взглянул на начальника станции, а начальник, вместо того чтоб решительно и строго приказать, начал просить так же, как и все прочие пассажиры:

— Найди же какое-нибудь местечко, посади.

— Русским языком сказал — нету мест.

Из толпы кричали:

— Врет он! Сейчас одного с десятью чемоданами посадил. Выбросить его за ноги под поезд.

Начальник станции, бессильно опустив руки, готов был уже отступить, но Екатерина Антоновна, цепко ухватившись за него, толкала в вагон:

— Идите, проверьте, увидите, что в вагоне есть места.

Несколько минут проводник сопротивлялся, но Екатерина Антоновна с такой энергией проталкивала начальника, что проводник приоткрыл дверь, злобно сказал:

— Эту горластую посажу.

Поезд тронулся, скрипя от перегрузки. Екатерина Антоновна, припав к окну, глядела на вьющуюся вдали серую Волгу, стараясь унять внутреннее волнение. Стояла долго, пока ноги не отекли. За ее спиной посмеивались, развалясь на скамейках, мешочники. Чуть не падая от усталости, Екатерина Антоновна сняла со скамейки тяжелый бак с водой и села. Проводник сейчас же подбежал к ней:

— Ты что ж, сначала христом богом просила впустить постоять, а теперь и сесть захотела? Кто тебе разрешил снимать бак?

В купе напротив засмеялись. Чубатый мужик сказал:

— Вот, посади свинью за стол, она и ноги на стол.

Метнув на него презрительный взгляд, Екатерина Антоновна отвернулась. Гнев кипел в ее душе, если бы не Лаврентий, она бы ни за что не унизилась до разговора с этим подлецом, но сейчас она утешала себя тем, что, может быть, ее старший сын Иван имеет теперь какой-нибудь большой пост и она сумеет наказать этих жуликов, напечатать о них в газете или еще как-нибудь наказать их.

— Глядите, — горланил чубатый, — села барыня, теперь морду воротит, разговаривать с нашим братом не хочет!

Проводник сидел рядом с чубатым, вытирая толстые губы, смотрел, как второй пассажир ставит на стол бутылку водки, огурцы, жареную курицу.

Взглянув в сторону Екатерины Антоновны, он с язвительной усмешкой сказал:

— Что ей с нами разговаривать, слыхал, у нее сын командир.

— Хо, хо, — загремел чубатый, ударяя бутылку под донышко и следя, чтобы пробка не выскочила прочь, — командир! Так ей отдельный вагон надо. Мамаше командира даже аэроплан полагается по штату.

Проводник, ерзая по скамейке и от нетерпения глотая слюну, поддержал разговор:

— Должно, такой командир, что и не полагается. С нашим братом пока посидит.

Чубатый разлил водку, роздал стаканы. Все выпили долгими глотками и стали чавкать.

— Должно быть, ее сынок такой командир, что из Смоленска бежал.

Екатерина Антоновна почувствовала, как внутри ее лопнула сдерживающая пружина, и она бессознательно закричала:

— Сволочи вы, сволочи! Мои сыны за вас кровь проливают, а вы водку пьете, над людьми издеваетесь!

Проводник встал перед ней с перекошенным лицом:

— Замолчи, сейчас выброшу из вагона.

— Садись, где сидел! — гневно крикнула Екатерина Антоновна, смело глядя в его бешеное лицо. Проводник попятился от ее взгляда и послушно сел на место.