— Вы с ними знакомы?

— Да. С Кнутом я впервые встретился в Англии в 1944 году. Англичане наградили его орденом за участие в парашютном десанте, который предотвратил попытки немцев создать атомную бомбу: он был радистом в группе участников Сопротивления, совершившей диверсионный акт по уничтожению в Рьюкан запасов тяжелой воды[13]. Когда я встретился с ним, он только что вернулся с другой операции в Норвегии; гестапо накрыло его с тайным передатчиком, спрятанным в дымоходе родильного дома в Осло. Нацисты его запеленговали, и все здание было окружено немецкими солдатами с пулеметами против каждой двери. Фемер, начальник гестапо, сам находился во дворе, ожидая, когда приволокут Кнута. Но приволокли его собственных людей. Кнут с помощью револьвера пробился от чердака до подвала, а оттуда — на задний двор и исчез за больничной стеной, преследуемый градом пуль. Я встретился с ним на секретной станции в старинном английском замке, он вернулся для организации подпольной связи между сотней передающих станций в оккупированной Норвегии.

Сам я только что закончил парашютную практику, и мы собирались вместе спрыгнуть в Нордмарке, около Осло. Но как раз в это время русские вступили в район Киркенеса, и небольшой норвежский отряд был направлен из Шотландии в Финмаркен на смену, если можно так выразиться, целой русской армии. И я был послан туда. Там я встретился с Торстейном.

В тех местах была еще настоящая арктическая зима, и северное сияние мерцало на звездном небе над нами. День и ночь стояла кромешная тьма. Когда мы проходили по пепелищам сожженного района Финмаркена, посиневшие от холода и закутанные в меховую одежду, из маленькой хижины, расположенной в горах, вылез веселый парень с голубыми глазами и жесткими светлыми волосами. То был Торстейн Робю. В начале войны он убежал в Англию и прошел там курс обучения; потом его тайно перебросили в Норвегию, куда-то под Тромсё. Он скрывался с маленьким передатчиком где-то вблизи от линкора «Тирпиц» и в течение десяти месяцев ежедневно сообщал в Англию обо всем, что происходило на борту корабля. Он отправлял донесения ночью, присоединяя свой тайный передатчик к приемной антенне, установленной немецким офицером. Его регулярными донесениями и руководствовались английские бомбардировщики, которые в конце концов покончили с «Тирпицем».

Торстейн убежал в Швецию, оттуда опять перебрался в Англию, а затем с новым радиопередатчиком спрыгнул на парашюте в тылу у немцев в пустынном районе Финмаркена. Когда немцы отступили, он оказался у нас в тылу и вышел из своего убежища, чтобы помочь нам своей маленькой радиоустановкой, так как наша мощная радиостанция была выведена из строя миной. Готов держать пари, что и Кнуту и Торстейну надоело сейчас болтаться дома, и оба они будут рады отправиться в небольшую прогулку на деревянном плоту.

— Напишите и предложите им, — посоветовал Герман.

Итак, я написал короткие письма, без всяких прикрас, Эрику, Кнуту и Торстейну:

«Собираюсь переплыть Тихий океан на деревянном плоту в подтверждение теории о том, что острова Южного моря были заселены из Перу. Не хотите ли принять участие? Я гарантирую только бесплатный проезд до Перу и до островов Южного моря и обратно: во время путешествия вы найдете хорошее применение своим техническим талантам. Отвечайте немедленно».

На следующий день от Торстейна пришла такая телеграмма:

«Еду. Торстейн».

Двое других также сообщили о своем согласии.

