— На самом деле я всё время боюсь, что мы найдём Мими вот здесь, без движения чёрно-белый в крапинку комочек… попавшим под машину или утонувшим.

— Да что ты говоришь! — возмутилась Барбара. — Ты сам сказал, что она хорошо плавает! Ну как мне надоела эта поднятая Чапина нога! Может, отпустить его немного?

У Чапы усталость как рукой сняло — освободившись от поводка, он сделал несколько кругов вокруг детей и стал нюхать землю на берегу озера. От косточки остались только воспоминания.

— Четыре лапы, это всё-таки четыре лапы! — засмеялась Барбара. — Ну вот, так я и думала, сейчас начнёт приносить нам мусор, вот уже бежит с каким-то куском дерева.

Чапа подбежал к детям, виляя хвостом, и положил свою ношу перед Барбарой.

— Это не кусок дерева! — воскликнул Лаури.

Да, действительно это не был кусок дерева, это был ошейник. И когда Барбара подняла ошейник, они оба прочитали на блестящей металлической пластинке красиво выгравированное слово «Мимми». Лаури повернулся к Барбаре спиной.

Некоторое время они молча шли вдоль шоссе. Чапа бежал то впереди них, то сзади. Ноги у Барбары уже довольно сильно устали, но было как-то странно жаловаться на усталость, если у другого человека такое большое горе на сердце.

— Мы так дойдём до Кейла! — вдруг испугалась девочка. — Надо бы двигаться в сторону дома.

— Мне не хочется ехать на автобусе, я сейчас не хочу видеть ни одного взрослого. Может, именно кто-то из тех, кто сидит сейчас в автобусе, задавил Мими своей машиной. — Лаури разгневанно взмахнул ошейником.

— Это ведь не точно, что Мими, ну… что Мими больше нет. — Барбара постаралась утешить мальчика. — Ошейник мог просто свалиться с шеи — да и мало ли чего! Может, Мими пошла купаться, а ошейник забыла на берегу.

— Ты несёшь какой-то детский лепет, — улыбнулся Лаури краешком рта. — Ведь собака не какая-то нимфа, которая перед купанием раздевается и оставляет на камне ошейник! Да, моя Мими была хорошей собакой! Знаешь, во сколько она научилась проситься на улицу — в два месяца! И кроме искусственной косточки, которую принесла Мими одна мамина знакомая, она не грызла ничего: ни одного тапка, ни одной туфли, ни одной книги, которые стояли внизу на полке и которые она могла запросто достать зубами.

— А Чапа грыз в коридоре обои, — пожаловалась Барбара, — и выходные мамины туфли ему понравились. Другая обувь его не интересовала. Только эти красные туфли, внутри которых было написано «Саламандер». Наверное, потому что они сделаны из хорошей мягкой кожи. Но что могут сделать туфлям несколько следом от зубов!

— А вот Мими не делала ничего запрещённого, и хотя она была легавая, она ревностно пасла птенца зяблика, работала почти как нянька…

— А что — в Ыйсмяэ есть зяблики? — удивилась Барбара. — Я даже точно и не знаю, как они выглядят…

— Да и я не знал, а бабушка сказала, что зяблик поёт «Из этого леса нельзя утащить ни одной лучинки! Фьит-фьит-ля-ля ви-чиу-кик». Наш Моцарт, конечно, так не пел, только чирикал звонким голосом, а вот его папа и мама, или, кто знает, может, только мама, пели именно эту песню. Перед Ивановым днем я нашёл птичку в лесу, лето я всегда провожу у бабушки. Хутор бабушки находится совсем в лесу, и когда я однажды вечером шёл с вырубки, где искал первую землянику, увидел в траве дрожащего крошечного серенького птенца. Я поймал его — он был маленьким и толстеньким, на макушке, где были более тёмные перья, стояли торчком белые бантики из перьев, похожие на пух отцветшего одуванчика. Я показал птенца бабушке и Лене — это моя двоюродная сестра, которая тоже летом живёт у бабушки. Вначале бабушка предположила, что найденная птица — это птенец трясогузки, Лена была уверена, что это — воробышек, но воробьи более пестрые, у них на спине перья коричневатые. Я залез на клён, под которым нашёл птицу, но не увидел ни одного птичьего гнезда, по крайней мере, на тех ветках, которые выдерживали мою ногу. Мы с Леной решили, что вырастим птенца, тогда будет видно, кто прав — Лена или бабушка. Жильём для него стала коробка от сапог, там из сена мы соорудили гнездо, а в крышку от баночки из-под лекарства налили питьевой воды. Среди бабушкиных книг я нашёл такую, в которой рассказывалось о лесных птицах. Но о том, как растить выпавшего из гнезда птенца, нигде не говорилось. Тогда мы стали просто ловить мух — чем ещё можно накормить такую маленькую птичку? Мы втроём ходили по кругу с хлопушками от мух, как солдатики, и охотились за пищей для птенца… Вначале Мими была будто обижена или ревновала к птенцу, потому что мы с Леной постоянно ходили смотреть на маленькую птичку, предлагая ей еду. Несколько мух он всё-таки, давясь, проглотил, хотя клюв у него был такой маленький, что муха рядом с ним выглядела как большая булочка во рту человека, а что ему ещё предложить, мы не знали. Лена принесла из сада дождевого червя, который был для птенца как крокодил: чирикая, он отпрыгнул от червя и спрятался в углу коробки. Мими… — Лаури вздохнул. — Да, Мими нюхала птенца с интересом, а бабушка закричала: «Вот сейчас задерёт!». И я побежал на помощь птице, но спаниель посмотрел на нас с удивлением, как на сумасшедших, ещё раз понюхал птенца и завилял хвостом.

Ведь она — собака для охоты на птицу, удивилась бабушка. Но на следующий день, когда мы вынесли Моцарта на двор… Моцартом мы назвали птицу потому, что она была очень похожа на портрет композитора, который висел на стене в нашем классе пения. А потом мы поняли, что куда большую опасность для птенца представляют вороны, которые прилетали покопаться в мусорном ящике. Моцарт был совсем крошечным, но вороны заметили его издалека, когда мы вынесли его во двор, они сели на верхушку ели и спускались с ветки на ветку, всё ниже и ниже. Мими испугала ворон, и они снова взлетели на верхушку ели, собака была для птички как пастух. И самое странное: когда Моцарт прогуливался между брёвнами, к нему прилетели два больших зяблика, сначала один, потом другой, несколько раз пролетели туда-сюда, как будто контролировали окрестность, и начали приносить птенцу еду. Иногда они приносили такие большие куски, были ли это насекомые или черви, кто там точно разглядит, но в любом случае слишком большие для его клювика, так что птичья мама просто запихивала их в глотку птенца, проталкивая клювом вглубь. Мими наблюдала тихо и вежливо со стороны, будто какой-то исследователь природы, и никого не трогала… Но если кошка пыталась незаметно подкрасться ближе, то она устраивала такой скандал! Мы боялись кошки и не рисковали оставлять Моцарта надолго во дворе, но каждый раз, как мы выносили птенца во двор, родители были на месте. Так они кормили птенца каждый день… до его смерти.

— Чьей смерти? — испугалась Барбара.

— До смерти Моцарта, естественно, — вздохнул Лаури и махнул рукой. — Нет, у меня никого не может быть, все, кто хотя бы немного человечны, умирают: Моцарт и Мими, и… Мы так и не узнали, почему Моцарт умер… Может, мы не должны были ему давать мух, или вдруг среди мух оказалась какая-нибудь ядовитая букашка?.. А может, нельзя было птичку поить из пипетки, ведь из крышки от баночки он воду не пил… Мы думали, что у него жажда, и как только он открывал клюв, мы ему сразу напускали пипеткой воды в рот. И однажды утром мы нашли его мёртвым в коробке. Мими понюхала труп птенца и толкнула его носом, будто пыталась его оживить.

Барбара не знала, как утешить Лаури. Вроде бы что-то надо сказать, но что? Она догадалась, что мальчик стал рассказывать о птенце, чтобы не думать о Мими, но волей-неволей пропавшая собака постоянно вспоминалась ему.

— Вы похоронили птенца? — наконец спросила девочка.

— Да, похоронили, под той самой большой елью, с которой за ним следили вороны, в коробке-домике. Но самое страшное было то, что зяблики всё время прилетали и искали своего птенца: как только кто-то открывал дверь, одна из птиц, сидевших на ветке черёмухи или на поленнице, спрашивала: «Виу-чиу?». У бабушки наворачивались слёзы на глаза, когда она видела этих птиц, однажды она даже основательно объяснила им историю гибели их птенца. Но птицы прилетали ещё две недели и ждали Моцарта… По утрам и вечерам они пели недалеко в кустах: «Из этого леса…».