В качестве шестого участника мы намечали то одного, то другого, но всякий раз возникали какие-нибудь препятствия. Тем временем Герману и мне надо было заняться вопросом о продовольствии. Мы не собирались во время путешествия питаться вяленым мясом лам или сушеными клубнями кумара[14], так как не имели в виду доказать, что когда-то мы сами были индейцами. Мы намеревались испытать возможности и свойства плота инков, его пригодность к плаванию в море и грузоподъемность и выяснить, удастся ли ему — с нами на борту — благополучно переплыть по воле стихий океан и добраться до Полинезии. Наши предшественники индейцы могли, конечно, прожить на плоту на сушеном мясе и рыбе и сушеных клубнях кумара, так как этими продуктами они питались и на берегу. Но мы предполагали выяснить, повторив их путешествие, удавалось ли им во время плавания по океану добывать для себя свежую рыбу и пользоваться дождевой водой. Что касается нашего собственного питания, то я рассчитывал на простой полевой рацион, знакомый нам по войне.

Как раз в это время в Вашингтон приехал новый помощник норвежского военного атташе. Я исполнял обязанности его заместителя, когда он командовал ротой в Финмаркене, и знал, что это был «огненный смерч», который с бешеной энергией брался за решение любой задачи, поставленной перед ним. Бьёрн Рёрхолт принадлежал к тому типу людей, которые чувствуют себя совершенно растерянными, если, покончив с одним трудным делом, они не принимаются сразу за новое.

Я обрисовал ему в письме наше положение и попросил его пустить в ход свой тонкий нюх и разузнать, не найдется ли в управлении снабжения американской армии какого-нибудь человека, с которым можно было бы установить связь. Шансы на успех заключались в том, что военная лаборатория разрабатывала новые полевые рационы, которые мы могли бы испытать, как мы собирались испытать снаряжение для лаборатории военно-воздушных сил.

Два дня спустя Бьёрн позвонил нам по телефону из Вашингтона. Он переговорил в отделе внешних связей американского военного министерства, и там были не прочь узнать, в чем дело. С ближайшим поездом Герман и я выехали в Вашингтон.

Мы застали Бьёрна в его кабинете в военной миссии.

— Думаю, все будет в порядке, — сказал он. — Нас примут в отделе внешних связей завтра, как только мы получим соответствующее письмо от полковника.

«Полковник» — это был Отто Мунте-Кос, норвежский военный атташе. Узнав, в чем дело, он отнесся к нам очень доброжелательно и охотно согласился дать соответствующее рекомендательное письмо.

Когда на следующее утро мы пришли за письмом, он неожиданно встал и заявил, что лучше будет поехать ему с нами. В автомобиле полковника мы покатили к Пентагону, самому большому зданию в мире, где находятся управления военного министерства. Полковник и Бьёрн в полной парадной форме сидели спереди, а Герман и я устроились сзади и смотрели сквозь переднее стекло на огромное здание Пентагона, возвышавшееся на площади перед нами. Это грандиозное здание с тридцатью тысячами чиновников и с двадцатью шестью километрами коридоров должно было стать местом предстоящего «совещания по вопросу о плоте» с высокопоставленными представителями военного министерства. Никогда ни раньше, ни впоследствии не казался Герману и мне наш плот таким безнадежно маленьким.

После бесконечных странствий по лестницам и коридорам мы добрались до дверей отдела внешних связей и вскоре, окруженные офицерами в новой, с иголочки, форме, сидели за большим столом красного дерева; председательское место занимал сам начальник отдела внешних связей.

Суровый, широкий в кости офицер со значком Уэст-Пойнтской академии[15], важно восседавший у конца стола, долго не мог сообразить, какое отношение может иметь американское военное министерство к нашему деревянному плоту. Но хорошо продуманная речь полковника и благоприятное впечатление, произведенное нашими ответами на град вопросов, заданных сидевшими вокруг стола офицерами, постепенно склонили его на нашу сторону, и он с интересом прочел письмо из лаборатории снаряжения материальной части военно-воздушных сил. Потом он встал, отдал своему штабу лаконичное распоряжение оказать нам помощь в соответствующих инстанциях и, пожелав нам пока что удачи, покинул комнату, где происходило совещание. Когда дверь за ним закрылась, молодой штабной капитан прошептал мне на ухо: